Читаем без скачивания Тайный заговор - Филипп Ванденберг

Тот, кто видел, как кардинал Смоленски дважды в неделю носил домой десяток золотых рыбок в прозрачном пластиковом пакете, мог посчитать его очень хорошим человеком. Но так только казалось — а, как известно, когда кажется, креститься нужно, особенно набожным. Потому что государственный секретарь дважды в неделю выпускал золотых рыбок в аквариум размером пятьдесят на семьдесят сантиметров, в котором метались голодные пираньи, и молча наблюдал за естественным ходом вещей до тех пор, пока от золотых рыбок ничего не оставалось.

Что же касалось взлетевшего на воздух Леонардо да Винчи — копии, как утверждал Смоленски, — то объяснения государственного секретаря казались не очень убедительными, и в одном из комментариев «Мессаггеро» был открыто поставлен вопрос о том, почему второе лицо в Римской курии разъезжает по городу с копией Леонардо да Винчи в багажнике.

Конечно же, Бродка и Жюльетт следили за всем этим процессом в газетах. И когда впервые было упомянуто имя Смоленски, Бродка насторожился. Внезапно он вспомнил письмо своей матери, адресованное ее школьной подруге Хильде Келлер и переданное Бродке ее мужем. В том письме Клер Бродка писала, что кардинал Смоленски — сущий дьявол.

Именно этот кардинал Смоленски?

Бродка предположил, что по земле не может одновременно ходить много кардиналов Смоленски, и, таким образом, следовало опасаться, что его преосвященство действительно является ключевой фигурой тех событий, которые едва не свели с ума и его, и Жюльетт.

Титус, этот двуличный человек, о настоящих намерениях которого Бродка так и не узнал, говорил тогда в Вене, что в Ватикане существует тайная организация, святая мафия, которая управляет миллиардным концерном верующих.

Насколько бы правдивыми или ложными ни оказались слова Титуса, многое свидетельствовало о том, что он был прав. Скандал с подделкой картин, в котором оказалась замешана Жюльетт, только подтверждал это предположение. Но что касалось смерти его матери, то Бродка даже представить себе не мог, какое отношение она может иметь к Римской курии.

В магазине электронных товаров на Виа Андреоли Бродка купил автоответчик, на котором можно было прослушивать записи, и теперь они с Жюльетт часами сидели в номере пансионата, слушая зашифрованные сообщения. И чем больше они прислушивались к тарабарщине на кассетах, тем менее вероятным казалось, что когда-нибудь им удастся разгадать тайну этих переговоров.

Ясно было одно: в шифрах прослеживается почерк организованного преступления. Шифры использовались с особой утонченностью. Таким образом, речь не могла идти о любителях или мелком мошенничестве.

Дважды прослушав все двадцать кассет — а именно столько они получили от Кайзерлинга, — Бродка занялся их систематической оценкой. Он записывал часто повторяющиеся имена и кодовые слова, что было весьма трудоемким занятием, поскольку большей частью на кассетах звучали имена и понятия, которые он никогда прежде не слышал.

Жюльетт по-прежнему считала, что одним из переговорщиков — он называл себя по телефону Молохом — был Альберто Фазолино. Асмодей и Бельфегор, похоже, являлись центральными фигурами в этой организации. По крайней мере, такое впечатление создавалось в связи с частотой употребления их имен и повелительного, уверенного голоса этих людей. Адраммелех несколько противоречил Бельфегору, но никаких подробностей о нем из пленок выяснить не удалось. Единственный женский голос принадлежал Лилит, которая возникала неоднократно. Вельзевул, Нергал и Велиал играли, очевидно, не столь большую роль, но все же отдавали Фазолино таинственные распоряжения. Один или два раза прозвучали еще какие-то кодовые имена, которые Бродка не сумел записать по акустическим причинам.

После шести часов работы с квакающим автоответчиком Жюльетт сказала:

— Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему Кайзерлинг столь охотно отдал нам кассеты.

Бродка молча кивнул и в очередной раз запустил пленку с голосом Асмодея, который отдавал непонятные распоряжения.

— Ты ничего не замечаешь в этой записи особенного? — спросил он, глядя на Жюльетт.

— Замечаю, конечно. Своеобразный колокольный звон на заднем фоне.

— Необычный перезвон четырех колоколов, не находишь?

— Да, очень необычный. Что это значит?

— Сам по себе этот перезвон необязательно что-то означает. Но он может указать нам место, где находился звонивший в момент телефонного разговора.

