Читаем без скачивания Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов

– Посмел бы еретик солгать святейшему патриарху! – проворчал дядя Иван.

Убедившись, что иноземный лекарь говорит иначе, чем доносили Салтыковы, патриарх велел привести для расспроса кравчего Михаила Салтыкова. Грозно сдвинув брови, святейший патриарх спросил, как кравчий дерзнул объявить государю, что его невеста смертельно больна. Оробевший Салтыков мялся и отнекивался. Патриарх в гневе выгнал его из палаты, после чего призвал для совета ближних людей: Ивана Никитича Романова, князя Ивана Борисовича Черкасского, Федора Ивановича Шереметева. На совете было решено учинить строгий розыск по делу о болезни дворянской дочери Хлоповой.

С приездом Александра и Ивана Желябужских жизнь в мининской усадьбе забила ключом. Новости сыпались как из рога изобилия. В Москву потребовали Гаврилу и Ивана Хлоповых. Дядю и отца опальной невесты допрашивали в патриарших палатах. После допроса пред патриархом вторично предстал Михаил Салтыков, а потом его брат Борис. О чем с ними беседовал святейший патриарх, осталось неизвестным, но Филарет Никитич зело гневался на племянников. Нефед Минин написал матери, что святейший патриарх в гневе обломал об одного из племянников свой владыческий посох. По всему выходило, что могущество Салтыковых пошатнулось.

Через две недели в Нижний Новгород приехали родители Марьи и ее дядя Гаврила Хлопов. Приехали спешно, а до того даже поклонов не передавали. Марья встретила родителей сухо, зато они не знали, чем угодить дочери, которую, кажется, вновь собирались вернуть наверх. И помину не было о том, что отец с матерью не захотели отправиться с опальной дочерью в сибирскую ссылку. Мать расспрашивала о тобольском и верхотурском житье-бытье. Марья отвечала коротко и неохотно в отличие от бабушки, которая живописала трудности сибирской ссылки. Мать охала, отец ей поддакивал, а дядя грозился, что Салтыковым такое злодейство с рук не сойдет.

По словам дяди, их с братом допрашивали, отчего приключилась хворь у царской невесты. Отец отвечал, что дочь его была совершенно здорова до тех пор, пока ее не поселили на светлом чердаке. Здесь открылась у нее рвота, которая, однако, скоро прекратилась. Он полагал, что дочь захворала от целебной водки, которую ей принесли из Аптекарской избы. Водку велел выпить кравчий Михаил Салтыков. Едва дочь отпила, ей стало худо. Отец подозревал, что ей дали отравное зелье. Против его слов Михаил Салтыков твердо отвечал, что принес водку по повелению матери великого государя. Дабы лекарство не причинило вреда здоровью государевой невесты, он, Михаил Салтыков, сначала отнес водку в келью великой старицы Марфы, которая ту водку намолила пред святыми иконами. На сию отповедь Иван Хлопов не нашелся ответить и стоял перед боярами, хлопая ресницами.

Гаврила Хлопов ответствовал иначе, чем брат. Про водку он не поминал, а упирал на то, что у его племянницы случилось расстройство желудка из-за неумеренного употребления сладких яств, коими ее потчевали в царских палатах.

– Нужны мне их сладости, – с обидой сказала Марья. – Меня насильно потчевали по приказу старицы Марфы.

– Ведаю, государыня! Токмо не хотел перед святейшим патриархом обличать великую старицу Марфу. Хоть она и не жена ему теперь, а все же Филарету Никитичу зазорно принимать на нее изветы. Я повел свою речь хитро. Сказал, что хворь приключилась по пустяковой причине, а вся вина на Салтыковых, которые ложно донесли государю, что его невеста смертельно больна. А еще я поведал святейшему патриарху и боярам о нашей ссоре с Мишкой Салтыковым из-за турецкой сабли. Попомнит меня кравчий! Детям и внукам закажет ссориться с Хлоповыми!

Хлоповы горели жаждой мести. Как ни странно, Александр и Иван Желябужские, побывавшие в сибирской ссылке, были настроены миролюбивее, чем отец и мать Марьи. Добродушный дядя Александр мечтал лишь покуражиться над своими недругами, благочестивый Иван хотел обличить их неправды с помощью Священного Писания. А вот отец и мать готовили врагам ссылку и пыточный застенок.

Заслышав о предстоящей перемене в судьбе опальной невесты, в Нижний слетались многочисленные троюродные братья, племянники, девери и шурины. Похожее нашествие было несколько лет назад, когда Марью взяли наверх в Кремль. Но тогда иных мелкопоместных родичей даже на глаза не пустили, сейчас же, когда еще ничего не было решено, родственной поддержкой пренебрегать не приходилось. Что ни день, перед воротами мининской усадьбы останавливалась забрызганная осенней грязью колымага, из которой выбиралась очередная стайка родственников. Они шли поклониться матери государыни, которая важно выясняла, кем они приходятся государыне. В самых запутанных случаях на помощь призывалась бабушка Федора, разбиравшаяся в родственных связях Хлоповых лучше их самих. После установления степени родства приехавших определяли на постой. Усадьба не вмещала всех гостей, их селили в соседних домах и даже на сеновалах.

Вдова Минина только ахала, застав шумную орду в своем тихом саду. Выразить недовольство она не смела. Всем в доме теперь властно распоряжалась мать. Воеводство сильно изменило ее нрав. Теперь она была не скромной дворянкой, трепетавшей в царских палатах, а полновластной хозяйкой. Одряхлевшая Федора во всем соглашалась с дочерью. Мать сразу же невзлюбила Минину.

– За какой надобностью она сюда приезжает? Усадьба теперь не ее, так и нечего здесь прохлаждаться! – без обиняков объявила она.

Марья старалась держаться подальше от родственных склок, но не выдержала и возмутилась:

– Она нам помогала, когда вас в помине не было. Ездила и будет ездить!

Мать молча отступила, но, видимо, высказала свое недовольство Мининой без свидетелей, потому что она перестала показываться в слободке. Впрочем, вдова Минина чувствовала себя лишней в кругу дворян, косо глядевших на недавнюю простолюдинку. Любимой темой разговоров, которые вели родственники, собравшиеся вокруг Хлоповых, были чины и места. Родня заранее поделила все приказы от приказа Большого дворца, который облюбовал для себя Гаврила Хлопов, до Панафидного, ведавшего поминанием по усопшим в бозе великим князьям, царям, царицам, царевичам и царевнам. Но и до Панафидного приказа, в коем сидел только один дьяк, нашлись охотники.

Отец Марьи вздыхал по воеводству. Судя по насмешкам, которые отпускал Гаврила Хлопов, служба Ивана в качестве вологодского воеводы не задалась. Месяц-другой он пытался вникнуть в суть дела, хмурил брови и надувал щеки от спеси, потом не выдержал искуса и запил. Гулял дома, в съезжую избу не заглядывал, а службу бросил на дьяков, которые вскоре донесли о его безделье и несообразном поведении. Ивану указали ехать из Вологды домой, но ему так понравилась сладкая жизнь воеводы, что он мечтал о новом назначении. Мать вполне одобряла намерения мужа, только хотела город побогаче. Она примерялась к Нижнему Новгороду, но по зрелом размышлении отвергла волжский город: