Читаем без скачивания Крымский Ковчег - Александр Прокопович

– В чем подвох?

– Никакого подвоха – плата. За все нужно платить, господин Стрельцов. Вы сдаетесь, не пытаетесь больше вредить нам, и все будет так, как я сказал.

– А что потом? – Тот, кто Влада не знал, решил бы, что он дико напуган и вот-вот ему станет совсем плохо, судя по дрожащему голосу. А кто знал, тот заметил бы, что предохранитель Влад снял, чего ж не снять, если гость сам предложил, а то, что голос дрожит, так это не от страха, а от хорошего такого предчувствия драки.

– Если я дам обещание падшим, то не выполнить его уже не смогу, ведь так? – Антону было смешно: он должен обещать не вредить тем, к кому и подойти-то осмелится не каждый.

– Так. – Кажется, Купец изобразил что-то вроде сочувствия.

– А на самом деле ты им пообещаешь, а они уже спокойно сделают с тобой то, что захотят, а мы знаем, чего всегда хотят падшие, – Влад говорил, а сам представлял, что сейчас произойдет, за исключением того, что не мог Купец прийти просто так, без прикрытия, – никак в это не верилось.

– Я… – Закончить фразу Антон не успел.

Влад открыл огонь прежде, чем Стрельцов успел что-то пообещать. В автоматическом режиме – одним чохом – опустошил магазин, следующий вставил в долю секунды и уже выдавал короткие очереди, одновременно шаг за шагом отходя от того, что секунды назад было Купцом. Фигура падшего оплыла, выстрелы уходили в него, как камни в воду, в месте попадания – быстро зарастающая воронка, и волны расходятся от нее по всему телу. Напоследок, уже на выходе из комнаты, Влад расщедрился на выстрел из подствольного гранатомета.

Антону показалось, что граната взорвалась сантиметрах в трех от него, – несколько секунд он не видел, не слышал и различал только нестерпимый запах гари. Запах не исчез, но к Антону вернулись зрение и слух – вокруг снова были развалины, и отсутствие стула под пятой точкой больно сказалось на копчике Стрельцова. Никаких намеков на кабинет Купца, как и на самого падшего.

– Ты убил его?

– Не думаю. Огневой мощи не хватило. Просто мы закончили переговоры.

– Зачем? Я услышал именно то, что хотел.

– Странно, да? С чего бы это падшим стало так важно выполнить твое желание? Сам Купец уговаривает тебя. Кто ты такой, чтобы стать таким важным? Антон, ты сам понимаешь, что происходит?

– Ты поэтому стрелять начал? От непонимания происходящего? – Стрельцов поднялся, высунулся из окна – вокруг было тихо, чего в Москве не услышать – так это звуков полицейской сирены.

– Все, что тебе могут предложить падшие, – это зло. Сделка с падшими – зло заведомое. Просто сейчас ты еще не знаешь, в чем именно оно заключается… Заодно вот испытал автомат на падшем, давно мечтал.

Антон смотрел на Влада, будто сквозь его кожу просвечивал кто-то другой, совершенно ему незнакомый.

– «Крыло ангела» – это тоже сделка с падшим, может, выбросить? – Ответа Антон не ждал. – У твоего коллеги такой же мачете, как у тебя?

– Джунглевый нож – точно такой. У него еще и автомат есть.

– Возьмем все, но стреляешь ты, – Антон взвесил в руке мачете, прокрутил. Вообще, с ножом так не работают, как-то неправильно выглядело, но чувствовалось, что железо ему по руке.

– Что-то не припомню за тобой тяги к холодному оружию, что ты делаешь?

– Знаешь, Влад, мы с тобой знаем друг друга бог знает сколько, ты помнишь, что я рос в приюте?

– Помню.

– А в каком?

– Не помню.

– Иоаннинский приют. У директора была особая методика работы с трудными подростками. Медитации, восточные единоборства и фехтование.

– Единоборства?

– Да, но с единоборствами у меня никогда хорошо не было. И директор это тоже заметил. Медитации… До последнего времени мне казалось, что это такое безвредное и бесполезное баловство… неважно. А вот фехтование – это у меня отлично получалось. Только клинки были другие, палаш – представляешь себе?

– Типа морской шпаги.

– Двусторонняя заточка, и он тяжелее, шпага – это все-таки больше для красоты. От мачете палаш тоже далеко, но кое-что я смогу.

– Главное, чтобы этого «кое-чего» нам хватило…

Глава тридцать вторая

Племя глухих

Бьют в одну точку, обычно не из-за упорства, а из-за нехватки средств.

