Читаем без скачивания Юджиния - Александр Минчин

Он помнил, с каким пренебрежением и брезгли востью хозяин относился к нему, к ним, тогда — они питались на талоны, — делая вид, что не понимает, даже когда показывали пальцем. И переговариваясь на итальянском с рядом стоящей женщиной, худосочной сукой, его женой, любовницей или партнершей. Как же передергивались плечи Александра от каждой реплики, брошенной презрительно по-итальянски, когда он пытался выбрать что-то и показать… Он помнил, но не стал напоминать хозяину. Добро должно возобладать. Людям надо прощать. Или не надо?

Юджинии почти удалось подавить удивление, что он никак не отблагодарил хозяина, отодвинувшего ей стул и помогшего встать. Она поняла, что что-то произошло между ним и хозяином. Это же был ее вежливый Александр. Она была чувствительна сверх обычного и поэтому ничего не спросила. Хотя незаметно, стоя спиной к столу, обронила на него бумажку. Американское воспитание брало верх.

Александр спокойно выслушал благодарность хозяина, не сказав ничего, и они направились к выходу.

Уже у самого выхода они услышали, как хозяин сказал:

— Сэр, не хотели бы вы взять «манджари» с собой? Он долго посмотрел на него, Юджиния никогда

больше не хотела увидеть такой взгляд, и они вышли. Сразу на улице она поцеловала его в губы.

— Спасибо. Мне понравилось целоваться на улице. Они сделали это еще.

— Я целый час ждала. Измучилась… Он улыбнулся.

— Я понял…

И они шли, целуясь безостановочно, вперед.

На углу оживленного перекрестка он остановился.

— Что бы ты хотела? Весь Рим — твой.

— Теперь мы будем гулять и беспутничать по лучшим и худшим ресторанам, кабакам и барам Рима — день и ночь.

Ему понравилась эта идея его жены. И они гуляли день и ночь, только пить Юджинии он все равно не разрешал. Максимум два легких бокала вина в день. Но это был прогресс, для нее. При папе она с невероятным трудом получала один. Но Юджиния не возмущалась. Она была терпелива.

В этот вечер он повез ее на свою любимую площадь Навону. Это была необыкновенная площадь. Со всех сторон она была окружена зданиями из прошлого века, замкнута и имела только три выхода. В центре ее распластался широкий тяжелый фонтан с массивными античными фигурами. Площадь была каменная (как почти все в Риме — из камня). Площадь художников. Нищих и туристов. Художников, которые выставляли свои треножники прямо на площади, в центре, недалеко от фонтана, и сидели, кутаясь в воротники поднятых курток, кофт, тужурок, пальто, шуб, фуфаек. — в шезлонгах, креслицах или стульчиках, искрящимися глазами поглядывая на любопытных, рассматривающих их творения. Хорошие это были художники или плохие, он не знал. Вообще, выставляющиеся на улице — мало хорошего. Но в Риме все перекручено и переверчено.

Золотоволосую художницу в шубе он запомнил тогда, зимой, и навсегда. Это был интересный случай. Она сидела, закутавшись в поднятый воротник искусственной шубы, а рядом с ней стояло несколько великолепных по цвету работ. Цвет был чудесный, варьирующийся в гамме от голубой лазури до темно-морской ярко-страшной синевы. Это был уникальный цвет. Цвета — доминирующие на трех небольших работах. Добиться такого цвета было, видимо, необычайно трудно, и как добились — непонятно.

К тому времени, через три месяца, он уже изъяснялся как-то по-итальянски и обожал этот легкий звучный язык. Остановившись около работ, он долго не мог отвести взгляда, возвращаясь от остальных к этим трем.

А потом сказал:

— Мадам, это удивительные работы, я никогда не видел таких красок. Вы прекрасная художница.

Она отвела воротник, открыла лицо и устало улыбнулась.

— Это не я нарисовала, это работы моей дочери, ей пятнадцать лет.

— Что? — вырвалось у него, он не поверил. Они разговорились. Все три работы необыкновенного синего цвета принадлежали кисти девочки.

— У меня есть ее офорты, я вам покажу, если хотите.

Он, конечно, хотел! Она раскрыла папку и показала небольшие работы, выполненные в той же манере. Сюжеты картин были просты, но их очарование и тональность, те чувства, которые они вызывали, не поддавались описанию словами. И сам цвет — он был необычаен. Скрипка, ноты, стан, вазы, цветы, картина на синей стене.

— Вам нравится? — спросила художница.

— Да, очень, — ответил он. — Они прелестны. Они очаровательны.

— Она мило рисует, — сказала художница.

— А сколько стоит одна картина? — и он указал на самую маленькую работу.

Она сказала; это было его двухмесячное пособие на жизнь. Но это не было дорого для картины.

— Расскажите мне о ней. О девочке.

Она рассказала ему, но сейчас он уже не помнил деталей истории. И иногда очень жалел, что, несмотря на уникальную память, забывал то, что хотел помнить.

Он вел за плечи Юджинию по площади, молча, и просто дышал запахом этой каменной старины. У него кружилась голова. Он столько раз бывал здесь. Они обошли фонтан, и Юджиния задержалась посмотреть фигуры. И когда ее взгляд остановился там, где у мужской скульптуры выпирала нижняя часть, — он закрыл рукой ей глаза. Она улыбнулась, он почувствовал это по своей ладони, по мышцам ее лица.

— Я уже взрослая, — она поцеловала его. — К тому же в школе нам все равно показывали это очень часто, например, статую Давида. Кстати, твоя фигура очень похожа на его.

— Когда одет? — пошутил он.

— Когда раздет, — серьезно ответила она, глаза ее засверкали.

Они обогнули фонтан с правой стороны. Их обогнала парочка мужчин, которые почему-то собирались на у той площади, тоже.

Сначала он вообще не поверил, когда увидел золотоволосую голову, потом шубу, теперь уже не было сомнения: художница сидела на прежнем месте. В том же самом одеянии, в летнее время, вечером. Но что тут было удивительного: художники не меняются, они носят одну и ту же одежду круглый год.

Они приблизились к ней, и первое, что увидел, — те самые три работы.

— Добрый вечер, — сказал он по-итальянски. — Вы помните меня?

Она опустила воротник, открылось ее лицо, взгляд скользнул но нему — она не узнала ею.

— Я тот самый мальчик, который когда-то восхищался картинами вашей дочери.

— Очень приятно, — устало сказала она. Ее лицо совсем не изменилось, время не коснулось его. Даже морщинки остались те же.

— Она нарисовала новые работы? — Он не помнил сюжеты тех или боялся ошибиться, это могли быть вариации, — хотя цвет был тот же самый.

— Нет, те же самые.

— Их никто не купил? Она молча кивнула.

Он не мог поверить тупости человечества и непониманию искусства, если за четыре года никто не купил эти картины.