Читаем без скачивания Американец - Генри Джеймс

— Скажите, что и вы мною довольны, — попросил Ньюмен.

Ему пришлось долго ждать ответа, а потом она тихо, но твердо произнесла:

— Я очень счастлива.

И тут же сзади раздался другой голос, так что оба сразу обернулись.

— Простите меня, но я боюсь, как бы мадам де Сентре не простудилась. Я позволила себе принести шаль.

На пороге смиренно стояла озабоченная миссис Хлебс, держа в руках белую шаль.

— Спасибо, — сказала мадам де Сентре. — Один вид этих холодных звезд замораживает. Шали мне не надо, но мы вернемся в комнаты.

Она повернулась и пошла, Ньюмен последовал за ней. Миссис Хлебс почтительно отступила, пропуская их. Ньюмен на секунду задержался возле старушки, и она подняла на него глаза, как бы молча его поздравляя.

— Да, да, — сказал он. — Вы непременно будете жить с нами.

— Как вам угодно, сэр, — отозвалась она. — В любом случае вы меня видите не в последний раз.

Глава семнадцатая

Ньюмен любил музыку и часто бывал в опере. Спустя несколько дней после бала у мадам де Беллегард он сидел в театре, слушая «Дон Жуана», — до сих пор этой оперы ему видеть на сцене не приходилось, и он постарался занять свое место в партере до того, как поднялся занавес. Обыкновенно Ньюмен покупал большую ложу и приглашал туда своих земляков, к развлечениям такого рода он был весьма привержен. Любил, собрав компанию друзей, отправиться с ними в театр, или куда-нибудь в отдаленный ресторан, или на прогулку в экипажах с местами наверху. Ему нравилось, что он в состоянии оплатить удовольствия, которые доставлял своим знакомым. Попросту говоря, он любил «потчевать» других, и совсем не потому, что был не прочь щегольнуть туго набитым кошельком, наоборот, он был чрезвычайно щепетилен, и расплачиваться на людях ему было решительно неприятно, он чувствовал себя неловко, как если бы ему пришлось публично переодеваться. Однако финансировать задуманные им увеселения доставляло Ньюмену не меньшее удовольствие, чем быть хорошо одетым. При его любви к широким жестам ему импонировало приводить в движение большие группы людей, куда-то их перевозить, заказывать отдельные вагоны, нанимать пароходы, обеспечивать особые удобства — все это придавало его увлечению гостеприимством более действенный и целеустремленный характер. Но за несколько дней до того вечера, о котором я рассказываю, он пригласил кое-кого из своих знакомых леди и джентльменов — послушать мадам Альбони. Среди приглашенных была и мисс Дора Финч. И случилось так, что мисс Финч, сидевшая в ложе рядом с Ньюменом, блистала красноречием не только в антрактах, но и в самых замечательных местах оперы, отчего Ньюмен покинул театр с тягостным ощущением, что голос мадам Альбони визглив и пронзителен, а к исполнявшимся ею ариям примешивается какое-то странное хихиканье. Вот тогда-то Ньюмен дал себе слово некоторое время ходить в оперу в одиночестве.

Когда закончилось первое действие «Дон Жуана» и занавес опустился, Ньюмен повернулся спиной к сцене и начал разглядывать зал. Тотчас в одной из лож он заметил Урбана де Беллегарда с женой. Маленькая маркиза весьма деловито рассматривала публику в бинокль, и Ньюмен, полагая, что она его заметила, решил зайти к ней в ложу поздороваться. Маркиз де Беллегард, прислонясь к колонне, сидел, неподвижно глядя прямо перед собой; одну руку он заложил за борт белого жилета, другой придерживал лежащую на коленях шляпу. Ньюмен уже намеревался встать, как вдруг в той сумрачной части зрительного зала, где располагаются маленькие ложи, которые французы метко окрестили «ваннами», он различил лицо, примечательность которого не могли затуманить ни расстояние, ни слабое освещение. Это хорошенькое лицо принадлежало молодой женщине, чью coiffure[119] венчали бриллианты и бледные розы. Молодая особа рассматривала публику и с хорошо отработанной грацией обмахивалась веером. Когда веер был опущен, Ньюмен увидел полные белые плечи и край розового платья. Рядом с молодой особой, низко склонившись над ее белыми плечами, сидел молодой человек с очень красным лицом в очень низком воротничке и что-то серьезно ей нашептывал, хотя она, по всей видимости, уделяла говорившему мало внимания. Ньюмену понадобилось немного времени, чтобы убедиться — хорошенькая молодая особа была Ноэми Ниош. Он пристально вгляделся в глубину ложи, рассчитывая, что Ноэми сопровождает ее отец, но, насколько смог рассмотреть, других слушателей у молодого человека с красным лицом не имелось. В конце концов Ньюмен двинулся к выходу из зала, и ему пришлось пройти под ложей бенуара, где сидела мадемуазель Ноэми. Увидев его, она кивнула и заулыбалась, при этом ее улыбка, казалось, давала понять, что она осталась прежней добросердечной девушкой, хотя и взлетела на столь завидную высоту. Ньюмен прошел в фойе и, пересекая его, вдруг остановился возле сидящего на диване джентльмена. Джентльмен этот, судя по всему, был погружен в раздумья мрачного свойства, он уперся руками в колени, склонился вперед и глядел в пол. Но, даже не видя лица печального джентльмена, Ньюмен его узнал и тотчас опустился рядом на диван. В этот момент тот поднял глаза, и Ньюмен увидел знакомые выразительные черты Валентина де Беллегарда.

