Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

Бежать было, конечно, труднее, чем по нашей знакомой утоптанной дорожке. Но, видно, сказывались ежедневные утренние тренировки — шли кучно и даже весело. Мне достался пятый номер. Гапоненко с моей помощью — первый. И контролеры-регулировщики были на месте, и указатели поворотов виднелись издалека. Я бежал впереди. После второго поворота, там, где начиналась заросшая осинником низина, из кустарника вдруг появился с таким же, как у меня, пятым номером солдат. Поглядел на нас из-под ладони и опять исчез в лесу. Я даже подумал, что померещилось: чего ему тут делать?

Наверное, какая-нибудь батарея командировала своего представителя познакомиться с маршрутом...

Под конец дистанции по себе почувствовал — люди стали все же выдыхаться. Воздух из груди вырывался с легким хрипом. Значит, предел рядышком. Значит, и финиш близко. Вот и Гапоненко, нагоняя, засопел сбоку. Ощерился на ходу, изображая улыбку. Просипел:

— Догоняйте, товарищ лейтенант.

Мы выскочили из леса и тут же увидели на двух шестах красное полотнище: финиш.

Худой и долговязый, как колодезный журавль, капитан встречал нас с двумя секундомерами в руках. Засек секундомером время Гапоненко, а каждого следующего встречал словом:

— Пятерошник... пятерошник... — Потом крикнул своему помощнику: — Пятерки кончились! — И опять по счету: — Четверошник... четверошник...

Последнего он тоже засек секундомером. Это был сержант Марченко. Такая ему выпала доля — быть все время в хвосте, чтобы подгонять отстающих. Лучше пусть пятерок не будет, чем объявится хоть одна двойка. Марченко тоже вошел в число «четверошников».

— Молодцы твои, лейтенант! — крикнул мне капитан. — Почти половина людей разрядную норму выполнили!

И я сразу же вспомнил Гольдина, у которого все подчиненные должны стать по обязательствам спортсменами-разрядниками. Вспомнил и подумал, что никак не возможно такое. Они тренировались даже меньше нашего. Если бы еще по старой дорожке, вдоль городка... Правда, дистанцию утопчут, пока подойдет его очередь. Но все равно...

А перед ужином, когда председатель комиссии собрал офицеров для подведения итогов дня, мы узнали, что взвод Гольдина полностью уложился в норматив третьего спортивного разряда. Чем-то сперва это сообщение укололо, я тут же озлился на себя за такое поганое чувство, в котором перемешались обидчивое восхищение с завистью. И чтобы утвердиться в мысли, что я выше такой мелочности, подошел к нему после совещания:

— Лапу, Серега!

Он радостно и готовно протянул обе руки. Предложил:

— Давай сегодня домой пойдем ночевать. Все равно тревогу раньше четырех утра не сыграют. Баньку у тети Маруси попросим — пот выхлестать.

— Давай, — согласился я.

В баньке попариться не удалось. Я таскал из колодца воду, выливал ее в котел, когда Серега чуть не сшиб меня дверью и заорал:

— Посыльный... Сирена!

Натянув сапоги и на ходу застегиваясь, мы помчались в полк. Плевать нам было на новенький забор, покрашенный цементной краской. Перемахнули его, как на полосе препятствий, и бросились каждый к своему месту согласно боевому расчету.

Подбегая к «Мостушке», я увидел, что антенна уже крутится. Нет, не увидел, это невозможно было в вечерней темноте — понял, почуял, ощутил. От сердца отлегло, значит, все идет как заведено. Поднялся по приступке в кабину станции и сразу же окунулся в мерцающий сумрак, в привычную обстановку, когда легкий гуд аппаратуры не воспринимается ухом и все звуки остаются за захлопнувшейся дверью.

Марченко сидел на связи. У главного индикатора колдовал Гапоненко. Увидев меня, молча кивнул, уступая место. Но я показал жестом: работай. Вышел на связь с КП и доложил, что к работе готовы. Минут через шесть-семь поступила команда на поиск цели. В это время дверь в станцию отворилась, и вошел посредник в звании майора. Представился и пристроился в углу на раскладном стульчике.

Он почти вывел меня из строя. Что бы я ни делал, все время чувствовал, что он сзади. А тут еще вдруг ни с того ни с сего у меня заложило нос. Насморк, что ли, прихватил на кроссовой дистанции? Или медвежья болезнь так проявилась?

— «Бамбук», я — «Гроб». Как слышите? Прием!

Это «Гром» у меня звучало как «Гроб».

Посредник, видимо, уловил мою нервозность, сказал:

— Меня нет. Пожалуйста, не обращайте внимания.

Легко сказать — «не обращайте»... Но непривычное «пожалуйста» все же как-то успокоило, хотя отключиться от того, что каждое твое движение под прицелом глаз, оказалось почти невозможным.

