Читаем без скачивания Скуки не было. Первая книга воспоминаний - Бенедикт Сарнов

Откровенное признание это укрепило мои подозрения. Укрепило настолько, что я даже осмелюсь внести в это объяснение Татьяны Максимовны небольшую поправку. «Подо всем этим был и страх», — пишет она. Так вот — не «и страх», а — только страх. Ничего, кроме страха.

Когда советская власть рухнула, плотная завеса над тайнами КГБ стала постепенно приоткрываться. Стали появляться статьи, в которых всерьез обсуждались самые невероятные фантазии, легенды, слухи, связанные с таинственной деятельностью всесильного ведомства. И то и дело стало мелькать в этих статьях слово «зомби». Были, мол, там у них, в их секретных лабораториях, созданы лучи, с помощью которых любого человека можно было превратить в зомби. Пооблучают высоколобого интеллигента, славящегося независимостью своих суждений, такими лучами, и он превратится в живую куклу, биоробота, покорно выполняющего чужую волю.

Ни к какому определенному выводу авторы тех статей так, кажется, и не пришли. Вопрос остался открытым: то ли в самом деле были у них эти лучи, то ли все это выдумки, плод испуганной интеллигентской фантазии.

Но я-то точно знал, что такие лучи у них действительно были.

В конце 80-х, когда «жидивська вера полегчила», как, бывало, говаривал мой отец, когда ему мерещились некоторые государственные послабления, я впервые пересек границу «большой зоны». Первой моей «заграницей» стала Германия. Там я встретился со своим другом-эмигрантом Геной Файбусовичем (Борисом Хазановым) — тем самым, которому наши славные органы хотели приписать авторство 66-го сонета Шекспира.

В отличие от других моих друзей-эмигрантов, он без особого интереса относился к переменам, происходившим в нашем отечестве. Когда я спросил его о причинах этого вялого интереса, он сказал:

— Я не верю, что советская власть рухнула. Она будет существовать до тех пор, пока существует КГБ. А КГБ будет существовать вечно.

Я возражал. Говорил, что тайная полиция — не изобретение советской системы, что аналогичные структуры существуют во всех странах. Что КГБ будет служить новой власти так же, как он служил прежней.

— Вот ведь раньше меня не выпускали за рубеж. А теперь — выпустили. Кто выпустил? Да тот же самый КГБ. Почему? Потому что приказали. Что им прикажут, то они и будут делать!

Гена в ответ на эти мои оптимистические прогнозы только грустно покачал головой. И сказал:

— КГБ — это не просто тайная полиция. Это совсем другое.

Не помню, что и как отвечал я на это. По вечной моей склонности к спору, наверно, что-то отвечал. Но в глубине души сразу с ним согласился. Я ведь тоже — может быть, не так хорошо, как Гена, потому что, в отличие от него, не был «за той стеной», — но достаточно хорошо знал, что КГБ — это не просто тайная полиция. Что это — совсем другое.

Незадолго до того случилось мне прочесть книгу некоего А. Казанцева — «Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом». Автор этой книги — видный член НТС — был в центре событий, определивших возникновение армии генерала Власова. Он, в частности, занимался вербовкой пленных солдат и офицеров, среди которых, как он говорит, было немало искренних и даже ярых ненавистников советской системы. На сторону Власова они переходили добровольно и даже с радостью. Но когда фронт стал приближаться, в сознании этих людей произошел какой-то странный, поначалу совершенно необъяснимый для автора книги душевный перелом.

Солдат и офицеров, которые вчера еще сражались, не щадя жизни, вдруг охватила какая-то апатия, какая-то странная болезнь размягчившейся воли. Люди, которым, казалось бы, уже нечего было терять, без всякого сопротивления, легко и быстро поддались на уговоры просочившихся в их ряды советских агитаторов, зовущих переходить, как пишет автор книги, «на ту сторону, то есть на верную смерть».

Но самым загадочным тут было даже не это. Более всего автор этой книги был поражен тем, что приближение Советской армии стремительно меняло, деформировало сознание этих людей. По мере этого приближения они начинали оценивать все происходящее, исходя не из подлинных (или казавшихся автору подлинными) своих убеждений, а из ортодоксально советских. Их всех вдруг охватило глубокое и самое искреннее сознание своей вины перед родиной.

Впечатление было такое, словно наступающая Советская армия являла собой некий гигантский магнит, властно отклоняющий в свою сторону стрелку того нравственного компаса, который определяет поведение каждого человека.

