Читаем без скачивания Дети Барса - Дмитрий Володихин

Последние сильные люди покидали меня, полагаясь на бегство.

Тогда я удалился в пустынное место и воззвал к Творцу, моля его спасти и сохранить Царство. Два дня и две ночи я не спал и не ел, проводя все время в молитвах. Потом я оставил моления и стал убеждать Бога всеми мыслимыми доводами, призывая позаботиться о своем народе. Потом я упрекал его и бранил. Потом выпрашивал милость, легши наземь лицом и разорвав на себе одежды. Я кричал, обращаясь к нему безо всякого строя и порядка: „Сбереги Царство! Прошу Тебя, сбереги Царство!" Но ответа не было мне. Наконец я произнес: „Ты же любишь нас всех, Ты любишь меня! Ради Твоей любви к одному человеку, ко мне, будь милосерден, измени Свой замысел! Ради любви Твоей ко мне, а моей к Тебе спаси Царство от гибели!" Тогда пришел ответ.

Мне нельзя рассказывать в точности ни то, что было мне явлено, ни то, что было мне сказано. Творец откликнулся на мольбы. Он обещал избавление. И ради сохранения Царства сделал черную пехоту, гвардию Дворца, непобедимой. Если все щиты Царства падут, черная пехота всегда защитит его, надо лишь дать ей приказ. Люди черной пехоты, и без Божьего дара сильные, отважные, неутомимые, стали воистину львами битв. Мятежного государя, вражеское войско и город Киш поразили они оружием и лишили царственности. Баб-Аллон очистился, царственность вернулась в его стены.

Но, получив этот Завет, я узнал и печаль, ибо сказано было: „Мэ Царства не вечна. Всему наступает срок; придет срок — исчерпается и Завет".

Каждому новому государю следует вознести молитву Творцу ради возобновления Завета. Если он не пожелает сделать это, Завет утратит свою силу. Если совершит должное, то получит ответ, который получил я.

Никто, кроме государей и первосвященников земли Алларуад, не должен знать о Завете, дарованном мне от Бога.

Молю вас, братья, племянники, дальние преемники мои! Молитесь ради Царства. Жалейте свой народ. Берегите его от черной мэ. Будьте милосердны. Жизнь Царства — на ваших устах.

Таков секретный канон царя Маддан-Саяэна.

Записано в Лазурном дворце со слов царя Маддан-Салэна и по воле его.

Писал первосвященник Аггалан.

Месяца тасэрта в 20-й день

2444 круга солнца от Сотворения мира».

…Войско Бал-Гаммаста всегда встречали с радостью. Горожане и те, кто живет на открытой земле, видели в отряде дворцовых ратников проявление силы, а не знак угрозы.

Зато самого юного царя приветствовали по-разному. Иногда — с открытой душой. Иногда — с затаенной насмешкой. Чаще всего о» читал в глазах энси, городских первосвященников и агуланов печальный приговор: «Никого не осталось, кроме мальчишек. Бот и их уже посылают выпрямлять мэ Царства». Стольким людям было горько от его молодости! С какой надеждой смотрели бы они на отца! И с какой тревогой смотрят на него….

Лишь однажды в небольшом, но богатом Шуруппаке, городе высокомерных торговцев, наглых проводников и дивных поэтов, городе сытных хлебных запахов, городе, где все женщины щеголяют серебром и золотом, городе, наполненном воплями измученной вьючной скотины, его, царя баб-аллонского, восприняли всерьез. Энси Масталан пожелал уединенной беседы с ним.

Когда они остались одни, энси поклонился ему низко, не по обычаю. Выпрямившись, он заговорил:

— Отец мой и государь, я должен был показать тебе свое почтение. Я хочу говорить с тобою о неприятных вещах, и я хочу говорить честно. Если ты позволишь мне это, мой низкий поклон послужит доказательством моей почтительности, сколь бы дерзкие мысли я явил.

— Мы — двое мужчин, которых никто не слышит. Говори что хочешь и как хочешь.

— Благодарю тебя. Ты знаешь мое имя — Масталан. Но так перекроило меня Царство. Мой отец — эламит, он служил бегуном в Баб-Алларуаде. А мать жила в бит убари энаим старого Киша. И когда-то меня называли именем Месилим…

— Твои родители?

— Умерли. Это было давно… Я рад, что Царство переиначило меня. Я никто, человек без народа, без семьи, без богатства, без Бога и без честного звания. Не будь Царства, я и остался бы никем. А сейчас Творец и государь Донат отдали мне под руку целый город…

— Без Бога?

— Мать верила в одно, отец в другое, а я верю в то, во что должен верить, став тем, кто я есть.

— Ты не веришь в Творца?

— По правде сказать, я не верю ни во что. Но воле Храма я подчиняюсь без горечи и тяготы. Мне нетрудно. Если там, на небе, есть кто-нибудь, может быть, мои молитвы избавят меня от большого зла…

— Не будь Царства…

— Да Страна Алларуад — это страна-для-всех. Здесь много безродных и пришлых людей. Не меньше, чем старого, коренного народа, приведенного сюда Ууту-Хеганом Пастырем. Да, мы подняты Царством из пыли, и я люблю его за это. Но мы сильны. Наша кровь моложе, а коренной народ устал. Я видел твое лицо, в тебе плещется сила, точь-в-точь как плескалась она в Донате Барсе, поистине великом государе… Мне это нравится. Я люблю людей мощи. Я сам таков. Но ты — старый народ, и ты тоже устал… еще когда твоя мать была беременна тобой. Держи Царство крепче, чтоб оно не расползлось. Держи! Изо всех сил держи! Зубами, ногтями держи! Мы, новые… не знаю… как назвать…

— Я понял и без того.

— …хорошо. Мы поможем тебе. Но только пока ты не утратил силы, воли и удачи. За тебя и за Царство мы будем драться с любым врагом, пока ты можешь удержать все это… — Он обвел вокруг себя рукой.

— Я удержу.

— Смотри же. Иначе мы поднимемся и станем хуже любого врага. Мы боимся потерять ваш закон и вашу защиту, но, когда закон падет, а защита ослабеет, нам потребуется самим подумать о себе. Никто тебе этого не скажет, но я не боюсь, я скажу. Мы — твой лучший щит, и мы же — самый опасный нож для твоей спины. Твоя сила — редкость среди людей старого народа. Вот и будь силен…

— Не знаю, старого ли я народа… Может быть, на равнинах страны Алларуад появилось нечто новое. Ты видишь? Полдень кипит. Ты видишь?

— Не понимаю… — Масталан-Месилим улыбнулся. — Отец и государь, если хочешь наказать меня, то я покорно жду изъявления твоей воли.

Двое мужчин в одних только чистых белых шебартах — набедренных повязках — испытующе смотрели друг на друга. Бал-Гаммаст первым отвел глаза. Да, этого человека стоило наказать, даже казнить. Или сделать его своим другом, оставить ему Шуруппак и опереться в трудный час, если понадобится… И Масталан совершенно точно знал, что не будет ни наказан, ни казнен, что у юноши, беседующего с ним, просто духу не хватит — раздавить. Однако энси надеялся на волю и здравый смысл царя. Может быть, он решится стать другом, может быть, не оттолкнет, не убежит.