Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

Ольга Николаевна порывалась еще что-то сказать, но не смогла, а может, просто не успела, потому что на совесть отметивший отъезд барина Агафон сумел-таки вырваться от няньки и пристал с какой-то глупостью к Рубанову.

Затем подошла проститься старая Лукерья.

17

Петербург встретил путешественника стылой погодой, снежной крупой, звоном колоколов, криком торговок, суетой чиновников и, самое главное, подобострастным приветствием похмельного будочника.

«Кому это он козыряет, пьяный фунфырь? – покрутил головой Максим. – Рядом же никого нет!.. – И в ту же минуту приятная волна окатила его тело и мозг. – Батюшки, да ведь это мне…» – Душа его расплылась в блаженной улыбке, а лицо и глаза строго и хмуро оглядели служивого, который тут же сделал попытку вытянуться и подобрать живот.

– Замерз, поди? – ласково произнес Рубанов, и губы его, не стерпев пытки, расплылись в широкой мальчишеской улыбке, которая загнала родинку из угла рта к самому уху.

– Никак нет, ваше благородие, – бодро отрапортовал будочник, снова отдав честь.

Солидно покряхтев, дабы выглядеть старше, Максим вытащил из кармана полтину и протянул будочнику.

– Погреешься после службы!..

– Рады стараться, ваше высокоблагородие! – счастливо гаркнул тот.

«Прежде к Голицыным – оставить вещи, а затем в полковую канцелярию и к Вайцману – отметиться и доложить о прибытии…» – решил Максим и ткнул кучера в спину.

Слепой, глухой, хромой… и прочая, и прочая… лакей, как показалось Рубанову, тут же увидел коляску с корнетом, услышал его голос и бодро зарысачил доложить господам, предварительно впустив гвардейца в дом. Другой лакей, молодой и крепкий, подхватил вещи.

Через пару минут оглушенный воплями княгини, ослепленный мельканием ее восторженных рук и бесконечными поцелуями, глупо улыбаясь от такой бурной встречи, Максим переминался с ноги на ногу и, пытаясь сказать что-нибудь соответствующее случаю, немного завидовал слепому и глухому старичку-лакею.

Закружив гостя командами: «Повернись-ка сюда, повернись-ка туда…», княгиня оставила его в относительном покое лишь с прибытием князя Петра.

Последующие дни превратились в сплошной сумбурный праздник, в результате чего Рубанов на день опоздал из отпуска и получил первый, но не последний выговор от Вайцмана уже в качестве офицера.

Не дав толком отдохнуть и привести себя в порядок, княгиня потащила его к французу портному – примерять офицерскую форму. Слава Всевышнему! Форма оказалась впору. Тут же поехали на извозчике покупать перчатки. За время, потраченное на выбор нескольких пар, Суворов запросто успел бы взять Измаил. Затем приобрели офицерскую треугольную шляпу с белым султаном – суворовская победа при Рымнике – и, наконец, шинель с бобровым воротником – вся итальянская кампания… И чувствовал Максим себя так, словно без передыху провел все эти сражения.

Поздним вечером дома, падающий с ног корнет получил в подарок от князя пятьсот рублей, дорогую шпагу и набор из двух английских пистолетов. Но радоваться этому уже не было сил. Жить, разумеется, он остался в доме Голицыных. Следующий день – обед в его честь для близких голицынских друзей. Гордая княгиня Катерина, словно это она получила корнетские эполеты, представляла Рубанова своим гостям.

– Когда меня произвели в полковники, ты меньше радовалась, – с еле заметной ревнивой ноткой в голосе попенял своей супруге князь Петр, улыбаясь при этом и разводя руками, как бы приглашая всех посмеяться над своей шуткой.

Одним из первых прибыл старинный друг и бывший начальник Голицына и покойного отца Рубанова Василий Михайлович с супругой. За время, прошедшее с похорон Акима Рубанова, полковник еще более потолстел и обрюзг. Теперь он командовал пехотной бригадой и ждал производства в следующий чин. Козырнув толстяку, Максим представился, и был осчастливлен похлопыванием по плечу и пожеланием дослужиться до полковника – на что стоявшая рядом Голицына возмутилась и, перебив вояку, шутливо воскликнула: «До генерала! Только до генерала…»

Отказать в чем-то такой обворожительной женщине Василий Михайлович не мог и потому безропотно согласился, завистливо вздохнув при взгляде на фигуру корнета.