— О чем это вы так упорно размышляете? — спросил Ньюмен.

— О том, о чем иначе размышлять нельзя, — ответил Валентин. — О моей беспросветной глупости.

— Что же случилось?

— Случилось то, что я снова чувствую себя разумным человеком, а ведь был на волосок от того, чтобы отнестись к этой девице au serieux.[120]

— Вы имеете в виду молодую особу в розовом платье, сидящую в ложе бенуара?

— А вы заметили, какой у этого розового платья роскошный оттенок? — вместо ответа спросил Валентин. — Он придает ее коже молочную белизну.

— Белая у нее кожа или черная, мне все равно. Надеюсь, вы у нее больше не бываете?

— Господи Боже, почему же? Почему бы мне к ней не ездить? Я изменился, но она-то нет! — объяснил Валентин. — Я убедился, что она не что иное, как маленькая вульгарная интриганка. Но забавна она не менее, чем раньше, а чем-то забавляться каждому надо!

— И прекрасно. Я рад, что вы поняли, какова она на самом деле, — ответил Ньюмен. — Надеюсь, вы выкинули из головы все те панегирики, которые пели ей недавно. Вы ведь сравнивали ее не то с сапфиром, не то с топазом или аметистом, — словом, с каким-то драгоценным камнем, дай Бог памяти, с каким?

— Не помню, — ответил Валентин, — быть может, с карбункулом! Но больше ей не удастся водить меня вокруг пальца. Ей не хватает подлинного обаяния. Ужасно глупо заблуждаться насчет особы такого сорта.

— Поздравляю! — воскликнул Ньюмен. — Поздравляю с тем, что с ваших глаз упала пелена. Это большая победа, вы должны чувствовать себя гораздо лучше.

— Да, я чувствую себя совсем по-другому, — весело вскричал Валентин, но тут же осекся и искоса посмотрел на Ньюмена. — Уж не смеетесь ли вы надо мной? Не будь вы членом нашей семьи, я мог бы оскорбиться.

— Да что вы! Какой я член семьи — до этого мне еще далеко! И от того, чтобы смеяться над вами, я тоже далек. Вы вызываете у меня досаду! Вы, такой умный, с такими прекрасными задатками, тратите время и портите себе нервы из-за предмета, явно второсортного. Подумать только, убиваться из-за мисс Ниош! По-моему, это просто глупо. Вы утверждаете, что перестали смотреть на нее серьезно — да раз вы вообще на нее смотрите, значит, дело по-прежнему серьезно.

Валентин круто повернулся к Ньюмену и, сморщив нос, уставился на него, потирая колени.

— Vous parlez d’or![121] Но какие у нее восхитительные руки! Поверите ли, я до сегодняшнего вечера этого не замечал.

— Тем не менее не забывайте, что она — вульгарная маленькая интриганка, — напомнил Ньюмен.

— Да, на днях она поступила скверно. Прямо в лицо наговорила грубостей родному отцу, да еще при мне. Вот уж дурной тон! Я от нее этого никак не ожидал, ушам своим не мог поверить. Она меня разочаровала.

— Отец для нее все равно что половик у двери, — ответил Ньюмен. — Я это сразу понял, как только увидел их вдвоем.

— Ну, это их дело, пусть себе думает о старом попрошайке, что ей угодно. Но обзывать его бранными словами — низко! Это меня просто убило! И все из-за какой-то плоеной нижней юбки, которую бедняга забыл взять у прачки, — ему было поручено столь почетное задание. Мадемуазель Ниош чуть уши старику не надрала. А он стоял, пялил на нее свои бессмысленные глазки и поглаживал полой сюртука старую шляпу. Потом вдруг повернулся и, не говоря ни слова, ушел. Я заметил ей, что так разговаривать с отцом могут лишь очень дурно воспитанные люди. И получил в ответ, что она будет весьма признательна, если я всякий раз буду указывать ей на недостатки ее воспитания, ведь в безукоризненности моего она не сомневается. Тогда я сказал, что не моя забота способствовать улучшению ее манер, тем более она уже, судя по всему, выработала их окончательно, следуя «наилучшим» образцам. Она меня сильно разочаровала. Но ничего! Я с этим справлюсь, — весело заключил Валентин.