Читаем без скачивания Ниже ада - Андрей Гребенщиков

— Что ты к мальчику вяжешься? Он-то в чем виноват?

Вольф был прав, и все это понимали, но отчего-то крайним в сложившейся ситуации «волчицы» посчитали именно Гринько. Чужака.

Импровизированная мини-колонна из мотоцикла-разведчика и армейского грузовика без всякой помпы и былой радости покинула гаражный комплекс и выехала на Объездную дорогу. В кузове «Урала» в свой последний путь направлялась умирающая Ксения Стрельникова — настоящий боевой товарищ и проверенный друг… совсем молоденькая, жизнерадостная и жизнелюбивая девчонка… Никита, глотая бессильные слезы и стараясь не обращать внимания на притихшего в углу кабины Гринько, крепко прижалась к ведущему многотонную махину Генриху. Девушка мешала вновь постаревшему генералу управлять железным монстром, однако он лишь ласково обнимал ее, да еще крепче прижимал к себе.

Иллюзорное предчувствие легкого и ненапрягающего путешествия, возникшее было при виде хорошо пережившей длительную консервацию автотехники, улетучилось без следа. Ни старенький, но надежный мотоцикл, ни проверенный временем грузовик помочь Стреле не могли. У Вольфа оставалась маленькая надежда, что боевое железо, которому он так привык доверяться в военном прошлом, убережет хотя бы других девочек. Однако и этой надежде не суждено было сбыться.

Серая мгла над Поясом Щорса не была повсеместной. Кое-где она расступалась, обнажая трупы многоквартирных домов. Маркус различал натыканные повсюду однотипные пятиэтажки, иногда перемежающиеся «низкорослыми» блоками детских садиков и школ.

Но что поражало Тевтона, так это полное, абсолютное отсутствие хотя бы малейших признаков жизни — ни движения, ни даже намека на него. Время будто застыло, попав в плен к зыбкой, угрожающей тьме. Открывающаяся сверху картина казалась фотографией — старой, выцветшей, померкшей и, самое главное, мертвой. Все запечатленное неведомым фотографом давно исчезло, стало пылью, сохранившись лишь как образ, отпечаток на бумаге.

Подобное ощущение возникало у Маркуса при виде одного-единственного уцелевшего снимка родителей. Кадра, выхваченного из их жизни и плененного равнодушным глянцем. На снимке оба улыбались, тесно прижавшись друг к другу. Такие счастливые, беззаботные… Мама уже носила в своем чреве их единственного наследника, долгожданного сына… Портрет есть, а родителей давно нет, и только Маркусу дано воспоминаниями и неутихающей любовью вернуть — на долю секунды, на неизмеримый квант времени — этих единственно важных людей из небытия. Придать им, исчезнувшим, смысл, значение, сказать запоздалое «спасибо» и… не услышать, но почувствовать где-то на грани сознания и фантазии: «Мы любим тебя»…

Но некому насытить кварталы, укутанные мглой хотя бы тенью памяти. Сиротливая часть города. Ненужная, забытая, всеми брошенная. Может, оттого и мстит она всем, кто не разучился дышать? Только лютой ненавистью и питает свое призрачное существование, только ею и удерживается от неизбежного падения в ад забвения…

Гера Кабан заголосил визгливо, совсем по-бабьи:

— Снизу что-то летит!

В следующее мгновение Тевтону показалось, что по вертолету ударил гигантский кулак, словно разбуженный древний титан пытался прихлопнуть надоедливо жужжащую стальную муху. Машину резко подбросило вверх. Дальний от Маркуса борт смяло, а здоровенный кусок обшивки просто вырвало из боковины Ми-8, унеся с собой в зияющий провал всех, кому не посчастливилось сидеть с той стороны. Раненая «небесная птица» надсадно взвыла заходящимися в агонии двигателями и вдруг затихла. Лишь лопасти по инерции продолжали со свистом разрезать воздух, но это был единственный звук — шумные, страшно грохочущие движки онемели. Изгоняемая из чуждой человеку и его механическим созданиям стихии, изуродованная махина сделала полный оборот вокруг своей оси, а потом, на мгновение застыв, камнем устремилась навстречу немилосердной земле, теряя винты.

Внутри у Маркуса все сжалось, дикий ужас сковал бешено бившееся сердце, и лишь одна-единственная мысль заполнила собой воющее от ожидания неминуемой смерти сознание: «Сейчас будет выламывать кости, разрывать на куски. Выламывать и разрывать…» Но всемогущая судьба пожалела Тевтона.

