Читаем без скачивания Дочь Сталина - Розмари Салливан

Сегодня неожиданно приехала Светл. и… бросила мне перчатку.

Утром она звонила по телефону, я пытался избежать разговора с ней. Говорить с ней так же трудно, как избавиться от тошноты или написать эпическое стихотворение. Она, как всегда, вела себя как принцесса: появилась передо мной и бросила на стол перчатку, том Случевского и старинный георгиевский крест — жалкие сувениры, оставшиеся от моего страстного увлечения.

Только позже я смог оценить трогательную нелепость ее действий, связанных с силой ее чувств, бурным темпераментом ее отца и одиночеством. В тот момент, когда все происходило, я испытывал только смесь жалости, восхищения и возмущения. Она раб своих страстей, но внутри раба всегда спит тиран…

Никогда в своей жизни я не был так потрясен и захвачен трагической судьбой другого человека. И никогда я не испытывал такого сильного желания бежать подальше от этого человека, из замкнутого круга ее нерешенных и удушающих проблем.

Когда в 1967 году Самойлов узнал, что Светлана стала невозвращенкой, он сдержанно записал в своем дневнике: «Она оказалась еще великолепнее, чем я думал». И с досадой добавил: «Я мало понимал и ценил женщину, которая была рядом со мной».

По мнению Самойлова, трагедия Светланы была в том, что она «несла крест своего происхождения всю свою жизнь». Она так и не смогла полностью отказаться от своего отца, хотя демонстративно отказывалась от какой-либо духовной общности с ним. С этой двойственностью ей было очень тяжело справляться.

Но, возможно, проблема была еще сложнее. Вероятно, есть разница между тем, каково быть сыном диктатора и каково — его дочерью. От сына требуется быть похожим на отца и, зачастую, он просто пародирует отцовскую властность, как это было с Василием. Но у Сталина было особенное отношение к Светлане. Отец любил ее, хотя был невнимателен, часто резок и даже груб. Его чувства казались настоящими. Они требовали подчинения. Все это наложилось на брошенную в ярости фразу: «Ты бы посмотрела на себя — кому ты нужна?! Дура!» Поэтому Светлана, скорее всего, и понятия не имела, какой должна быть любовь, и, по всей видимости, в глубине души считала, что ее вообще невозможно полюбить. Она искала романтизированную, идеализированную замену настоящим чувствам. Эта идеализация любви свойственна многим женщинам, но у Светланы она была чрезмерна. Ей был нужен мужчина, который сделал бы ее другой, а вернее — который дополнил бы ее. Слишком уж сильный страх вызывало в ее душе одиночество. Но среди тех мужчин, которые встречались Светлане, было мало тех, кто хотел по-настоящему привязаться к дочери Сталина, кто был готов принять тьму в ее душе.

Глава 13

После оттепели

В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов Москва была очень интересным местом. Город стал поистине международным: все время проходили музыкальные и танцевальные конкурсы, кинофестивали, всемирные литературные конференции. Столицу посещали делегации иностранных артистов, приезжали студенты по обмену. В городе шла бурная ночная жизнь. Но за этим ярким фасадом все по-прежнему контролировалось вежливыми комиссарами. КГБ продолжал свою работу.

С началом хрущевской оттепели в политической жизни страны начался хаос.

В марте 1956 года, сразу после «секретного доклада» Хрущева, в Тбилиси во время мероприятий, посвященных третьей годовщине со дня смерти Сталина, вспыхнуло студенческое восстание. Десятки (некоторые утверждали, сотни) людей были убиты советскими солдатами. По иронии судьбы, студенты протестовали против хрущевской политики десталинизации. По их мнению, Хрущев опорочил имя славного сына Грузии. В октябре советские танки вошли в Будапешт, чтобы подавить выступления либерально настроенных студентов, требующих прекращения господства Советского Союза над Венгрией. Устойчивость всего советского блока была под угрозой. Народ с волнением ждал, что же произойдет дальше.

В российском климате оттепель обычно вызывает таяние снегов и непролазную грязь. Хрущевскую оттепель тоже раскачивало то вперед, то назад. В ее первые дни никто не знал, чего ждать, но вскоре стало ясно, что репрессии по-прежнему оставались в партийном арсенале, хотя теперь распространялись не так широко. Политические реформы Хрущева шли зигзагообразно. Он отступал, когда это было необходимо для спасения собственного авторитета.

Показательны в этом плане судьбы писателей. В октябре 1958 года, когда Борис Пастернак получил Нобелевскую премию, он послал в Нобелевский комитет телеграмму «Премного благодарен, тронут, горжусь, удивлен, потрясен». Через четыре дня Политбюро, которое запретило роман «Доктор Живаго» как антисоветский и не печатало его в Советском Союзе, заставило Пастернака послать вторую телеграмму, в которой он отказывался от премии. В феврале 1961 года КГБ изъял и уничтожил рукопись романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Но в ноябре 1962 года, несмотря на возражение многих членов Центрального комитета партии, Хрущев разрешил публикацию в «Новом мире» рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», в котором описывалась жизнь заключенного ГУЛАГа. Невозможно было предсказать, что же случится завтра: оттепель или похолодание.

Весна и лето 1961 года были достаточно трудными для Светланы. Ей исполнилось тридцать пять лет — возраст, сложный для многих людей. Если человек к этому времени не нашел свою вторую половину, то начинает думать, что так и останется один. Ее дети, которым было уже шестнадцать и одиннадцать лет, учились в школе. Катя была пионеркой, Иосиф вступил в комсомол. Светлана так вспоминала этот год: «Я была меланхоличной, раздражительной, склонной к безнадежному пессимизму, не раз подумывала о самоубийстве, боялась темных комнат, покойников, грозы, грубых мужчин, хулиганов на улицах, пьяных… Моя собственная жизнь казалась мне мрачной, скучной и абсолютно бесперспективной». Под внешним благополучием Светлану терзало внутреннее беспокойство, и ничто не могло его заглушить.

Постепенно она сближалась с Андреем Синявским, коллегой по Горьковскому институту, и часто обращалась к нему за утешением. Он явно находил ее очень интересной собеседницей. Они сидели на лавочке недалеко от Кропоткинских ворот, когда Светлана заговорила о самоубийстве. Синявский ответил: «Самоубийца только думает, что убивает себя. Убивает тело, а душа потом мается, потому что отнять душу может только Бог». Возможно, в этот момент Светлана вспоминала и слова бабушки Ольги: «Где душа? Об этом вы узнаете, когда она заболит».