Читаем без скачивания «Если», 2010 № 04 - Журнал «Если»

— Еще не придумал. Но я их раздавлю. Не волнуйся. Я еще заставлю их заткнуться и уйду, когда они будут молить о пощаде. Клянусь!

Несколько секунд Сандра лишь смотрела на него моргая, потом рассмеялась:

— Я тебе едва не поверила.

— А ты поверь. Я говорю серьезно.

Она коснулась его губ:

— Знаю. Но это их мир, их правила, их эстетика. Ты не сможешь писать такую прозу, которая им понравится, и не сможешь заставить их полюбить свою. Ты затеваешь дурацкую игру.

— Значит, я дурак, — опрометчиво признал он. — Но я их одолею. Обязательно.

Она вздохнула, посмотрела на него с той особой чувственностью, которая не хочет пересечь границу жалости, и целомудренно чмокнула его в щеку:

— Если когда-нибудь сможешь сделать то, что сказал, то навечно станешь моим героем.

— Правда? И ты согласишься дать мне второй шанс?

Колеблясь, она все же произнесла:

— Почему бы и нет?

И это, разумеется, стало вызовом, который гетеросексуальный мужчина-писатель не принять не мог.

На следующий день голова у него трещала после бесчисленных стаканов и бокалов, которые ему подсовывали братья-писатели, с нетерпением желая увидеть, как новичок последует их примеру и напьется в стельку. Тем не менее Карлсон вышел из поселка униженных и отыскал дорогу к главной библиотеке университета, где библиотекарь-чи взглянул на него и вопросил, снабдив интонацию должной смесью презрения и снисходительности, не перепутал ли он здания. Разве хранящиеся здесь произведения не отличаются подтекстами и тонкостями, не постижимыми для человеческого существа?

Карлсон лишь улыбнулся и вручил книжному червю список из трех названий, признанных величайшими романами в истории чи. Тот сообщил, что все они имеются в гипертекстовой сети. Карлсон снова улыбнулся и промурлыкал:

— Ах, но какое чувственное удовольствие я испытываю, когда держу книгу и впитываю ее мудрость…

Для решения вопроса потребовалось общение между библиотеками и консультация с директором программы по изучению земной литературы, но уже к концу того же дня чи разрешили напечатать дубликаты всех трех романов в одобренных коммерческих переводах и в формате и переплете, которые Карлсон предпочитал.

Это оказалось ошибкой.

Ни один из романов не был короче трех тысяч страниц.

Скривившись как от веса, так и от мысли о необходимости одолеть эти «кирпичи», но все же радостно предвкушая знакомство с новой прозой, Карлсон приволок книги в свое бунгало и провел вечер за чтением первого и, судя по репутации, самого почитаемого из романов.

После шести страниц он вернулся к началу, не в силах поверить, что сюжет разворачивается именно так, как он только что прочел. Убедившись в этой ужасной истине и испытывая все большее отчаяние к моменту, когда он продрался к сотой странице, Карлсон справился с порывом швырнуть книгу в огонь и заставил себя читать дальше — строчку за строчкой, абзац за абзацем.

Совершив героическое усилие, он в тот вечер добрался до двухсотой страницы и на этом пути едва не вырубался раз десять. Прежде чем рухнуть окончательно, Карлсон пролистал оставшиеся до конца страницы, и ужасная истина подтвердилась.

Утром он постучал в дверь Сандры:

— Не хочешь прогуляться?

Сандра сидела в халатике, непричесанная и пила из чашки что-то горячее.

— Может быть. Еще не передумал устраивать им трепку?

— Нет. Более того — кажется, я придумал, как это сделать.

Они приподняла бровь и смахнула с щеки прядь волос:

— Я поражена. Героическая фэнтези для тебя новый жанр, Брай.

— Нет, я серьезно. Мне лишь надо кое-что уточнить. Пойдем прогуляемся. — И добавил, когда она замерла в нерешительности: — Но если ты предпочитаешь остаться дома и попытаться что-нибудь написать…

Страшная правда о писателях заключается в том, что лишь очень немногие из них, если им предоставить возможность заняться чем-то иным, предпочтут остаться дома и что-либо написать. И Сандра, получив такую возможность, собралась в мгновение ока.

Час спустя парочка уже сидела на берегу того же ручья и в том же месте, где они разговаривали два дня назад. Они трепались о чем угодно, только не о придуманном Карлсоном плане контрнаступления, но когда Сандра сбросила туфельки, чтобы поболтать в воде ногами, Карлсон, и без того напрягавший всю силу воли, чтобы не любоваться переливами солнечных лучей на ее волосах, окончательно понял: надо или переходить к делу, или умереть на месте.