– Я бы с ним хоть сейчас поменялся годами и эполетами! – произнес он по-французски, развеселив княгиню и особенно супругу, кстати, моложавую и стройную женщину с несколько усталым лицом и полными яркими губами, которые больше бы подошли легкомысленной юной девице, а не этой зрелой особе…

– Полностью с вами согласна, мон шер, – сказала она и плотоядно облизала при этом губы, томно и отнюдь не с материнской нежностью поглядев на гибкую фигуру в ладно сидевшей конногвардейской форме. Данная мысль, видимо, очень занимала ее, потому как весь вечер она не спускала глаз с корнета.

– Полковник Арсеньев с супругой, – прокричал следующую пару от входных дверей молодой лакей, и продублировал дребезжащим дискантом в гостиной старый, слепой, хромой, глухой, простывший, трезвый и всем нынче недовольный пожилой лысый лакей в оранжево-рыжем кафтане со свежеиспачканным подливой карманом, который теперь он был вынужден загораживать от всех рукой.

Небрежно отодвинув «счастливчика» от входа, в гостиную уверенно вошел не полковник, а повар, тоже маленький и пожилой, как и лакей, человечек и о чем-то пошептался с князем. При этом временами он бросал победные взоры на старичка лакея, от которых тот дергался, как от змеиных укусов, и с бешенством пожирал глазами то повара, то свой измазанный карман. Похоже, между двумя этими объектами существовала прямая и непосредственная связь…

Наговорившись, наглец повар как ни в чем не бывало прошел мимо слуги, будто не заметив его. Он знал себе цену – две тысячи «рублев». А лакей, по его мнению, со всеми своими гнилыми потрохами не стоил и десятой доли этой суммы, даже если в смету включить его задрипанный кафтан с пятном на боку…

Максиму показалось, что из ушей бедного старца сейчас пойдет пар, так он закипел и заскрежетал деснами. «Были бы у него зубы, загрыз бы обидчика! – с уверенностью подумал Рубанов. – Поди, лет тридцать грызутся, а когда одного не станет, второй от тоски повесится», – браво щелкнул шпорами, легко поклонившись вошедшему командиру, и галантно поцеловал ручку его жене. Глаза княгини Голицыной на секунду вспыхнули, и она решила, что из парня выйдет толк…

Следом, чуть не наступая на пятки Арсеньеву и перегнав дребезжащий дискант, ворвался еще один военный – пожилой гусарский полковник. Не успев толком раскланяться с Рубановым и другими гостями и не дослушав каламбур хозяйки о трех полковниках, он уже вцепился в арсеньевскую супругу.

– Старый ловелас как всегда пьян и нетактичен, – шепнула княгиня на ухо Максиму, – не уподобляйтесь ему и имейте терпение дослушать даму, какую бы глупость она ни произносила… И ежели это несмешная шутка – засмейтесь, а ежели что-то грустное – пособолезнуйте… – учила она корнета.

«У князя Петра весьма своеобразные товарищи!» – раздумывала княгиня Катерина. Как ни старалась она не принимать близко к сердцу, пренебрежение и неучтивость гусара больно задели ее светское и женское самолюбие.

Затем старичок лакей продребезжал генерала с генеральшей и пожилого важного вельможу в партикулярном платье, но с лазоревой Андреевской лентой через плечо.

Гостиная постепенно заполнялась.

Княгиня Катерина, покинув Рубанова, улыбаясь, переходила от одной компании к другой и ловко, словом ли, шуткой, возобновляла затухающий разговор или, наоборот, одной репликой успокаивала готовящийся вспыхнуть неуместный, по ее мнению, спор.

Когда женщина одна, это очень приветствуется, но когда их много, то быстро устаешь, и поэтому князь Петр увел мужскую половину в библиотеку. Ушли все как один, даже Рубанов.

– Пусть их там хвалятся своими нарядами и украшениями, а нам и здесь неплохо! – облегченно расположился в кресле Голицын.

Гости последовали его примеру, разместившись кто в креслах, кто на диванах. Старичок-лакей, возникнув из ниоткуда, с неожиданной сноровкой ловко приоткрыл окно и тут же исчез.

Дым от турецкого табака, проходя различные метаморфозы, превращаясь то в спираль, то в облако, медленно клубился, выплывая в окно.

Прежде солидно помолчали.

– Гм-м, кхе-х! – подал голос статский генерал, поправив ленту. – Ну что, князь Петр, – густым важным басом произнес он, – расскажите-ка еще о финской кампании?..

И потек нескончаемый разговор о войне, затем о Наполеоне, который после Эрфурта неожиданно стал царским другом до такой степени, что русский корпус воевал на его стороне против бывших союзников-австрийцев, и дело дошло до того, что он сватался к одной из сестер Александра[12]… Слава Богу, что она русская патриотка и отказалась идти под венец с французским узурпатором!