Читаем без скачивания Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма - Ларисса Андерсен

Вечер. После соседки опять были волнения с лампами, потом поливка сада, приготовление ужина, ужин и теперь хочу спать. Так идет жизнь. Оно и не плохо, но на самое интересное остается слишком мало времени. Вот поэтому я и не дописала вчера <…>. Почему-то не писалось раньше, когда было время.

Да, забыла сказать: я еще преподаю танцы девочкам. И в Индии тоже преподавала. А в Сайгоне — йогу. Но все это не так чтобы целыми днями и даже не каждый день. Больше хвастаться совершенно нечем. Хватит про меня.

Нору Крук видела в Гонконге. Провела у нее пару недель, и потом еще видела – проездом. Ее отец приехал к ней в прошлом году из Шанхая, а мать умерла там от рака. Нора много и серьезно пишет причем и по-русски, и по-английски, и печатается в гонконгских журналах и газетах. Вообще, она там очень популярна, произносит речи и т.п. и «шикарная дама». У нее все ладится: и дом, и туалеты, и башка варит. Но давно не было писем, не знаю, что с ней теперь.

Миша Волин поехал на время, кажется, в Америку и грозился навестить меня по пути (это мне передавали, сам он за все эти годы написал мне раза два-три, причем очень звал приехать и жить у них, когда я была в Сайгоне и там рвались бомбы. Это тоже трогательно), но что-то не видно. Он пишет и преподает йогу. Он стал каким-то Кармамандой или что-то вроде. Говорят, у него прелестная жена и дочка. Вот у меня с дочкой ничего не вышло, и мне жаль. Я бы хотела Вашу карточку с Вашей дочкой. Кто у Вас еще есть из Ваших близких, из семьи? У меня теперь только тетка в Киеве и один двоюродный брат (там же). И в Америке одна двоюродная сестра, вернее, племянница[147]. У моего мужа мать и сестра во Франции и брат на Мадагаскаре. Кроме того, у него есть сын (уже женатый) от первой жены.

По случаю Вашего письма я видела во сне Вашего брата, Леку[148], передайте ему большой привет. У меня даже сохранилась его маленькая фотография. И Ваша тоже. <…> Не теряйтесь опять, Золотая Лидо.

<…>

13 июня 1969. Таити

Вот как у меня пишутся письма. С самого утра опять были переживания из-за ламп. Даже опоздала с обедом… Устраивать дом очень интересно, но это берет много времени, а главное, как только все налажено, надо опять делать ящики, складываться и ехать, как всегда, неизвестно куда. Но в этом, конечно, есть и своя прелесть. Скоро она кончится, так как возраст мужа выходит, и мы засядем во Франции (если все не переменится вообще). Таити мне будет жаль покидать. У нас дома, на горе, вид на зелень, пальмы, а затем на лагуну и на другой остров вдали и на океан с трех сторон <…>. Во Франции мы не сможем жить в таком доме, с таким видом, на таком приволье

Тут, на Таити, есть несколько русских. Смолины, очень старенькая пара, из Шанхая, один русский художник, который уже 30 лет здесь живет и женат на таитянке, и один «лавочник», у него маленький магазин. Есть еще и другие, но я их пока не знаю. Да, встретила тут вашего Евтушенко и провела несколько вечеров в его компании (с другими). Еще приезжал из Чили советский журналист, Боровский, из «Правды» (кажется), обедал у нас, и я ему показывала чудеса нашей лагуны. Здесь очень интересно плавать, так как видно дно, заросли кораллов и массу разноцветных рыбок между ними. Он сказал: «Сказка», но не знаю, что написал.

Ну вот, заканчиваю письмо. Надо одеваться, мы идем сегодня на ужин к знакомым. Это уже не «светская обязанность», — люди очень живые, интересные и уже друзья. Мы встречаемся каждую пятницу (как в «Острове») и всегда бешенно спорим на «неотложные» темы вроде «эволюции мира» и переделываем этот мир безжалостно. Каждый на свой лад, и потому спорим. Живут они внизу, у самой лагуны, в чудесном маленьком домике таитянского типа, то есть все из плетеных пальмовых листьев и некрашеного дерева, вроде хижины, но с комфортом. Для плавания я всегда приезжаю к ним, у них и пирога есть.

Ну вот, Лидо, желаю Вам всего хорошего… Обнимаю Вас и буду терпеливо ждать ответа. И, если можно, карточки.

Я редко снимаюсь, больше снимаю других, да и теперь не очень-то приятно смотреть на свои карточки. Но это нормально, а из-за нормальных вещей не стоит зря беспокоиться. Не так ли? Всему свое время.