— Я вчера вечером начал читать "Тысячу тщетностей".

Сандра от неожиданности даже закашляла.

— О, Брайан. Мне тебя так жаль. И сколько ты смог прочесть?

— Двести страниц. Остальное пробежал.

— Больше, чем смогла я. Вера, по-моему, одолела пятьдесят. Бедняжка уже никогда не будет прежней…

— У меня есть и два других классических романа чи, — поведал Карлсон, — но я лишь бегло их пролистал и понял: продолжение грозит мне потерей рассудка. Однако все же есть вероятность, что где-то в рамках литературного канона чи может отыскаться местный эквивалент Диккенса, Дюма, Гюго или хотя бы Квантового Облака, поэтому ты можешь спасти человека от тяжких мучений, если окажешь мне услугу и подтвердишь справедливость моих выводов.

Сандра показала ему два поднятых больших пальца, откинула голову, подставляя лицо солнцу, и бросила:

— Валяй.

— Насколько я могу судить после ознакомления с величайшим романом в истории чи, — начал Карлсон, — а также после консультации с научными статьями об их литературном каноне, написанными в наших лучших университетах — я отыскал их через гипертекстовую сеть, — проза чи всегда пренебрегала сюжетом, персонажами и даже темой. Вся она состоит из сгруппированных пояснительных фраз.

Сандра поболтала в воде ногами:

— Интересная формулировка.

— Исторически сложилось так, что типичный роман чи всегда сосредоточен на проработке самых подробных деталей о предмете, какие только можно вообразить. Например, в вазе стоит один цветок. Какого сорта этот цветок? Они это протоколируют. Где он был сорван? Они описывают район и все его экономическое развитие. Какая это ваза? Они описывают ее форму, а потом на нескольких страницах повествуют о художественной школе, создающей такие вазы. В следующих главах препарируется состав глины, из которой ваза сделана, и указывается, почему гончары предпочли именно этот материал. Затем они переходят к столу. Пропустим этот отчет. Потом начинается описание комнаты и подробнейший рассказ о мельчайших-деталях каждого предмета мебели в ней, и если они хотят продемонстрировать отчаянную смелость, то и персоны, сидящей на стуле где-то в этой комнате. Они живописуют эту персону, не упуская ни малейшей подробности ее генеалогии. Единственное, чего они никогда не сделают — это не позволят подобной персоне встать и участвовать в истории, потому что неприлично, это будет предательством той тонкости изложения, которую предпочитают чи. И кстати, если они все же сделают нечто такое, то наверняка забудут о некоторых более важных деталях, наподобие точной степени вытертости ковра в том месте, где стоит персонаж. Именно подобную многослойность, это навязчивое накопление подробностей — и чем более обыденных, тем лучше — интеллигенция чи и считает искусством. Я пока все правильно излагаю?

Сандру передернуло:

— Правильно. И подумать только, мне когда-то было нелегко воспринимать Джойса и Пруста.

Но Карлсон все еще разогревался:

— Романисты-чи стремятся настолько подробно описать единственный статичный момент, что остальной мир у них может лишь подразумеваться, в то время как даже самый неторопливый писатель-человек движет повествование во времени, а детализацию осуществляет лишь в минимальной степени, только чтобы обогатить рассказ — он описывает самое необходимое, исходя из предположения, что некоторые детали несущественны и потому могут быть опущены. Писатель-чи, приглашенный на симпозиум вроде этого, способен дотошно перечислить все предметы, содержащиеся в ящике стола ученого, живущего напротив дома, в котором разворачивается действие романа. И такое описание нельзя высосать из пальца, потому что если он не приведет его в своей книге, ему будут задавать этот вопрос не один и не два раза, а каждый раз при публичном обсуждении его романа. Вот почему все их самые уважаемые книги достигают объема не менее двух тысяч страниц. Вот почему они становятся еще толще, когда к ним добавляются примечания литературоведов. Короче говоря, их идеал романа — это неподъемная дубина, которой невозможно кого-то отлупить… Я прав?

Сандра ударила пяткой по журчащей воде, породив серебристую дугу брызг.

— Да, прав. Но с этим ты не можешь сражаться, Брайан. Это их мир, их эстетические стандарты. Если ты когда-нибудь скажешь им в лицо, что их литература — полный отстой, тебя обвинят в грубости человеческих чувств и неспособности оценить изысканные тонкости их текстов.