Читаем без скачивания Я — «Берёза». Как слышите меня?.. - Анна Тимофеева-Егорова

Коля Пахомов. Тихонько напевает про себя свою любимую:

Встань, казачка молодая, у плетня,Проводи меня до солнышка в поход…

Толя Бугров. Этот о чем-то возбужденно рассказывает Валентину Вахрамову, и оба хохочут, как дети, держась друг за друга. будто и не предстоит никому через минуту-другую бросится в огненную метель.

Чему-то улыбаются голубые глаза Миши Бердашкевича. На его красивом от природы лице собралось столько рубцов от ожогов! Может, он вспомнил, как из госпиталя удрал в свой полк в госпитальной одежде?..

А вот стоит, задумавшись, Тасец — грек по национальности. Наверное, опять думает о том, как лучше зайти на цель, эффективен ли круг с оттягиванием на свою территорию при атаках фашистских истребителей. Тасец — большой теоретик, да и практик отличный.

Командир нашей третьей эскадрильи Семен Андрианов обнял правой рукой коллегу — комэска, второй Бориса Страхова. Молча глядят в даль кубанской степи, ожившей после долгой зимы.

Двадцатилетние комэски старались казаться солидными, напускали на себя строгость. Андрианов даже трубку завел и ходил, не выпуская ее изо рта. При разговоре чуточку передвинет ее в уголок губ, а в глазах столько юношеского задора, столько искр, готовых брызнуть на окружающих! Мы знали, что Семен Андрианов родился в семье металлурга в Нижнем Тагиле. Там он окончил школу, аэроклуб и оттуда ушел в Пермскую школу летчиков. Обычная биография пилота. Мы знали и то, что у Семена есть жена, ребенок. В нашем полку он с апреля 1941 года и вот командует эскадрильей.

Заместителем у Андрианова Филипп Пашков. Этот — джентльмен. Чересчур заботливо и нежно оберегает меня Филипп от толчков на ухабах по дороге к боевым машинам. Рассказывает мне о родном городе Пензе, о матери, сестрах и отце, инвалиде войны, умершем когда Филиппу было всего три годика.

— Вот война кончится, давай поедем в Пензу. Покажу я тебе, станишница, дома-музеи Радищева, Белинского, знаменитые лермонтовские Тарханы. А знаешь, Александр Иванович Куприн — он тоже наш, пензенский, из городка Наровчатов. А какой у нас ле-ес! Сколько грибо-ов, я-ягод! — покачиваясь из стороны в сторону, нараспев говорит Филипп и, видимо, как всякий заядлый грибник, немножко прибавляет. — У нас в лесу попадаются такие полянки, что рыжики можно косой косить. Ох и вкусно их мама готовит! Поедешь, да?..

Почему-то меня Пашков никогда не называл ни по имени, ни по фамилии, ни по званию или должности, а просто станишницей.

— Ну, станишница, как дела?

— Спасибо, хорошо.

Однажды (как много этих однажды!) Пашков полетел в тыл врага на разведку и фотографирование аэродрома. Его сопровождали истребители. На обратном пути, когда задание было выполнено, откуда ни возьмись — «мессершмитты». Шесть против наших двух ЛаГГ-3 и одного штурмовика.

Ведущий истребителей передал Пашкову, чтобы он «топал» домой, а они, мол, займутся «худыми» сами. «Худым» наши летчики прозвали Ме-109 за его тонкий фюзеляж.

Но вдруг Пашков видит, что один наш ЛаГГ-3 загорелся и камнем стал падать.

— Ах, сволочи! — выругался он и направил свой штурмовик к дерущимся, зная, что делать этого не следовало, — надо было срочно доставить разведданные и фотопленку на аэродром. Пашкову все же удалось сбить одного гитлеровца, второй подбитый им же, отвалил в сторону, а третьего срезал наш истребитель.

По возвращении на аэродром Филиппа сильно отругали, но, когда проявили пленку, командир полка обнял летчика и поздравил с наградой — орденом Красной Звезды. Через неделю Пашков не вернулся с боевого задания, и мы посчитали его погибшим.

Эта война-а… Сколько горя, сколько непредвиденных неожиданностей, порой просто чудес…

Спустя пять дней наш Филипп вернулся в полк с воздушным стрелком — весь обросший, оборванный, грязный, но веселый. Ко мне по возвращении Филипп, впервые обратился по имени, сказал:

— Говорят, что горько плакала обо мне? Спасибо. Но лучше бы ты верила в мою жизнь, верила, что я обязательно вернусь…

Пашков все же погиб. Это произошло севернее Новороссийска, в районе Верхнебаканского. В тот раз я долго ждала, старалась не верить в его гибель, но так и не дождалась. О гибели Филиппа я написала его матери и сестре в Пензу, куда Филипп приглашал меня после войны.

… А пока что все мы были живы и ехали на аэродром. Мои раздумья неожиданно прервал какой-то сильный стук — это пилоты забарабанили по кабине грузовика и в несколько голосов закричали шоферу:

— Стой ! Стой ! Куда несешься ?..

Шофер затормозил машину, а ему приказывают:

— Пяться скорей назад!

Оказывается, дорогу на аэродром перебежала кошка. Это уже беда-а… Второй раз ребята остановили машину и заставили шофера дать задний ход, когда навстречу попалась женщина с пустыми ведрами на коромысле. Летчики, что там говорить, народ не суеверный, но на всякий случай меры принять не мешает. Мало ли что…

Наш полковой врач Козловский уговаривал кого-то из летчиков измерить артериальное давление перед вылетом.

— Доктор, измерьте лучше моему котенку — что-то он сегодня беспокойно себя ведет, — под общий смех остановил его Ржевский.

— А ты, наверное, забыл, Гриша, как вчера вечером за ужином скормил ему пять котлет?

— Сухо ли у тебя за пазухой!..

Начинаются шутки. Без этого нам просто нельзя. Со стороны, должно быть, могло показаться, что едут веселые парни под хмельком. Конечно же, это не так.

Но вот и аэродром. Техники, механики, мотористы, прибористы, оружейники все у самолетов. Так всегда: в морозы, в жару, под открытым небом готовили самолеты к бою мастера — потомки удивительных русских умельцев. Не было в полку случая, чтобы что-то не сработало или отказало на боевой машине по вине этих тружеников аэродрома.

Механик моего Ил-2 Тютюнник, на ходу вытирая огрубевшие, натруженные руки, доложил о готовности самолета. Потом помог мне надеть парашют, что-то поправил в кабине, а когда заработал мотор, сунул в мою ладонь где-то раздобытое моченое яблоко и прокричал над ухом:

— Пересохнет во рту — укусите яблочко! — И, сдуваемый струей от работающего винта, шариком скатился с крыла самолета.

Включаю рацию. В наушниках голос ведущего группы майора Керова. Получаю разрешение выруливать. Впереди меня штурмовик лейтенанта Павла Усова, почти вплотную с ним рулит летчик Иван Степочкин.

Степочкин и Усов — два неразлучных друга, хотя по характеру и внешности совсем не схожи. Усов — небольшого роста, коренастый русак с пухлыми щеками, будто раздутыми от смеха, вечно улыбающийся насмешник. У Павла и походка кажется веселой — приплясывающая такая, как бы выискивающая кого-то для очередной шутки.