Искалеченная туша Ми-8 не достигла убийственной поверхности, врезавшись в плоскую крышу высоченного дома. Извергая снопы искр и пламени, сшибая все на своем пути, она на брюхе понеслась по горизонтальной поверхности, легко преодолела несколько десятков казавшихся спасительными метров и, не удержавшись, соскользнула с края высотки. Последний приют пришелец из прошлого, краса и гордость ВВС сгинувшей великой страны, нашел на вершине соседней, чуть более низкой, многоэтажки.

Маркус, повиснув на ремнях и не веря удаче, лихорадочно ощупывал себя. Жив! И, похоже, цел! Совсем рядом точно так же болтались двое — Петрик, верхняя часть головы которого, удерживаясь на лоскутах кожи, с противным звуком соударялась с оставшимся на привычном месте подбородком, и Ираклий, внешне практически не пострадавший. Однако и он катастрофы не пережил: тонкий и длинный железный брусок прошил тело насквозь, снизу вверх, и намертво застрял в районе шеи. Сегодня старуха с косой славно порезвилась…

Брезгливо оттолкнул трупы, заливающие его кровью, Тевтон щелкнул карабином и осторожно освободился от пристежных ремней. Приземлился Маркус на противоположный борт, на который при финальном кульбите завалился многострадальный вертолет.

Первым делом он отправился в кабину пилотов, вернее в то, что от нее осталось. Сидевший слева, а теперь оказавшийся снизу летчик погиб — вдавившееся при ударе железо расплющило беднягу, а теперь еще и нарождающийся огонь пока робко, опасливо пробовал на вкус изуродованные останки. Зато второй еще дышал. Маркус сорвал с него гермошлем и хлесткими ударами по щекам привел в чувство. Пилот, не открывая залитых кровью глаз, застонал:

— Спина… добей…

— Что случилось? Отвечай, что случилось?! — Блондин несколько раз повторил вопрос и, не дождавшись ответа, нещадно затряс пилота за плечи. — Говори!

Гримаса адской боли исказила лицо несчастного, но Маркуса это не остановило:

— Говори!

— Сбили… РПГ… с земли…

Тевтон аж присвистнул:

— Стреляли из Пояса Щорса? Из РПГ? Чудны дела твои, о великое небо… Ты видел, кто стрелял? Говори, быстро!

Но пилот лишь безостановочно, не обращая ни на что внимания, молил:

— Добей… пожалуйста… добей… сгорю… заживо… спина перебита… добей…

Кабина вертолета действительно озарялась почувствовавшим силу пламенем — быстро расправившись с телом погибшего вертолетчика, оно поднималось выше, к пока еще живому.

— Значит, заслужил, — наставительно бросил через плечо блондин, спешащий прочь из пылающей кабины. — Загубил и себя, и других, и боевую машину.

Отойдя на несколько метров, он обернулся и добавил:

— Говорят, огонь очищает…

Когда Маркус через дыру в разодранном железном брюхе покидал обреченный Ми-8, пилот истошно заверещал — начинался обряд очищения.

К огромному удивлению Маркуса, он оказался не единственным выжившим. Вскоре из чрева почти целиком охваченного пламенем вертолета показался Леха Шкаф, за ним последовал Ион. Оба выглядели ужасно, с трудом держались на ногах, шатаясь из стороны в сторону, на вопросы Тевтона отвечали невпопад и несли какую-то околесицу. Шкаф дважды порывался вернуться за Кабаном, который якобы еще был жив.

— Унесло твоего Кабана в тартарары вместе с левым бортом, — Маркус зло оборвал бред подчиненного. — Самим надо уходить, скоро здесь будет совсем жарко.

Счастливое спасение бойцов не обрадовало Тевтона — конечно, это дополнительные руки, стволы, пушечное мясо, в конце концов, но… Маркус привык различать знаки ведущей его Судьбы. Сегодня в страшной катастрофе выжить должен был только один — избранный, ведомый высшими силами. Однако чудо произошло сразу для троих, двое из которых — настоящий сброд и отребье, и оттого разом потеряло всякую цену, превратившись в нелепую и глупую случайность. К тому же один из унтерменшей, Шкаф, да-да, тупой как валенок Шкаф, с трудом дышащий и еле-еле передвигающийся, вытащил на себе несколько автоматов и вещмешок с боеприпасами и сухим пайком. А он, Маркус, даже не вспомнил об оружии и еде, когда спешно покидал горящий вертолет. Это был укор — живой, настоящий, болезненный, вызов его холодному и расчетливому уму, его выдержке и отваге… Леха поймал самого Маркуса на трусости, вот как это называется, если забыть о церемониях.

Торжественность чудного момента померкла, оставив лишь горечь и разочарование.

— Вертушка скоро рванет, — раздраженно рявкнул Тевтон. — Пошли вон с крыши, придурки.