Читаем без скачивания Штандарт - Александр Лернет-Холения
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме того, ситуация стала накаляться, поскольку здесь было достаточно оружия и боеприпасов, а пролетариат в пригородах был возмущен этим. Офицеры даже подвезли две легкие артиллерийские батареи во внутренний двор. Но припасам для дворцовых столов, сладостям и токайскому вину пришел конец. Нужно было срочно выбираться из Хофбурга, хотя бы даже для пополнения запасов еды.
Наконец, несколько групп офицеров, в том числе и я, отправились за провиантом. Увы, кампания завершилась совершенно бездарно. Мы ничего не смогли найти в гастрономических магазинах на Кернтнерштрассе и Грабене, пустых как польские деревни. Мы не знали, куда идти, но все равно пошли… Когда я вместе с другими офицерами вышел из ворот замка, было три часа дня. Я отдал честь и отделился от группы. Небо было затянуто облаками, а уличный шум звучал как-то глухо. Воздух был плотным и мягким, совсем как в Париже или где-нибудь в Англии. Было довольно тепло. Я как будто возвращался из гостей, у которых отобедал. Все было кончено, и я пошел домой. Я прошел по галерее, которая соединяет площадь перед дворцом с Йозефсплац. Сразу за ним слева тянется большая стена без окон, та самая, где сегодня стоял капрал, слепой капрал Йоханн Лотт. Сейчас стену побелили, а тогда она была еще темно-серой.
На стене был наклеен плакат.
Белый, размером где-то сорок на шестьдесят сантиметров. Сверху его украшал имперский орел. Люди стояли перед ним и читали, затем шли дальше, подходили другие, останавливались и читали. Я тоже остановился и прочитал.
Это было воззвание императора. Последнего. Дословный текст я не помню. В основном, речь шла о формальностях. Император передавал власть национальному правительству, которое ее давно уже захватило, после чего следовал абзац, в котором было прямо сказано: во избежание кровопролития. И, наконец, там говорилось:
«Я освобождаю свои войска от их клятвы в верности».
Я до сих пор помню эту странную формулировку — «клятва в верности». Не присяга, а клятва в верности. Потом было еще одно предложение, ниже — подпись императора и вторая подпись — министра, и больше ничего, только в самом низу стояло: «Придворная государственная типография».
Какое-то время я стоял и смотрел на слова: «Придворная государственная типография». Потом пошел дальше. Я шел две или три минуты, затем произнес вслух:
— Я освобождаю свои войска от их клятвы в верности.
И тут в моих ушах зазвучал голос — один-единственный голос, и после того, как он закончил говорить, я вдруг понял, что это был мой собственный. Голос возглашал: «Клянусь перед Всемогущим Господом священной клятвой!» Голос продолжал, затем внезапно раздался второй и присоединился к первому. Я был потрясен, потому что в какой-то момент понял, что это голос Аншютца. А затем раздался третий голос, и это был голос Боттенлаубена, к четвертому голосу присоединился пятый, шестой и седьмой. Я уже не мог отличить их друг от друга, но, думаю, это были голоса Брёле, Чарторыйского и полковника. Потом еще дюжина голосов и, наконец, голоса целых эскадронов. Они говорили очень ясно, гораздо отчетливее, чем обычно, почти как колокола, медленно и торжественно, но затем слова сливались в глухой гул, похожий на эхо свода большой пещеры под крепостью Белграда. Теперь это звучало как громовые голоса многих полков, эхо нарастало, и в конце, могучая и необъятная, заговорила целая армия:
— Клянемся перед Всемогущим Господом священной клятвой не покидать своих частей, орудий, знамен и штандартов…
Я шел дальше, но не видел, куда иду, и не слышал шума улицы. Вокруг меня было только неизмеримое эхо голосов тех, кто дал клятву и скрепил ее своей кровью. Император, желая успокоить совесть тех, кто ее нарушил, не имел права отменять клятву, которую хранили павшие. Их армия была настоящей армией. Они поклялись, и мой голос был среди их голосов.
В любом случае, то, что планировали офицеры в Хофбурге, если вообще планировали, стало теперь бессмысленным. Совершенно бесполезным. Они больше не находились под присягой. Я медленно повернулся и пошел обратно, шаг за шагом, затем все быстрее, и наконец бегом, обратно в замок. Дисциплина среди офицеров у ворот начала сдавать — они больше не держали свои винтовки в руках, а опирались на них. Они посмотрели на меня с таким удивлением, будто решили, что я несу какие-то катастрофические известия, например, о том, что толпа идет на замок или что-то в этом роде. Увидев их, я пришел в себя, подошел к генералам и доложил им о воззвании императора.
Однако генералы приняли эту новость гораздо спокойнее, чем я; они, видимо, сочли своим долгом отнестись к ней с официальным хладнокровием. Но я так громко докладывал и почти крича высказывал свое мнение, что новость тут же разошлась, и так же быстро стали видны последствия: офицеры, ждавшие несколько дней, лишились всей своей энергии, стали собирать вещи и покидать замок. Все приказы генералов были напрасны; наконец, чтобы убедиться в правильности моего доклада, они поручили мне и еще нескольким офицерам уточнить формулировку с плаката, а еще лучше — забрать плакат и принести его. Представьте себе мое недоумение, когда оказалось, что плаката на стене больше нет. Кто-то снял его с того места, где я только что его читал. Мы искали в городе другие экземпляры, но ничего не нашли, и, как я видел по выражениям их лиц, товарищи начали относиться ко мне, как к человеку, у которого галлюцинации.
Но я по-прежнему видел перед собой плакат, и я готов был поклясться в этом так же, как в том, что я сам приносил присягу. Вероятно, воззвание недолго провисело на стене, и другие его копии — тоже. Все они исчезли не только со стен, но и из архивов — с тщательностью, достойной эпохи Меттерниха, так что никто не смог найти ни одного экземпляра. Кто-то, должно быть, убедил императора, что освобождение войск от присяги сделало бы невозможным для его династии когда-либо вернуть себе трон Австрии или Венгрии. И очень быстро все плакаты исчезли. Они провисели на стенах чуть больше получаса, максимум час. Потом они исчезли, исчезли, исчезли. Но я, и некоторые другие
