Читаем без скачивания Путешествия без карты - Грэм Грин

В поисках своих предков старая испанка ходила по дорожкам мимо склепов, среди которых, как в только что выстроенном богатом жилом районе, не было ни одного одинакового. Она обеднела, жила одна в маленькой однокомнатной квартирке, куда раз в неделю, по средам, к ней приходили внуки. В эти дни на плитке у ее изголовья кипел чайник. Мужества, воли и жизненных сил ей было не занимать. Ее предок был генералом, который сражался за Итурбиде и независимость, а потом, когда Итурбиде захватил власть, попал в ссылку. Но генерал Б. не мог жить без родины; он тайно вернулся в Мексику, переезжал с места на место, повсюду оставляя похожих на себя детей. Перед смертью он распорядился захоронить свое сердце в Гуадалахаре, где познакомился с женой, правую руку — в Лерме, где одержал победу, а тело — в Гуадалупе. Синьора Б. сохранила его плюмаж и фамильную гордость, но ее аристократизм, притупившись от бездействия, стал каким‑то ожесточенным, вымученным, бессмысленным. Она была врагом Карденаса, однако не признавала и Седильо, отец которого в свое время работал крестьянином на ее семейных угодьях в Сан–Луис–Потоси. Чрезмерная гордость не позволяла ей выбрать между двух зол ее судьба типична для многих мексиканцев испанского происхождения, которые скрывались от жизни в однокомнатных квартирках и маленьких отелях.

Она тоже была католичкой, но с налетом аристократической иронии. В видение Диего и его чудотворный плащ она верить не желала — для нее это были народные фантазии. Она и тут, как в политике, замкнулась в себе. Ей достаточно было и того, что в Испании рассказывали подобные истории. Сеньора Б. относилась к тем людям, которые готовы поверить в видение, явись Богоматерь конкистадору, а не крестьянину, уму зрелому, а не детскому.

На следующий день я должен был уехать в Орисаву и Веракрус, а оттуда — в Табаско и Чьяпас. Поскольку у мексиканских католиков перед отъездом принято благодарить Гуадалупскую Богоматерь за заботу, я решил сделать то же самое и вновь встал на колени у подножия горы перед чудотворным плащом Хуана Диего. Старая испанка опустилась рядом и принялась читать молитву Святой деве, в которую не верила, — ведь у католиков даже скептики умеют соблюсти приличие.

Глава 4. К побережью

ОРИСАВА

На первый взгляд Орисава кажется городком, погруженным в сладкую дрему. В патио отеля ворковали голуби и шумел фонтан. Автоматический орган издавал легкий стон, тихо щебетали птицы в подвешенных к окнам второго этажа клетках, а какой‑то американец, в задумчивости бродивший по двору, подпевал им. Лучшего места для бегства от действительности, казалось, не придумаешь: кругом все тихо, безмятежно, ждать опасности неоткуда. Через быстрые, шумные реки перекинуты мостики; в небе, среди падающих облаков, громоздятся горы; укромные скверы, фонтаны, купидон со сломанным луком, буйная трава, утопающие в цветах дома, безлюдно, чувство запустения, как в стихах Уолтера де ла Мара: «Есть тут хоть кто‑нибудь? — Путник спросил…» 1

1 Пер. Г. Симановича.

Я попал на праздник святого Иосифа, но даже церкви были пусты — кроме двух, откуда едва слышно доносился хор слабых детских голосов. Рынок погрузился в сон, гудели мухи, пахло цветами и навозом. По прилавку рассыпались длинные, спутанные седые волосы усталой женщины; откинувшись на стуле, привалившись головой к деревянной перегородке, спал молодой человек: волосы черные, лицо чахоточное. В соборе, словно от непереносимой физической боли, истошно кричала женщина; смолкла, подобрала юбки и встала — раскаяние состоялось. Напротив в пурпурном одеянии — одинокий, избитый, окровавленный Христос с лицом мексиканского батрака. В Орисаве есть целая улица зубоврачебных кабинетов (стоматологи — самые обеспеченные люди в Мексике: здесь у всех золотые зубы) с уютными чистенькими приемными и выглядывающими из окон головками бормашин. На балконе солидного здания, городского отделения КРОМ, без дела сидели отцы города. Неужели здесь всегда такая тишина? Или лук купидона еще больше зарастет мхом, пока будут опадать цветы, катиться вниз облака, а теплый, пряный, неподвижный воздух разрываться от чьих‑то надсадных, никого не волнующих стенаний в заброшенной церкви?

