Читаем без скачивания Том 1. Стихотворения - Гумилев Николай Степанович

X Дуглас, охотник на слонов, Сердился: ужин не готов, Любимый мул его издох, И новый проводник был плох. Он взял ружье и вышел в лес, На пальму высохшую влез И ждал. Он знал, что здесь пойдет На водопой лесной народ, А у него мечта одна — Убить огромного слона; Особенно когда клыки И тяжелы, и велики. Вот засветился Южный Крест, И тишина легла окрест, Как будто старый Дух Лесов Замедлил бег ночных часов. И вот, явились: дикобраз, За ним уродливые гну, Вслед козы — и решил Дуглас: «Я после застрелю одну». Но, рыжей гривою тряся, Высоко голову неся, Примчался с тяжким скоком лев, И все бежали, оробев, И даже буйвол отступил, Сердито фыркнув, в мокрый ил. Царь долго пил, потом зевнул, И вдруг вскочил и заревел. В лесу раздался смутный гул, Как будто ветер прошумел; И пересекся небосклон Коричневою полосой, — То, поднимая хобот, слон Вожак вел стадо за собой. Ему согнувшийся Дуглас Навел винтовку между глаз; Так не один гигант лесной Сражен был пулей разрывной. Он был готов пустить курок, Когда почувствовал толчок И промахнулся. Это Мик К нему среди ветвей проник. «А, негодяй! — вскричал Дуглас, — Знай, ты раскаешься сейчас!» И тот ответил: «Гета, ну! Не надо делать зла слону: Идет под старость каждый слон Все на один и тот же склон, Где травы, данные слонам, Вкусней, и родники свежей, И умирают мирно там Среди прадедовских костей. Коль ты согласен, я готов Твоим слугою быть, а мне Известно кладбище слонов, В галасской скрытое стране». — «Пусть Бог хранит тебя за то!» — Вскричал Дуглас, забывши злость. «Идем! И в Глазго и в Бордо Слоновья требуется кость». Вплоть до утра работал Мик, Хвосты и гривы мулам стриг И чистил новое свое Шестизарядное ружье. Прошло три месяца, и вот В Аддис-Абебу Мик ведет Из диких, неизвестных стран С слоновой костью караван. Дуглас мечтает: «Богачу Я все на месте продаю И мильонером укачу К себе, в Шотландию мою!» Сто тридцать ящиков вина, Сто тридцать ярдов полотна Подносит негусу Дуглас И так кончает свой рассказ: «Я караван мулиный свой Оставил Мику. Он богат. В Аддис-Абебе зашумят, Что это нагадрас большой. Его в верховный свой совет Прими и совещайся с ним. Он защитит тебя от бед Умом и мужеством своим». Орлиный светлый взгляд один На Мика бросил властелин И, улыбнувшись, сделал знак, Обозначавший: будет так. В Аддис-Абебе не найти Глупца, который бы не знал, Что Мик на царственном пути Прекрасней солнца воссиял. С ним, благосклонен и велик. Советуется Менелик, Он всех отважней на войне, Всех уважаемей в стране. В Аддис-Абебе нет теперь Несчастного иль пришлеца, Пред кем бы не открылась дверь Большого Микова дворца. Там вечно для радушных встреч Пиров до самого утра, Готовится прохладный тэдж И золотая инджира. И во дворце его живет, Встречая ласку и почет, С ним помирившийся давно Слепой старик, Ато-Гано.

Шатёр

Вступление

Оглушенная ревом и топотом, Облеченная в пламя и дымы, О тебе, моя Африка, шёпотом В небесах говорят серафимы. И твое раскрывая Евангелье, Повесть жизни ужасной и чудной, О неопытном думают ангеле, Что приставлен к тебе, безрассудной. Про деянья свои и фантазии, Про звериную душу послушай, Ты, на дереве древнем Евразии Исполинской висящая грушей. Обреченный тебе, я поведаю О вождях в леопардовых шкурах, Что во мраке лесов за победою Водят полчища воинов хмурых; О деревнях с кумирами древними, Что смеются улыбкой недоброй, И о львах, что стоят над деревнями И хвостом ударяют о ребра. Дай за это дорогу мне торную, Там где нету пути человеку, Дай назвать моим именем черную, До сих пор неоткрытую реку. И последняя милость, с которою Отойду я в селенья святые, Дай скончаться под той сикоморою, Где с Христом отдыхала Мария.

Красное море

Здравствуй, Красное Море, акулья уха, Негритянская ванна, песчаный котел! На утесах твоих, вместо влажного мха, Известняк, словно каменный кактус, расцвел. На твоих островах в раскаленном песке, Позабыты приливом, растущим в ночи, Издыхают чудовища моря в тоске: Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи. С африканского берега сотни пирог Отплывают и жемчуга ищут вокруг, И стараются их отогнать на восток С аравийского берега сотни фелук. Если негр будет пойман, его уведут На невольничий рынок Ходейды в цепях, Но араб несчастливый находит приют В грязно-рыжих твоих и горячих волнах. Как учитель среди шалунов, иногда Океанский проходит средь них пароход, Под винтом снеговая клокочет вода, А на палубе — красные розы и лед. Ты бессильно над ним; пусть ревет ураган, Пусть волна как хрустальная встанет гора, Закурив папиросу, вздохнет капитан: — «Слава Богу, свежо! Надоела жара!» — Целый день над водой, словно стая стрекоз, Золотые летучие рыбы видны, У песчаных, серпами изогнутых кос, Мели, точно цветы, зелены и красны. Блещет воздух, налитый прозрачным огнем, Солнце сказочной птицей глядит с высоты: — Море, Красное Море, ты царственно днем, Но ночами вдвойне ослепительно ты! Только тучкой скользнут водяные пары, Тени черных русалок мелькнут на волнах, Да чужие созвездья, кресты, топоры, Над тобой загорятся в небесных садах. И огнями бенгальскими сразу мерцать Начинают твои колдовские струи, Искры в них и лучи, словно хочешь создать, Позавидовав небу, ты звезды свои. И когда выплывает луна на зенит, Ветр проносится, запахи леса тая, От Суэца до Баб-эль-Мандеба звенит, Как Эолова арфа, поверхность твоя. На обрывистый берег выходят слоны, Чутко слушая волн набегающих шум, Обожать отраженье ущербной луны, Подступают к воде и боятся акул. И ты помнишь, как, только одно из морей, Ты исполнило некогда Божий закон, Разорвало могучие сплавы зыбей, Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.