В кабинете директора не было портрета президента. Обходился фотографией отца на столе. Традиционных снимков жены, детей тоже не наблюдалось. Ефим Маркович был последним в своем роду, без шансов на продолжение. Когда-то давно Мария сказала ему, что Марк был романтиком. Директор романтиком не был. Он делал то, что велел его отец, а отец хотел, чтобы было сделано все, о чем просит Мария. Сейчас, впервые после смерти отца, он сомневался в сделанном. Одно дело верить, и другое – видеть. Верить было легче. Единственным человеком, кому он мог сказать все, был Миша Кривой. Мария могла слушать, но никогда не отвечала.

– За всю историю тайных и явных школ, монастырей и сект дальше баек о том, что кто-то что-то видел, дело не шло. А ведь мы знаем учения, которым сотни лет, школы, в которых обучены тысячи адептов, и что на выходе? – Директор тяжко вздохнул и обессиленно опустился в кресло.

– Но… – Кривой однажды сам видел, как Макс из старшей группы парил над землей, точнее, почти не касался пола целую минуту, зависнув сантиметрах в трех над паркетом спортзала, он помнил, как к ним приезжал учитель из Вьетнама и в одном спарринге уложил трех учеников, так и не коснувшись их, будто его рука была на самом деле длиннее на пару метров. – Кое-что все-таки есть…

– Есть. Миша, я тоже ничего не забыл. Человек после десятка лет ученичества, после месяцев изнурительных практик в состоянии на несколько минут оторваться от земли – и уже никогда не сможет это повторить! Осваивает сложнейшую технику рукопашного боя, которая никогда не пригодится ему в реальной жизни. Кто-то сможет неимоверными усилиями один раз из десяти дать верное предсказание. То же самое можно повторить, просто бросая монетку. Тебе не кажется, Мишенька, что тут что-то не так?

Их отношения стали другими. Кривой почти физически чувствовал, как его собеседник заставлял себя не ревновать. До сих пор Мария была главной семейной легендой господина директора. Теперь Ефиму Марковичу приходилось привыкать к новому статусу – то ли радоваться появлению еще одного посвященного, то ли грустить о потере собственной уникальности.

– Но вы же сами все годы учебы повторяли: важно – преодолеть границы.

– Говорил.

– Тогда зачем?

– Зачем?

Директору не сиделось на месте, он встал и начал нарезать круги по комнате, Кривому оставалось только крутить вслед головой:

– Представь себе глухого на концерте симфонической музыки. Причем не просто глухого, а какого-нибудь жителя экзотического острова, где не слышит все население. Что он видит, что понимает? Итак, в зале гаснет свет, музыканты замирают, ожидая взмаха дирижерской палочки.

Дирижер – вот ради кого, видимо, все и собираются – он выходит последним, его приветствуют в начале и провожают аплодисментами в конце. Все сидят, он стоит – он лидер, доминант. И что делает дирижер? Размахивает руками. Конечно, глухой островитянин догадывается, что это не все, конечно, за всем этим есть некий смысл, он уверен, что, если научиться делать то же, откроется какое-то новое знание, то самое, которое и превращает дирижера в такую значимую фигуру… А теперь представим себе, что этот островитянин в точности выучил каждый жест дирижера. Его руки окрепнут. Его чувства обострятся. Но приблизится ли он даже на шаг к музыке? Ты меня понимаешь?

– Пока нет…

– Мы все – племя глухих. Когда-то мы подсмотрели, а может, нам специально что-то показали – что-то, для чего, вполне возможно, у нас даже нет органов чувств. А мы все пытаемся выполнить правильные движения. Иногда у меня такое чувство, что по-настоящему серьезные практики вообще придуманы не для людей. А для кого-то, у кого есть… не знаю, лишняя кость, третий глаз… Это как телевизор без электричества – хорошая вещь, но, пока не воткнешь вилку в розетку, бесполезно нажимать на любые кнопки.

– Зачем тогда? – Кривому хотелось не просто переспросить. Трудно так запросто выбросить из своей жизни сотни часов медитаций, тренировок, постов… Особенно трудно, когда о том, что все это было ни к чему, говорит тебе именно тот человек, который и заставлял через них пройти.

– Дисциплина. Для такого количества подростков и детей с не самыми лучшими исходными данными – это идеально. Очень трудно заниматься глупостями, когда ноет каждая мышца.

– И это все?

– Ты знаешь, что нет. Пусть немного, но моя программа улучшала каждого из вас.

– Ну да, если долго размахивать руками, можно накачать бицепсы…

– И трицепсы. А еще три удара, которые каждый из вас может исполнить ночью, спьяну, не открывая глаз. Три удара – единственный прием из всей программы, на котором настояла Мария.