28 марта 1975. Иссанжо

Милая, золотая Лидо, хотела на сей раз ограничиться букетиком фиалок, но перечитала Ваше письмо и чувствую — прорвет, треба высказаться. Во-первых спасибо за письмо, чудное, непоправленное, так и надо мне писать. И я так лучше Вас слышу. И за стихи большое-пребольшое спасибо <…>. Но о стихах позже если останется время, в этот раз я хочу подробнее на них остановиться <…>. Ведь Вам интересно, да, и мое мнение? Хотя я критик не ценный, сама уже еле пишу — язык заплетается и забываются русские слова. А в душе горит по-прежнему, только пошевели, — так и запылает. Вот это и есть, наверное, адские муки? Или это танталовы? Ну, какие бы они ни были, а мало надежды для меня иметь возможность еще что-то свое «прокукарекать». Одни письма чего стоят, а не писать совсем и не получать, — тогда я сразу скончаюсь. И так вот часто нехорошо получается. Помните, я Вам писала, что толь­ко старикам пишу аккуратно и «неудачникам»? Вот в зимние праздники всем, казалось, отписалась и решила заняться своими делами.

Кое-что наладила в доме и в своем «весеннем виде», и даже важно поехала на шесть дней в Париж.. Там бегала как ошпаренная, всех навестила: одна знакомая тоже руку сломала, так же как я, да еще хуже — правую, да еще она постарше меня, да еще совсем слабенькая и только что перенесла грипп. Я ей показала упражнения (у меня почти прошло уже, хоть и хуже, чем раньше, но становлюсь «на голову»).

Даже в парижский пригород ездила навестить старушку в приюте — жену священника, который хоронил моего папу. А вот не успела навестить Можайскую (журналистка, да и не старушка еще вовсе, везде бегала, меня ругала за растяпистость — а я, правда, или зеваю по сторонам, или просто сваливаю все скучные дела на спутников). Я с нею была в Швейцарии, она меня и устроила. Она меня и с Зайцевым познакомила, и со всякими новыми книгами, очень интересно рассказывала о Ремизове — я теперь читаю о нем — здорово!

И в январе, в ответ на мою новогоднюю карточку, звала меня приехать в Париж на вечер поэтов. Вот она-то и писала мне, что нет уже ни Адамовича, ни Прегель, ни Зайцева. А я уже не могла размахнуться — снова ей отвечать и торговалась с мужем, когда ехать в Париж и ей не написала. И вечер поэтов пропустила. И уже будучи в Париже из-за забытой книги (В.Н. Иванова, кстати) не успела зайти к ней. А когда вернулась в Марсель, получила письмо от Валерия, что она умерла. И в письме она писала, что с октября на нее все беды валятся. А вот я не ответила <…>. И много такого было и будет — не успеваю. Да и жадность к жизни — прежняя. Вот и Вы говорите, хорошо бы жить да жить, если бы люди перестали быть троглодитами и если бы здоровье. Вот это в точку… О том, что без здоровья трудновато жить, все, конечно, знаю (а я еще так люблю движение, лазить по горам — а сердце-то? — ездить верхом)… Но вот троглодитство и жестокость так отравляют существование — хуже собственных невзгод: старения, одиночества и т.д., что порою хочется лечь и умереть или хотя бы потерять память… И все же сквозь все — вот посмотришь на сад — с последними пятнами снега, с подснежниками, на иву, которая раньше всех отваживается распуститься, и не зеленым, а желтым, недаром китайцы называли «цвет гусят», и опять жить, жить, даже кастрюли, напевая, моются, и все кажется еще впереди: и стихи попишу, и верхом поезжу, и даже платьице новое хочется, вот же дуреха неуемная.

А «кухонные стихи» того же жанра, что и у Вас, у меня тоже есть

Надо писать стихи, / Надо прощать грехи. / На базар не могла пойти / Прости, прости, прости. / В печке сгорел пирог? / Хлебца пошлет нам Бог. / Чистой рубашки нет? / Пустячнейшее из бед. / В саду засохли цветы? / Совсем никакой беды. / Не постелила кровать? / Наплевать, наплевать, наплевать. / Муж из дому сбежал?/ Это, конечно, жаль, / Но будет новый стишок: / «Поэт всегда одинок». Называется «Поэтесса» и посвящается мужу, конечно. Всегда мужьям достаются кухонные стихи… И надо же — совпадение. Эту ерунду я сразу нашла, а то, что считаю по правде стихами, почти все где-то растыкано и, м.б., совсем потеряно.

То, что нужно писать (как Вы говорите), я знаю, но почему — не понимаю. А знаю по тому, как чувствую себя без писания <…>.

…Меня здорово «разобрали» Ваши стихи. Даже те, которые, на мой взгляд, словно неналаженные (словно в «наивной живописи» — знаете такую?), как про Тополиху, имеют особое качество. Не умею выразить это литературно, но в тон Вашим стихам могу сказать: качество, за которое Ваши стихи как-то сразу любишь и с ними и Вас тоже. Вот, Лида, и самое искреннее объяснение в любви. Я определенно почувствовала, что очень Вас люблю.