Нет, город спал не всегда. Шесть месяцев назад он неожиданно проснулся. До этого все до одной церкви штата Веракрус были закрыты, богослужения, как и в Чьяпасе, проводились дома, за закрытой дверью. Но вот однажды, в воскресенье, полицейские погнались за маленькой девочкой, которая шла от священника, и застрелили ее — один из тех необъяснимых всплесков жестокости, с которыми так часто сталкиваешься в Мексике. Вообще‑то мексиканцы любят детей, но, бывает, дикая ацтекская кровь дает себя знать и тогда они стреляют в кого попало. Убийство ребенка всколыхнуло весь штат: даже в Веракрусе крестьяне проникали в церкви, запирали изнутри двери и били в колокола; полиция была бессильна, и губернатору пришлось уступить. Возмущение, как утоленная плоть, тут же улеглось — и Орисава вновь погрузилась в спячку.

Я хотел пойти к причастию (где еще до возвращения в Мехико мне представится такая возможность?), но найти священника, владевшего английским, оказалось не так‑то просто, а по–испански я мог, и то с трудом, говорить на политические, но уж никак не на исповедальные темы. Смеркалось, дети вышли из церквей, и они вновь опустели. Отцы города по–прежнему сидели развалившись на балконе и что‑то лениво жевали — это был их день, день национализации, от которой выиграют все — только не рабочие. По радио уже передавали слова президента о том, что надо будет затянуть пояса. Хотя зарплата, скорее всего, не понизится, но отпуска и социальное обеспечение (ровно то, ради чего агитировали сражаться рабочих) будут урезаны, да еще придется подписываться на государственный заем, чтобы выплатить компенсацию частным компаниям. Мог ли после этого рабочий рассчитывать, что уровень жизни достигнет прежнего, капиталистического, еще при его жизни? Как же все‑таки утомительно сражаться ради счастья грядущих поколений! Я же в поисках духовника ходил из церкви в церковь — и не ради души, еще не явившейся на свет Божий, а ради своей собственной.

Наконец я попал в церковь святого Иосифа. Звон церковных колоколов перемешивался со сладкой музыкой, лившейся из динамиков над радиомагазинами. Вдоль сточной канавы выстроился ряд лавчонок, где продавались четки, свечи и маисовые лепешки; на тонких бумажных хлопушках, бьющихся на холодном ветру, играли ацетиленовые язычки пламени. В церкви, на полу, засыпанном живыми цветами, молилось несколько женщин. Празднование получилось скромным: денег не хватало, да и жуткий упадок сил лишал веры. Здесь они пережили великие минуты: смерть маленькой девочки, у которой оставался еще слабый вкус просфоры во рту. Впрочем, в Орисаве горе длилось не дольше, чем между Распятием и Воскресением в Галилее. Энтузиазма хватило ненадолго.

ПРАЗДНЕСТВО

И тут вдруг наступила одна из тех счастливых ночей, когда в течение нескольких часов все идет хорошо и на душе становится спокойно.

Мориак в «Vie de Jesus» 1 пишет об одном католике который имел обыкновение часто менять духовника, так как заметил, что чужой священник приносит ему неожиданное облегчение. Вот и в Орисаве от худого, небритого, опустившегося человека, знавшего по–английски всего несколько слов, на меня снизошли мир, терпение и доброта, а значит, если верить римлянам, отвага и скромность. Он столько всего перенес; какое же право имеет англичанин–католик относиться к природе человека с ужасом или презрением, если мексиканский священник далек от подобных чувств? Он спросил меня, куда я еду.

1 «Жизнь Иисуса» (фр.).

— В Табаско, — ответил я.

— Грешная земля, — отозвался он, как будто попрекнул своего прихожанина какой‑то вполне естественной человеческой слабостью.

В ту ночь перед церковью собралась толпа. Воздух был теплый и свежий; вдоль мостовой стояли маленькие жаровни, откуда из‑за раскачивающегося на башне тяжелого колокола то и дело вылетал сноп искр. На дороге огненным колесом вращался фейерверк, а ракеты, шипя, взлетали в небо и рассыпались веселыми звездочками. Дверь в церковь была открыта; над толпой возвышался подсвеченный бородатый лик Иосифа; внутри было тихо, пахло цветами, сюда не доносились ни шипенье ракет, ни звон колокола, ни крики людей. Вот так, подумалось мне, и надо отмечать день святого: радостно, с фейерверком и лепешками — по домашнему. […]

НА ПУТИ В ВЕРАКРУС

Если ехать из Орисавы на юг, железная дорога опять устремляется вниз, а настроение ненадолго подымается; человек не создан для жизни в горах, когда же веками живешь на высоте более семи тысяч футов над уровнем моря, не удивительно, что постепенно начинаешь сходить с ума. Сначала ацтеки, а потом испанцы полной грудью вдыхали разреженный горный воздух. Человеческая доброта увядала, как цветок под стеклянным колпаком. Мы спускались с гор на раскаленную тропическую равнину, а настоящая жизнь была где‑то посередине.