Читаем без скачивания Великое плавание - Зинаида Шишова

Страшная судорога исказила его лицо, а руки со скрюченными, как когти, пальцами окостенели.

ГЛАВА IX

Возвращение в Изабеллу

Я поднял это огромное тело, поражаясь его легкости, и уложил на постель. Я расстегнул его ворот и пояс, чтобы облегчить дыхание, но его лицо не покидал синеватый, трупный оттенок.

Я освежил водой его виски, но это не помогало; тогда я поднялся наверх и позвал врача синьора Риего, помощника доктора Чанки.

Свыше четырех часов провозился он и наконец, приложив ухо к груди адмирала, произнес:

– Хвала господу, сердце бьется спокойно. Адмирала постиг удар, но он останется жить.

Несмотря на позднее время, люди команды «Ниньи» толпились у дверей каюты с испуганными лицами.

Я остался дежурить подле адмирала, но сел за его изголовьем, чтобы, когда он придет в себя, лицо мое не навело его на дурные воспоминания.

Я просидел несколько часов, ежеминутно меняя холодные примочки на его голове и прислушиваясь к его слабому дыханию.

«Святой Франциск Ассизский, мой покровитель, – молился я, – если господин мой останется жив, я по возвращении в Европу немедленно отправлюсь в Бискайю на богомолье к святой деве, я никогда больше не стану думать о плаваниях и путешествиях, потому что вот к каким результатам привела меня моя пагубная страсть. Я оставил добрейшего синьора Томазо, несмотря на его мольбы и уговоры, я вовлек Орниччо в это путешествие, заставляющее его сейчас скитаться с дикими индейцами вдали от родины. Злое солнце распалило мой мозг, и в охватившем меня бешенстве неразумным словом я нанес смертельный удар моему высокому господину. «– Франческо! – вдруг раздался слабый голос адмирала.

Не веря своим ушам, задыхаясь от радости, я бросился к нему.

– Ты здесь? – спросил он, нащупав мои руки. – Не оставляй меня. Как я плохо вижу! Что это со мной?

И, положив мне голову на грудь, он вдруг зарыдал безутешно, как маленький ребенок.

Я не мог этого перенести. Сердце мое разрывалось от жалости. Задыхаясь от рыданий, я гладил его волосы и называл его самыми нежными именами.

– Успокойтесь, господин, – говорил я, – вспомните о славе, которая вас ожидает! Подумайте о своих сыновьях, о королеве, которая ждет от вас известий.

– Дай мне выплакаться, – сказал господин жалобно, и. так как я с беспокойством вглядывался в его лицо, он добавил: – Смотри, смотри, не каждый день приходится видеть, как плачет вице-король Индии и адмирал Моря-Океана!. Что это? – обратил он внимание на валяющийся на полу нотариальный документ. – Подними его, – велел он мне.

Я испуганно хотел отложить бумагу в сторону, чтобы она не напомнила господину моих жестоких слов, но он тотчас же взял ее из моих рук.

Он развернул документ и стал пристально в него всматриваться.

– Как плохо служат мне глаза! – сказал он, откидываясь назад. – Но, – продолжал он с гордостью, – я так хорошо запомнил текст этого свидетельства, что могу его повторить в любое время дня и ночи. Но почему это я лежу в постели? – оглянувшись по сторонам, спросил он с беспокойством.

– Вы почувствовали себя утомленным, и я раздел вас и уложил в постель, – поспешно ответил я.

– Ты мой верный слуга, – сказал господин растроганно, – и я по-царски награжу тебя, когда мы вернемся в Кастилию. Да, так о чем же мы говорили? Я повторяю тебе, что, покончив со своими делами, немедленно отправлюсь на поиски Орниччо.

Господин мой, адмирал Кристоваль Колон, потрясенный постигшим его ударом, забыл все, что произошло между нами здесь, в этой маленькой каюте.

Больше месяца еще промучились мы, стараясь, обогнув южный мыс острова, добраться до Изабеллы.

Страшная буря разъединяла наши суда и отбрасывала назад флотилию. Господин, оправившийся после удара, не имел еще, однако, сил выходить из своей каюты. Его зрение сильно ослабело, а ноги отказывались служить. Правая его рука распухла от подагры, и он вынужден был держать ее на перевязи.

Но так велик был дух этого человека, что, когда нас прибило к берегам залива, адмирал нашел в себе силы, воспользовавшись лунным затмением, вычислить долготу, на которой мы находились.

Произведя вычисления, он без чувств свалился на руки поддерживавших его матросов.

29 сентября мы вошли в гавань Изабеллы. Адмирал лежал в своей каюте в бессознательном оцепенении, почти без чувств, с помутившимся взором.

Флот вошел в гавань под командой Диего Мендеса.