— Есть цель! Азимут... — Марченко обнаружил ее на предельной дальности.

Развертка бежала по экрану, вспыхивала, натыкаясь на местные предметы, и совсем слабо высвечивала цель. Но все равно щупальца локатора уже зацепились за нее.

— «Бамбук», я — «Гроб». Цель, азимут...

От нас данные уходили на станции орудийной наводки. Пока их операторы еще не видели «противника»: далеко, но планшетисты уже прокладывали курс, и параболоиды антенны нацелились в его сторону.

Вдруг цель раздвоилась.

— Цель два, — доложил Гапоненко.

Может быть, действительно вторая? Я забыл о посреднике. Где же первая?

— Цель два, азимут... — начал считывать Гапоненко.

— Отставить, — рявкнул я. — Передавать: цель один применила помехи.

— Цель два, отставить! Цель один — помехи.

Аппаратура гудела знакомо и ровно, как десять тысяч комаров. Гапоненко тоже понял, что это были помехи. А вот теперь вторая... Самолет «противника» выскочил совсем с другой стороны. Сунулся в сторону позиции, но резко поменял курс и вышел из зоны обнаружения. Через минуту объявился из-за Мокрых гор — так у нас именовалось одно холмистое направление. С той стороны развертка высвечивала «местников» больше всего. Отметка от самолета была чуть поярче и поменьше размером.

— Цель два, — доложил Гапоненко. И только успел снять ее координаты, как следом, с того же направления появилась третья.

Они навалились с разных сторон, пытаясь прорваться к охраняемому объекту. О посреднике я больше не вспоминал, весь захваченный воздушной обстановкой. И чем сложнее она становилась, тем спокойнее себя ощущал. Расчет поймал рабочий ритм. Это, как на конвейере: каждый выполняет свою операцию, оторвись на миг — и рухнет налаженное производство.

И вдруг экран ослеп.

— Цели потеряны.

Я метнулся к блоку питания. Рванул его на себя.

Стронулся, с места посредник и тоже уткнулся в скопление проводов и ламп.

Ну вот, точка. Не точка, а гроб.

«Гробовщик вы, товарищ лейтенант Дегтярев!. — Хаченков станет глядеть на меня в упор. Потом снимет фуражку или папаху и вытрет ладонью седой ежик. — Вы подвели полк!»

Секунды стучали в сердце. Сколько раз они уже стукнули?

— Марченко, схему!

Зачем тебе схему, Ленька? Пока будешь копаться, пока устранишь неисправность, «противник» забросает тебя бомбами. Как это Хаченков говорил накануне? «Мы отлично знаем технику, и это надо показать!»

Я знаю наизусть каждый блок. Вот она, схема, передо мной. Она совсем не нужна, потому что я ее знаю наизусть. А станция не работает. Может быть, в приемнике?

— Товарищ лейтенант!

— Что, Гапоненко?

— Разрешите?

Солдат тянется к ЗИП, достает лампу и открывает один из блоков.

Какое у тебя чувство, Гапоненко? Десятое? Двадцатое? Если найдешь сейчас неисправность, я скажу, что ты колдун. Потому что одних знаний здесь недостаточно. Сколько у человека чувств вообще? Пять? Значит, у тебя на одно больше...

Ровный гуд аппаратуры, гуд десяти тысяч комаров. Развертка высвечивает цели. Прошло всего тринадцать секунд.

— «Бамбук», я — «Гроб». Цель...

Все, что было потом в эту ночь, происходило уже в рамках привычного. Главное — ослепший экран, который мы засветили снова через тринадцать секунд. Он жил во мне, когда перемещались на запасную позицию, начали боевую работу в средствах противохимической защиты. Я даже не почувствовал особого беспокойства, когда посредник вывел меня из строя. Теперь уже не своим присутствием, как поначалу, а специальной вводной. Был уверен и не сомневался, что и без меня сработают как надо.

Команда «Отбой» прозвучала уже утром. За посредником командир прислал свой газик. Я сопроводил его до машины и даже распахнул перед ним дверцу. Не из-за угодливости, а от довольства тем, что удачно сработали, что Гапоненко сумел так быстро устранить неисправность. Прощаясь, посредник сказал:

— Передайте, пожалуйста, всему расчету станции мое удовлетворение.

Я заулыбался во весь рот — и от похвалы, и от еще раз услышанного «пожалуйста». Лихо вскинул к шапке ладонь.

— Есть, товарищ майор! — И поймал себя на том, что слово «майор» прозвучало с четкой буквой «м» — не «байор». Нос освободился, без всякого насморка. Когда посредник отъехал, я открыл кабину станции, не удержался:

— Ну, «Гром», вылазь! Посредник оценил нас на «ять».