Еще не закончив фразу, Бродка вынул кассету из автоответчика и вставил в него другую. Снова заговорил Асмодей, отдавая свои зашифрованные распоряжения, на этот раз с цифровым кодом. Все это дело вообще казалось немного странным, как будто взрослые дяди вздумали играть в секретные службы. А еще сам факт существования подобной «игры» напоминал о временах «холодной войны», когда женские голоса из службы государственной безопасности ГДР на длинных волнах, слышимых по всей Европе, холодно передавали послания своим агентам при помощи числового кода. Но в любом случае в тех передачах не было необычного колокольного перезвона, который слышался на двух записях с голосом Асмодея.

— Вот! — сказала Жюльетт, подняв указательный палец. — Вне всякого сомнения, эти два звонка были сделаны из одного и того же места.

Бродка прокрутил другие записи с голосом Асмодея, но на них не было никаких посторонних звуков.

— Колокольный перезвон не может длиться целый день, — разочарованно протянул Бродка.

Жюльетт, нервы которой начали потихоньку сдавать, со вздохом спросила:

— И что ты теперь собираешься делать, узнав столь важную информацию?

— Я тебе скажу. — Бродка поднялся и, стараясь придать вес своим словам, хлопнул ладонью по столу. — Я сделаю то, что сделал бы на моем месте любой дешифровщик в мире. Я буду слушать записи до тех пор, пока мне не придет в голову идея, что именно может скрываться за ними. Все достаточно просто.

— Просто? Только без меня! — Жюльетт вскочила и заходила по комнате. — Бродка, ты вообще замечаешь, что мы постепенно скатываемся к сумасшествию? Что мы разучились нормально мыслить, нормально говорить, что все наши действия — хрестоматийные примеры для любого психиатра? Может, эти люди хотели добиться именно этого! Может, они хотели, чтобы мы окончили свои дни в психушке. И все же в наших силах прекратить поиски. Давай покончим с этим. Давай уедем куда-нибудь и начнем новую жизнь. Потому что это не жизнь. Это медленное самоубийство.

Бродка задумчиво слушал Жюльетт, следил за ее резкими движениями. В душе он готов был признать ее правоту. Однако одновременно с этим его разум полагал иначе. Поэтому Бродка, стараясь быть убедительным, сказал:

— Жюльетт, вот уже несколько месяцев мы как будто бьемся в резиновую стену. Но теперь появились первые конкретные зацепки относительно того, кто может стоять за этим заговором. Арнольфо Карраччи предоставил нам очень хороший материал. Я уверен, что он сумел разгадать эти странные коды, и сегодня мы могли бы продвинуться гораздо дальше. Я не верю в то, что Арнольфо обманул нас. У него был хороший мотив — единственный мотив, который сильнее жажды денег, — желание отомстить. Жюльетт, я просто не могу сейчас сдаться. Если для тебя это становится слишком опасным, я смогу понять. Уезжай обратно в Мюнхен.

Жюльетт бросилась ему на шею.

— Я вовсе не это имела в виду, Бродка! Прости меня, но в такие дни, как этот, я от отчаяния не знаю, что делать. Иногда мне кажется, будто против нас ополчился весь мир.

Она впилась ногтями в спину Бродки, так что ему стало больно, прижалась к нему, как ребенок, который боится неизвестности и возможного зла. Однако, несмотря на свое замешательство, Жюльетт высказала то, что давно уже мучило ее:

— Самое ужасное… что больше всего в этой ситуации страдает наша любовь.

Ее слова повисли в воздухе, словно зловещее предзнаменование. Они неприятно подействовали на Бродку, и он долго молчал, прежде чем снова смог заговорить.

Наконец он нашел в себе силы ответить:

— Что касается меня, то в моем отношении к тебе ничего не изменилось. Жюльетт, я люблю тебя. И если я не показываю своих чувств так же часто, как раньше, то вовсе не из-за проклятой ситуации, в которой мы оказались.

Несколько минут они молча обнимались. Затем Бродка мягко высвободился из объятий Жюльетт и усталым голосом произнес:

— Я бы тоже охотно занялся чем-нибудь более интересным, чем сидеть в неуютном гостиничном номере и слушать сумасшедшие пленки.

Жюльетт опустилась в единственное кресло, придававшее комнате очарование шестидесятых годов, и откинулась на спинку. Она задумалась.

— Мы должны разделить задачи, — сказала она после паузы. — Я уже давно чувствую себя бесполезным придатком. Хотя я вполне могу выполнять какие-то поручения.