Читаем без скачивания Цыган - Анатолий Вениаминович Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но и отказаться от всего этого добра Шелоро не в силах, когда за ее юбку уцепилось столько ее грачат, а там, в степи, поджидает Егор, тоже с самого вечера ничего не евший.
И уйти Шелоро не может, так и не отблагодарив эту женщину хоть чем-нибудь.
– Все-таки дай я тебе погадаю на твоего короля, – говорит она, снова доставая из кармана своей юбки цыганские карты.
Женщина со своим – непонятно – смеющимся или плачущим лицом отстраняет от себя ее карты.
– Ты мне и так уже все нагадала. Я теперь тебя никогда не забуду. Спасибо тебе.
Совсем какая-то чудная. Накормила ее с детишками до отвала, насыпала полмешка пшеницы и отдала корзинку яиц, да еще и спасибо говорит. Нет, надо поскорей уходить.
А еще говорят, что казачки злые. Если все такие же злые, то, может быть, Егору и правда наняться в этот колхоз кузнецом. И место здесь красивое, Дон. Но пока нужно подобру-поздорову отсюда убираться. Пока не кончилась эта сказка.
Поднимая с земли ползунка, Шелоро лишь слегка щелкнула языком, и вся стайка ее грачат так и выпорхнула за ворота на улицу.
– До свидания. Счастливо тебе оставаться.
– До свидания, до свидания, – говорила женщина, помогая ей получше умостить перекинутый через плечо перевязанный надвое мешок с зерном. – Как же ты с ним и с дитем на гору пойдешь? Может, подсобить тебе?
– Нет, не надо, своя ноша не тянет, – отказывается Шелоро. – А корзинку Егорка с Таней вдвоем понесут.
Уже у калитки ее догоняют слова женщины:
– Еще, Шелоро, чуток подожди.
Шелоро невольно вздрагивает, оборачиваясь. Почти суеверный ужас охватывает ее. Откуда этой женщине может быть известно ее имя? И до этого она, значит, неспроста отгадала, как зовут ее мужа и детей. Шелоро привыкла к тому, что доверчивые люди верят ее отгадываниям их прошлой, настоящей и будущей жизни, а тут, оказалось, ее собственная жизнь известна этой женщине, с которой она встречается впервые.
Тем временем эта женщина уже и поднялась по ступенькам к себе в дом, и вернулась с чем-то в руках, завернутым в бумагу.
– А это для твоих Тани с Егоркой формочки, когда они в школу пойдут. – И виновато добавляет: – Конечно, не новые, но еще хорошие. Это у меня осталось от моих Нюры с Ваней еще с тех пор… – Но тут она, очевидно, обо всем догадывается по лицу Шелоро и спохватывается: – Ах ты господи! Да ты, кажется, испугалась, Шелоро?! Это я, дура, виновата. Ты-то меня не знаешь, а я тебя видела, когда приезжала к вам в поселок и попала к вам в клуб. Я тебя теперь не забуду, Шелоро.
…И все-таки Шелоро еще долго потом оглядывается и почти рысью взбирается со своей ношей по склону в степь, где ее ждет Егор.
– Тебе, мама, не спится.
– Не спится, Нюра… А может быть, мне теперь обо всем Ване написать?
– Нет, мама, в письме, вот так сразу, об этом нельзя. Ну сама посуди, получит он письмо и вдруг так сразу и прочитает, что ты ему неродная мать. Об этом в письме нельзя, это надо как-то не так объяснить; может быть, даже лучше, мама, если я сама за это возьмусь, когда опять поеду проведывать его в том месяце. А то еще, может, он и раньше сам к нам заявится, у них тут где-то близко учения должны быть. Но только он мне сказал, что это военная тайна.
– Ты, Нюра, права. Что бы я без тебя делала? А все-таки, может быть, мне легче будет в письме? Ну как это я ему в глаза скажу, что он мне не сын?
– Как же, мама, не сын, если он такой же сын, как родной. Даже еще роднее должен быть для тебя, чем я, потому что ты столько натерпелась из-за него. Нет, нет, не говори, я же знаю, что ты любишь меня, но мне и самой теперь Ваня, после того как ты рассказала, как-то еще роднее стал… А вот Будулаю, мама, ты обязательно напиши. Он же так ничего и не знает, а время идет. Напиши и про то, как ты по всему правому и левому берегу Дона искала его и как нашла и потом…
– Ты, Нюра, думаешь, это будет хорошо, если я ему сама напишу?
– А ты думаешь, что лучше, когда два человека давно уже любят друг друга и сами же как будто этого стыдятся? Он ведь там все еще думает, что ты по-прежнему боишься его, и не знает ничего. А время, мама, идет.
– Да, да, Нюра, идет. И если ты говоришь, что это надо, то я ему теперь же напишу. Сегодня ночью. А завтра утром письмо уже уйдет. Все равно я эту ночь не буду спать. Господи, я, Нюра, и сама не знаю, что это такое творится со мной. Ты меня, пожалуйста, прости, я ведь уже не девочка, а как будто с ума сошла. Открой, Нюра, окно, смотри, какой по Дону большой пароход идет, сколько разных огней! И молодой месяц уже прорезался над островом, видишь? Ты ложись, доченька, спать, а мне, пожалуйста, два листка из своей тетрадки вырви.
Давно спит Нюра, а снизу, из-под яра, блестит вода. Ох, как это трудно, оказывается, написать письмо! Учиться Клавдия дальше семилетки так и не пошла, а потом замужество, и так оно уже и осталось на всю жизнь. И пальцы ее всегда не карандаш сжимали, а держак лопаты, которой она убирала за свиньями, и ножки секатора, когда она ходила вместе с другими вдовами на обрезку лоз в виноградный сад. Да и не приходилось, некому ей было писать письма, потому что ее мужа, Нюриного отца, сразу же, как только взяли его на фронт, и убило там в первом же бою, так она ни одного треугольника и не получила от него. И теперь, когда Ваня поступил в училище, письма ему обычно пишет Нюра, а она только сидит рядом и иногда подсказывает, заглядывая ей через плечо.
Совсем не слушаются пальцы, сжимающие карандаш. Да и легко ли писать письмо женщине, которой уже под сорок лет?
Письмо около месяца пролежало на почте в поселке конезавода, и потом письмоносица занесла его утром вместе с газетой «Табунные степи» Насте Солдатовой.
– Может, этот Будулай напишет тебе или
