Читаем без скачивания Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

8. IV. Продержались. Двинулись, вышибли фрицев и заняли сухие позиции. Благодать, сухо! Солнце! Ура!»

Максим задумался. Взгляд, его стал неподвижным…

Максим дежурил в этот день на участке, где угроза затопления казалась устраненной. Крепления, поставленные бригадой Кукушкина, ограждали опасное место от сплывов.

С утра сильно парило. Строители на дне котлована задыхались от влажного зноя, обливались потом. От огромной массы обнаженной земли, сильно смоченной дождями, поднимались душные испарения. Голубоватая мгла, переливаясь и дрожа, уже туманила лазурно сияющий небосвод. «К обеду опять польет, — поглядывая на небо, говорили рабочие и шутили: — Что-то небесная канцелярия, видать, не договорилась с земной. Никакого взаимодействия».

Максим, вялый, усталый от разъедавшего душу раздумья, мало отдохнувший за ночь, проверял по указанию Федотыча толщину грязевого слоя на дне котлована. Местами слой доходил до половины метра. Мостики пришлось приподнять еще вчера. Под ними слышалось угрожающее бульканье. Насосы непрестанно откачивали желтую, густую, как кисель, воду.

Гул моторов поднимался до высокой звенящей ноты. И все-таки опасность заиливания дна котлована не уменьшилась. Она надвигалась в то время, когда все было готово к укладке дна и стен шлюза и на строительство съехалось начальство. Максим видел, как группа руководителей — Рудницкий, главный инженер Грачев, начальник участка Звягин и друже во главе с Кармановым и Березовым — появлялась то в одном месте, то в другом. Они смело сбегали по сходням, перепрыгивали через рытвины и траншеи, взбирались по лесенкам строящихся башен шлюза.

Все распоряжения начальников и то, о чем они говорили, где и кого хвалили и кому давали нагоняй — все это таинственным образом мгновенно передавалось по котловану. В секторе Максима вскоре стало известно, что Карманов приказал удалить со шлюза одного нерасторопного прораба, а нескольким арматурщикам, в том числе и Ване Пузину, объявил благодарность за досрочную установку арматуры.

Максим опускал измерительную линейку в слой ила то в одном месте, то в другом, машинально записывал цифры, а в голове все время роились слова Черемшанова о призвании, об упорстве в исканиях, о любви к работе. Потом воображение переносило его в Москву, к Лидии. Он думал о ней по-прежнему так, словно разрыв произошел только вчера.

Показания барометра, висевшего в кабинете Карманова, а также метеорологические сведения, собранные Галей Стрепетовой, оказались правильными.

Уже к полудню над Ковыльной скучились облака. Их лохматые, разорванные стаи соединились в грозную рать, нависли над степью широко раскрылившейся тучей. Нижняя часть ее становилась постепенно изжелта-ржавой, точно окрашивалась сепией. От тучи на землю легли коричневые тревожные тени.

Туча надвигалась при полном безветрии. Ее передний дымчато-кофейный край продвинулся до самого горизонта, оставив на севере узкую зеленоватую полоску — там все еще сиял знойный день. Туча надвигалась, а дождя все не было. Только становилось душно и томительно-беспокойно.

Стало так темно, что в глубине котлована пришлось включить электрический свет. Пресно пахла еще не просохшая после вчерашнего дождя, нагретая с утра солнцем земля. Каждый звук в предгрозовой тишине казался резким, бьющим по нервам, как по туго натянутым струнам.

Люди в котловане работали с возрастающим напряжением. Насосы откачивали воду, экскаваторы вычерпывали вязкую жижу. За каждым участком были закреплены прорабы и группа рабочих для предотвращения аварий, оползней и затоплений.

Поглядывая на нависшую тучу, к Максиму подошел Федотыч. Лицо его осунулось, морщины стали как будто глубже. Федотыч наказал Максиму, чтобы тот во время дождя особенно внимательно следил за своим сектором и в случае появления новых смещений грунта и подъема грязевого слоя на дне котлована тотчас же забил тревогу, сообщил на диспетчерский пункт.

— Вот ваш пост, — указал Федотыч на деревянную будочку с протянутым к ней телефонным проводом. — Глядите в оба! Иначе Дробот нас посадит в ковш своего экскаватора и выбросит вон со стройки.

— Я знаю, — ответил Максим.

Федотыч пристально взглянул на его сильно загорелое исхудалое лицо. За многие годы работы он немало перевидел молодых специалистов, опытным глазом научился оценивать их способности и характеры. После выступления Максима на собрании он стал присматриваться к нему зорче, удивляясь сложному сочетанию противоречий, соединенных в таком изобилии в одном характере. Молодой прораб мог быть то мрачным, то дерзким, то покорным и задумчивым. Он мог безропотно во воем повиноваться, но внезапно в нем словно что-то взрывалось — он мог не исполнить приказания, пуститься на свой риск в опасное предприятие.

