Читаем без скачивания Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шаман легко опустился на землю рядом с распластавшимся Крюгером.
Было очень тихо; ветер шевелил заросли рогоза (от камыша он отличается коричневой колбаской на конце стебля) и где-то вдали тарахтела моторка. В любое другое время в такую погоду весь берег Гребного был бы заставлен переносными мангалами и ящиками с пивом, но сегодня в Москве происходило что-то совсем жуткое — ростовчане прилипли к телевизорам и старались не выходить из своих дворов.
Ни о чем этом друзья не знали.
— Санечек, а ты как теперь? — Крюгер поднялся на локтях и принял озабоченный вид. — Я в смысле, понял, про Леху.
— Братан, честно, не знаю. Есть одна мысль, но я пока…
Шаман не договорил, но Витя бы в любом случае не дослушал: на слове «братан» он чуть не расплакался от радости. После того случая перед экскурсией он тщательно избегал употребления главного пацанского обращения в присутствии Саши Шаманова — и всегда обращал внимание на то, что его прекратил употреблять и сам Саша.
— Ты у меня живи, сколько хочешь, — встрял Новенький. — Бабушка при тебе не… Ну… Лучше себя чувствует. Не знаю, почему так. Машка тебя тоже любит.
Шамана инстинктивно обожали почти все дети и животные, но Степина кошка достигла в этом каких-то особых, граничащих с предательством, высот. Может, дело было в «Вискасе», к которому гость ее моментально приохотил, а может, в чем-то другом, но факт оставался фактом: при виде Саши кошка вскакивала, терлась о его ноги, ласково заглядывала в глаза, щурилась и пела нежные песенки на кошачьем языке, — со Степой она никогда так себя не вела. Справедливости ради, Шаман и сам привязался к Машке: он сам ее кормил, подолгу гладил ей щеки, чесал за ушами и шептал какие-то слова, без перевода понятные на кошачьем.
— Да мне тоже по кайфу, братик, честно. Просто надо вопросы свои все-таки порешать.
Саша знал, что рано или поздно его найдут даже на лютом Новом поселении.
— Ребят, а пошли ко мне? — вдруг сказал Пух. — У меня, правда, родители дома, но они только рады будут. Мама фаршированных перцев наделала как на свадьбу, не лезут уже.
Он не знал, сколько еды обычно готовят на свадьбу, просто долго искал случая козырнуть этим взрослым выражением.
— Ой, да у тебя скукота, понял, — вскинулся Крюгер. — Сиди за столом, жалом щелкай, вот и вся движуха. Прем ко мне лучше, семок пожарим. Родаки, по ходу, на даче.
На самом деле, никакой дачи у Сухомлиных не было. Папа с двумя чемоданами поехал к какому-то непонятному Фролову и сказал, что за остальными вещами вернется только в понедельник, а мама с утра мыла полы (чего не делала уже пару лет точно), а потом собиралась в парикмахерскую — Витя знал, что это надолго.
— Давайте еще тут посидим, — сказал Степа. — Хорошо так…
Было и в самом деле хорошо — настолько, что не хотелось разговаривать. Притих даже обыкновенно реактивный Крюгер: он снова опустился в траву и стал смотреть на ленивые облака. Было уже далеко за полдень, и небо начало наливаться предвечерней глубокой синевой.
Пух подумал, что такое ощущение легкости и почему-то одновременно неясной тревоги он всегда испытывал в самом конце летних каникул — беззаботные три месяца заканчивались, вот-вот снова должна была начаться школа, а до следующих нормальных, не куцых каникул было еще очень долго. По всему выходило, что лето с тополиным пухом, выходками Крюгера, поездкой с родителями в санаторий в Лиманчик, окрошкой на бочковом квасе и другими важными составляющими случится в его жизни еще всего дважды, потому что через три года, в десятом классе, будет поступление, а в институте… На что будут похожи институтские каникулы, Аркаша думать не хотел. Он опасался, что школьная дружба, какой бы крепкой она ни была, скорее всего, развалится на части сразу после того, как друзья перестанут каждый день проводить друг с другом по много часов в одном помещении. В голове зазвучала песня про крылатые качели, которую Пух терпеть не мог: от нее на глаза наворачивались слёзы даже в семилетнем возрасте, когда…
«Буду погибать молодым, буду, буду погибать молодым!»
— Сука, — Крюгер, тоже думавший о чем-то похожем на крылатые качели и детство, которое кончится когда-то, проводил глазами тарахтящую по Гребному каналу моторку, из недр которой надрывался Мистер Малой. Модная песня Вите после Танаиса резко разонравилась.
— Ладно, пацаны, давайте двигать, — Шаман вытер с груди последние капли футболкой и одним движением натянул ее на себя. — Пока доберемся — еще обратно через мост переть…
— Автобуса подождем, — сказал Пух. — Тут остановка же рядом.
— Ты расписание видел? — ответил, вставая, Новенький. — Там непонятно, сколько ждать его придется. Правда, пошли, что ли.
— Стопэ!
Стряхнувший с себя несвойственное элегическое настроение Крюгер вскочил, отпихнул с дороги Пуха и кинулся к каналу — там он энергично, как собака, стал что-то выкапывать из прибрежного ила. Наконец Витя выпрямился, триумфально подняв над головой мокрый полиэтиленовый пакет. По его руке и плечу текли грязные струйки.
Аркаша вспомнил, что утром Крюгер зашел за ним уже с этим пакетом, причем никому не говорил, чтó там, и всячески напускал на себя таинственный вид. Загадка разрешилась быстро: не обращая внимания на ил и ошметки камыша, Витя распотрошил пакет и достал зеленую жестяную банку.
— Цените чо, пацы! Баночное пиво! На ЦГБ, поняли, купил — думал, на набережной выпьем, а оно, по ходу, даже лучше получается. На природе накатим.
Дело было еще и в том, что мама впервые в жизни дала Крюгеру карманные деньги на выходные.
— Я не буду, — быстро сказал Аркаша. О том, чтó произойдет, если родители учуют от него перегар, страшно было даже думать — да он и сам, по правде говоря, алкоголя опасался и пробовать его не хотел. Мало ли, вдруг сопьешься!..
— Не, братан, я пас, — после того срыва с «Роялем» Шаман дал себе слово, что никогда не
