Читаем без скачивания Поездка в Обонежье и Корелу - Владимир Николаевич Майнов

в их ширь и гибнет этих скорлупок видимо-не видимо и разоряется бедного народу тоже видимо-не видимо, так как богач на авоську не полезет, а выезжает на скорлупке бедняк, который норовит соблюсти в кармане расходы «канальские». Стали помаленьку и местные крестьяне строить морские суда на местную потребу, но грузов слишком еще мало, а потому и самая потребность в морских судах за недостатком спроса со стороны капиталистов не велика. Строевой лес из прионежского бассейна или потребляется на месте, или же отправляется за-границу; но местное требование слишком незначительно, так как всякий местный житель может получить лес из казны по отпуску, а при этом условии покупать уже из вторых рук вовсе не приходится. Леса, расположенные по обонежскому краю, питают 6 лесопильных заводов: Повенецкий, Кумсинский, Уницкий, Шуйский, Лижемский, Олонецкий и Видлицкий; к этим заводам доставляется около 200 т. бревен, на сумму от 75-80 т. рублей в год. По распиловке на доски, лесной материал направляется на морских судах частью в Петербург, а частью и прямиком в Кронштадт, и ясно, что если бы только возможен был ход по озерам простым речным судам, то сбыт легко удвоился, так как заграничное требование с каждым годом становится все больше и больше. Теперь и кошели даже (про гонки и говорить нечего) разбиваются то и дело бурями; опасность и риск слишком велики, так как приходится идти целых 200 верст (около 10 суток пути) на буксире у парохода, который и сам-то едва справляется с волнами разбушевавшегося озера: но спрос есть и поэтому все-таки идут кошели к устью Свири; прежде бревно то обходилось в 15 к. всего, а теперь дошла цена до 40-45 к. за каждое бревно.

Что касается до дач, усвоенных флоту, то они должны бы по настоящему представлять все лес корабельный, но на самом деле они решительно ничем не отличаются от остальных казенных дач, разве только огромным количеством валежника и сухоподстоя, для образования которого послужили великолепнейшие строевые деревья. Прежде, когда еще варварский способ лесопромышленности не развился в олонецких лесах, можно было сквозь пальцы глядеть на гниение превосходного строевого леса, но теперь, когда лес беспорядочно рубится эксплуататорами, бесполезная пропажа флотских дач должна бы, по-видимому, обратить на себя внимание тех, кому ведать сие надлежит. Уже теперь редко встречаются деревья, имеющие аршин в верхнем отрубе; трехсаженное бревно-диковинка!

Во всяком случае, простое сопоставление цифр дохода казны уже показывает, что лесопромышленность развивается в Олонецкой губернии с году на год; цифры эти могли бы удесятериться, если бы попенные и иные деньги по дурости своей не ошибались сундуками и попадали прямо в губернское казначейство, куда до сей поры их весьма тщательно не допускали. Да, хлебная штука быть лесничим в этом Богом и людьми заброшенном крае, и наверное Александр Македонский пожелал бы сделаться олонецким лесничим, если бы не был Александром Македонским. Спосылали в прошлом году туда одного человека, и Бог весть какие дела пооткрыл он там, но что из этой поездки выйдет? — неизвестно. — Весь отпуск Олонецкой губернии простирается до 400 т. бревен и до 55 т. саж. дров ежегодно. В 1859 году было получено дохода — 95 т., в 1855 — 97, в 1856 — 103, в 1857 — 109, в 1858 — 189, в 1859 — 196, в 1860 — 279, в 1861 — 316, в 1862 — 317, в 1866 — 323, в 1867 — 309 и в 1868 — 325 т. р. От корабельных дач в 1860, 1861, 1862 годах получено казною дохода — 15, 35 и 46 т. рублей. А что бы получала казна, кабы да дело то велось на чистоту! Требуется напр. лесопромышленнику вырубить лишненьких тысчонок 10 бревен — вот и отправляется он к частному ближнему владельцу. «Что за билетик возьмете?» —  «Давайте тысячу!» Идет торг — решают на чем-нибудь. Затем пишется такой билетик: «продал я из своей дачи на сруб столько-то дерев», дерева рубятся конечно не у владельца, а у казны, лесничий за недостатком времени или за бездорожьем не замечает порубки и бревна спокойно отправляются в Петербург. А то вот еще как ухищряются: большемерные деревья рубить воспрещено, а к нам в Петербург приходят почти одни большемерные; поглядите на клеймо — хоть лопните, не разберете клейма. «Да это из такой-то частной дачи», говорит лесопромышленник. Делают и еще проще: сам лесопромышленник прирезывает себе лишних тысчонку десятин и опять-таки почему-то не замечает никто злоупотребления; продает казна на 15 лет сруба — а участок то, глядишь, в первый же год попадет в кошели и отправится куда-нибудь. А то купил один богатый человек рудник, ну и прирезали ему по его же собственному расчету на топку завода лесу; приезжает туда петербургский ревизор: «к чему вам такая гибель леса?» «Помилуйте, да мы 15 т. кубиков продаем ежегодно, да бревнами гоним». Глядь в контракт, а в нем такая закорюка подведена, что вовсе прав заводовладелец и на закорюку только с несколькими, говорят, тысчонками простился. Ехал и шел я, ехал и шел петербургский ревизор — общий вывод: где же строевой лес? Лесов нет строевых (конечно условно). Один лесничий так, говорят, в официальном ответе ревизору написал: хватит лесов еще лет на пятнадцать — вот те олонецкие леса. И поистине, если только не изменится система эксплуатации, то вряд ли хватит их даже на 15 лет. Урвать —  вот в чем девиз нынешних лесопромышленников и лесохранителей, и если только не похерится девиз этот, то горе краю.

Вечером уже, часу в девятом, подошли мы наконец к порогам — пришлось выйти из лодки и идти берегом. Шаг за шагом двигались мы гуськом по болотистому берегу, а лодка тащилась по порогу вверх на бечеве;» лес, тьма от набежавшего тумана, образуемого брызгами порогов, — все это крайне затрудняло путь. Наконец понесло откуда-то дымом, собака наткнулась на лежавшую вповалку кучку людей, и через несколько времени впереди завиднелся и огонек. Огонек оказался от костра, вокруг которого спала сотня-другая рабочих. Внизу, у берега, стоял сбитый из бревен плот, а на плоту возвышалась огромная дощатая изба — это-то и была харчевая. Как оказалось, харчевая разделена на 2 части; в одной сложен провиант, а в другой помещаются приказчики и иногда главные водовые гонщики. Делать нечего, пришлось разбудить приказчиков и дать им привезенную из Линдозера записку от их набольшего; прочли и радушно приняли нас; притащили откуда-то гор шок с угольями от комаров, которых здесь гибель