«Молодое вино бродит», — подумал Федотыч. Сегодня Максим удивил его новым выражением сердитого отчаяния и вызывающего, озорного упрямства, светившихся в глубоко запавших глазах.

«Неужели наступил перелом? У этой молодежи всегда так: ленятся, озорничают, а потом вдруг начнут горы сворачивать, дубы ломать», — мелькнуло в голове старшего прораба.

Он показал на маленькую струйку, просачивающуюся сквозь упоры воздвигнутого Кукушкиным заграждения:

— Главное, следите вот за этим. Если начнет бить фонтанчиком, сейчас же сигнальте. Будьте начеку. А я пойду на свою вахту.

Федотыч ушел.

Ливень хлынул сразу сплошной обвальной стеной, так что ничего не стало видно в десяти шагах. Не капли, а миллиарды ручейков хлынули с вышины почти отвесно. В непроницаемой мгле суетливо засновали молнии, загромыхал гром. Многие рабочие побежали под укрытие, остались на своих местах только те, кто был в дозорах.

Максим стоял в будочке и через открытую дверь вглядывался в плотную завесу дождя. Бледно-зеленые вспышки напомнили ему грозу в подмосковном лесу и то, как он и Лидия прятались под старой елью, как Лидия доверчиво прижималась к нему. Ему даже почудилось, что он ощущает сухой смолистый запах… Но эта гроза и этот ливень совсем не походили на тот, представлявшийся ему невозвратимо далеким и прекрасным. Кругом хлюпала грязь, всюду носился запах мокрой глины… В шуме ливня и частых раскатах грома не стало слышно ни жужжания насосов, ни рычания моторов работавшей неподалеку землечерпалки; захлебываясь и чавкая, ее ненасытная пасть всасывала со дна котлована бурую жижу.

Постепенно Максим отупел от однообразного клекота воды. Вид раскисшей глины, мутных струй ливня вызывал в нем дрожь отвращения, что-то вроде лихорадочного-озноба. Вот уже пятый день не высыхала его одежда. Ему очень не хотелось выходить из будочки и мокнуть вновь. Он представил себе, как выглядит дождь в Москве, как приятно ходить по сверкающему мокрому асфальту ночью, когда в нем отражаются голубые неоновые огни. А вот тут не было ни неона, ни асфальта. Но ведь и эта грязь сменится когда-нибудь таким же асфальтом, красивыми башнями шлюза, которые он видел на чертежах у Рудницкого. И здесь заблестят огни, пролягут бетонные дороги, а по каналу поплывут серебристые корабли. Ведь для этого все и делается на строительстве, люди сейчас роются в грязи, испытывают лишения. И сам он должен побороть свою инертность, достигнуть какого-то успеха, не замереть на одной точке. Впереди в его личной жизни тоже должны зажечься новые огни…

И когда же наступит момент, чтобы можно было сделать первый смелый бросок вперед?

Максим очнулся, взглянул на часы. Время проверки грязевого слоя и ничтожной струйки, на которую указывал Федотыч, пришло. Он вспомнил, что на соседнем секторе дежурил Вьюшкин, и ему стало неприятно.

Подавляя в себе омерзительное ощущение мокроты и отвращения к бурлящей всюду воде, напялив на голову брезентовый капюшон, Максим вышел из-под укрытия, не удержался и заскользил по мосткам куда-то вниз, на самое дно котлована.

Вода заливала ему лицо, глаза; молнии слепили. Одно неудачное движение — и он сорвался бы и полетел в клокочущую под мостками жижу. Руки его напрасно ловили несуществующую опору. Но что это? Поднятые вчера мостки как раз у самого мощного, возведенного Кукушкиным крепления ушли под вспухший слой грязи, а новый оползень, наткнувшись на деревянную преграду, перевалился через нее, как чудовищная опара через край громадного горшка, и медленно оползал на дно котлована. Уже доносились сквозь шум ливня и бормочущей под ногами воды угрожающее потрескивание дубовых стоек и сердитое пыхтение…

Но самое ужасное происходило на том месте в креплении, из которого до этого сочилась только тоненькая струйка. Теперь толстую доску вырвало, и из отверстия, как из водосточной трубы, хлестала вода.

У Максима мелькнула мысль — немедленно вернуться в будку и по телефону или хотя бы криком подать сигнал о бедствии. Так наказал ему Федотыч. Обратиться за помощью к товарищам, к тому же Саше Черемшанову было бы самым разумным делом в такую минуту. Но Максиму показалось, что в грязной струе воды и заключается тот самый источник его личного подвига, о котором он недавно думал и вчера говорил с Черемшановым. Он готов был никого не допускать к этой проклятой струе, чтобы потом говорить, будто он сам, собственной силой, предотвратил опасность. Нет, здесь он не будет беспомощно топтаться на месте, как тогда, у дверей горящего телятника…