В то время как вышедшие нам навстречу музыканты приветствовали нас на набережной звуками труб и фанфар, беспомощного, как дитя, адмирала на руках сносили с корабля.

Все были удручены состоянием господина, и никто не мог предположить, что здесь же, на берегу, его ожидает такая большая радость.

Я, Хуан Роса и еще два матроса держали носилки адмирала, когда кинувшийся навстречу высокий, статный мужчина чуть не сбил нас с ног.

Увидя незнакомца, адмирал с громким криком поднялся с носилок. Это был старший брат господина, синьор Бартоломе Колон, с которым он не виделся уже около десяти лет.

Привезшие синьора Бартоломе корабли, сгрузив на Эспаньоле орудия и припасы, были уже на пути в Кастилию.

Узнав во Франции об удачном предприятии адмирала, синьор Бартоломе поспешил в Кадис, чтобы повидаться с братом, но в это время мы уже отбыли в наше второе плавание.

Тронутая этой его неудачей, королева предложила ему принять командование над тремя судами, отправляемыми в колонию. Четыре каравеллы Торреса должны были идти им вслед. Я думаю, что синьор Бартоломе – отличный моряк, если, не имея карты, привел суда в гавань Изабеллы. Ведь он мог руководствоваться только противоречивыми показаниями матросов, а потратил на это плавание вдвое меньше времени, чем господин адмирал.

Несмотря на одолевающую его слабость, господин тотчас же поднялся с носилок и, поддерживаемый с одной стороны синьором Диего, а с другой – синьором Бартоломе, пешком отправился к своему дому.

Народ шпалерами стоял по бокам дороги, пропуская наше маленькое шествие. Все кричали «ура» и бросали вверх шапки. В толпе я сейчас же узнал радостное лицо синьора Марио. Рядом с ним, с любопытством оглядываясь по сторонам, стоял молодой красивый индеец.

Не прошло и получаса, как мы уже шли по направлению к дому секретаря. Я знал, что синьор Марио неоднократно отказывался взять себе в услужение индейца, несмотря на то что это стало обычаем среди колонистов, да и величественная осанка юноши сбила меня с толку. Поэтому несколько раз, указывая на нашего спутника глазами, я спрашивал знаками, в чем дело. Но секретарь, улыбаясь, шел впереди и не отвечал на мой безмолвный вопрос.

Подойдя к дому синьора Марио, я вскрикнул от восторга. Вместо тесовой крыши, обычно увенчивающей дома колонистов, синьор Марио покрыл свою хижину, по примеру индейцев, пальмовыми листьями. Это предохраняло живущих в доме от томительной жары. Внутри убранство комнаты также напоминало индейскую хижину. Вместо постелей качались подвешенные к столбам гамаки, полы были устланы сплетенными из пальмовых волокон циновками, незатейливая утварь состояла из индейской глиняной раскрашенной посуды, стены были убраны цветами, распространяющими приятный, освежающий запах. Если бы не кипы бумаг, разложенные по окнам и некрашеному, грубо сколоченному столу, можно было вообразить, что здесь обитают индейцы.

– Уж не думаете ли вы жениться, синьор секретарь? – спросил я, указывая на цветы и посуду. – И для чего вам три гамака?

– Один гамак для тебя, – сказал синьор Марио, – один для меня, а третий для Гуатукаса, которого прошу любить и жаловать, – сказал он, похлопывая юношу по плечу. – А женился бы я с удовольствием, – добавил он, – только эта девушка не захочет обратить на меня внимание. Не правда ли, Гуатукас?

Индеец, как видно, отлично понимал нашу речь и если не вступал в разговор, то исключительно из свойственной этому народу сдержанности. Обняв индейца за плечи, синьор Марио продолжал:

– Да, да, вот перед тобой Гуатукас – сын Гуатукаса и брат Тайбоки, самой красивой девушки на Гаити.

Индеец, выйдя на террасу, тотчас же вернулся и, подойдя сзади, надел мне на шею тяжелое ожерелье из синих камней. После этого он вложил мне в руку тяжелый золотой обруч.

– Что это, – спросил я в недоумении, – и почему ты мне это даришь?

– Мой народ дарит тебе это, – сказал он, – и зовет тебя в наши вигвамы. Мы не строим хижин, как здесь, аживем в шатрах – вигвамах, потому что нам непрестанно приходится переходить с места на место.

– Не ошибся ли ты, – сказал я, – и мне ли предназначены эти ценные подарки? Почему именно мне выпала такая честь?

– Ты брат нашего любимого брата, – сказал Гуатукас, – и, значит, ты наш брат.

Я обернулся к синьору Марио, ища у него объяснения.

– Если бы ты исполнил свое обещание, – сказал синьор Марио, улыбаясь, – я рассказал бы тебе все сейчас же, но где же черепахи, бабочки и листья?