Автор хоть и изумляется по этому поводу, но в конце концов довольно точно определяет природу их душевного состояния. «В душу каждого, — пишет он, — гипнотизирующими глазами удава заглянул многолетний страх».

Разгадка кроется в этом одном-единственном словечке: «многолетний».

Вот в том-то все и дело, что это был не сегодняшний, сиюминутный, только что охвативший их страх перед надвигающейся неизбежной расплатой, а тот давний, многолетний страх, с которым они родились, который всосали с молоком матери, во власти которого, быть может, даже и не сознавая этого, прожили всю свою предшествующую жизнь. Это был совершенно особый, какой-то мистический страх. «Страх не наказания, не физической смерти, — поясняет автор. — Этот страх был больше, чем страх перед физической смертью. Из страха перед этим страхом люди тогда кончали самоубийством…»

Поверив, что система, породившая этот тотальный страх, рухнула, они почувствовали себя свободными от него. Но как только выяснилось, что система жива, что она не только живет, но и побеждает, надвигается на них всей своей громадой, этот дремавший где-то там в подкорке многолетний страх тут же очнулся, ожил и мгновенно вернул себе свои права, свою власть над их душами.

Вот это и был источник того таинственного излучения, которое превращало всех нас в зомби.

Однажды (это было уже не в сталинские, а в гораздо менее суровые — брежневские времена) в дверь моей квартиры позвонили. Я открыл. На пороге стояла очень милая пара: хорошо одетый молодой человек и девушка. Они представились иностранными (французскими) корреспондентами и спросили, не соглашусь ли я дать им короткое интервью. Весьма польщенный такой честью, я гостеприимно распахнул перед ними дверь моего кабинета.

Оба они хорошо говорили по-русски. Объяснили они это тем, что хоть и прибыли из Парижа, где родились и постоянно живут, но по происхождению своему они — русские. Молодой человек даже назвал свою русскую (весьма знаменитую) фамилию: он назвался Семеновым-Тян-Шанским.

Это обстоятельство польстило мне еще больше, и я широко распустил перед визитерами свой павлиний хвост. Говорил с ними свободно, не считаясь ни с какими цензурными (я имею в виду внутреннюю цензуру) рамками. Не таясь и почти не дипломатничая, отвечал не только на литературные, но и на политические вопросы. Они записывали. Беседа продолжалась около часа. Успешно завершив свой визит, иностранцы откланялись, я проводил их до лифта.

И вот тут-то увидела их моя жена.

— Кто это у тебя был? — спросила она.

Я объяснил.

— И ты поверил, что это иностранцы? — сказала жена.

Я сказал, что да, поверил. А почему бы мне, собственно, было в это не поверить?

— Ты просто осел! — сказала жена. — Иностранцы выглядят совершенно иначе. Особенно мужчины. Ты разве не замечал? У них ноги параллельные.

— Что за чушь! — сказал я.

— Никакая не чушь. Это ты — в каких штанах валяешься, в тех и ходишь. А иностранцы…

Я, конечно, начал издеваться над женской логикой и женским интересом к параллельным ногам иностранных мужчин, и мы еще слегка попрепирались на эту тему. Но в ходе этих препирательств я все-таки понял, что имела в виду жена: иностранцев, оказывается, всегда можно узнать по хорошо отглаженным брюкам. Именно по этой причине их ноги и кажутся параллельными.

— Ну, и что ты им наговорил, этим твоим «иностранцам»? — покончив с темой параллельных иностранных ног, осведомилась жена.

Я вспомнил, что я им наговорил, и на душе у меня стало слегка муторно. Если это и в самом деле не иностранцы…

— Ты еще сомневаешься? — сказала жена. — Да тут не может быть двух мнений. Конечно, они из КГБ!

Вспоминая некоторые подробности визита, я постепенно и сам стал склоняться к этой мысли.

Во-первых, чтобы иностранцы явились вот так, с ходу, без предварительного телефонного звонка… Да и вообще, иностранным корреспондентам полагается вступать с нами в контакт не напрямую, а через иностранную комиссию Союза писателей… Впрочем, зная меня по некоторым моим выступлениям в печати, они рассчитывали на не совсем официальный разговор, потому-то и решили встретиться со мной неофициально, без стукачей из иностранной комиссии. И все-таки… Уж больно свободно говорили они по-русски. Для эмигрантов второго поколения, родившихся в Париже, слишком хорошо… И фамилия Семенов-Тян-Шанский какая-то уж слишком, я бы сказал, вызывающе знаменитая. Не могли придумать чего-нибудь поскромнее. Топорная, грубая работа…