Читаем без скачивания Клетка бесприютности - Саша Мельцер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мороз крепчал, повалил снег. Машина совсем перестала дымиться, колючие снежинки царапали щеки и оседали на макушку, волосы почти вымокли. Положив голову Витальке на плечо, я сама зарылась в его объятия, и он сжал меня крепко успокаивая. Шептал какую-то чушь, но я не могла разлепить губы, чтобы попросить его заткнуться. Клонило в сон.
Наконец раздался слабый визг тормозов. Папа выскочил из машины резко, так громко хлопнул дверью, что я тут же очухалась и отстранилась от Виталика. Вытянувшись по солдатской выправке, я хлопала глазами, пока отец преодолевал невыносимо долгие четыре шага до меня.
– Ты в порядке? – он пощупал мои руки, погладил плечи, взял лицо в ладошки и внимательно осмотрел царапины. Несколько раз втянул носом воздух принюхиваясь. – Ты пьяная?..
– Немножко, – я шмыгнула носом, и он резко отстранился. Неожиданно резко, я даже вздрогнула. – Пап?..
– Ты дура?! – он еле сдерживал ярость. – Ты понимаешь, что могла всех угрохать? Себя, вот этого придурка, который позволил тебе сесть за руль в таком состоянии! Ты отвечаешь за тех, кого садишь в машину. Ты отвечаешь за себя.
– Пап, но ничего же… – к горлу подступил ком.
– А если бы это был не столб, а встречная машина с летальным исходом? – бросил он. – Ты вообще не думаешь, что творишь! Совсем уже свихнулась!
Он злился, и в глубине души я могла его понять, но в уголках глаз все равно собирались предательские слезы. Я почти заплакала, но сдерживалась и даже подняла глаза к снежному небу, чтобы не позволить соленым дорожкам прочертить до подбородка путь. Папа пошел к машине, Виталик же спешно вызвал себе такси. Он стоял рядом и ободряюще меня приобнял. Я напоследок, пока отец смотрел в другую сторону, поцеловала его в щеку.
– Спасибо, что посидел со мной.
– Звони, – прошептал он, потрепав меня по макушке. «Ниссан» с желтыми шашечками на крыше остановился перед переулком, метров за сто, и Виталик, махнув напоследок, по скользкой дороге в неуместных по такой погоде лаковых ботинках побежал к машине.
Отец звонил, благодарил и снова звонил. Я переминалась рядом с ноги на ногу, окончательно околев. Хотелось перед ним извиниться, но слова застряли в горле, да и что значили эти бестолковые извинения? Ничего, пыль, проблем от них меньше не станет, волнений – тоже. Поэтому я молча пялилась на грязь под ногами, иногда поглядывала на разбитую дорогую машину. Я так берегла отцовский подарок, чтобы по пьяной глупости его разломать.
– Сядь в машину, – суховато отрезал он, кинув мне ключи. Озябшими пальцами я поймала их с трудом.
Не став спорить, я забралась на переднее сиденье «Мерседеса» и включила печку на максимум, чтобы хоть немного согреться. Я вылезла из сдавливающего тело пуховика и кинула его на заднее сиденье, оставшись в толстовке с окровавленной каймой рукавов. По радио тихо играла ненавязчивая музыка, я привалилась головой к стеклу. Царапина перестала кровоточить.
Подъехали сотрудники ГАИ, сверкая мигалкой, но не оглашая район визгливой сиреной. За ними тащился эвакуатор. Папа о чем-то разговаривал, помогал осматривать машину, пожимал руки. Я не сомневалась, что это – его знакомые или подчиненные знакомых. На эвакуатор то, что осталось от машины, погрузили быстро.
Сначала увезли «Порше», потом отец подписал какие-то бумаги у сотрудников полиции и пошел к машине. Сев за руль, он долго молчал и просто смотрел перед собой, а потом в такой же тягостной тишине завел мотор.
– Куда мы едем? – тихо спросила я.
– В Склиф, – сухо бросил он. – Надо тебе, дурочке, голову осмотреть. Вдруг швы накладывать придется.
От слова «швы» меня замутило, я боялась любых медицинских манипуляций, тем более болезненных и связанных с иглами. Но перечить папе не посмела.
– Какой шлейф от тебя, ты весь бар вылакала? – он приоткрыл окно.
Мне показалось, что покраснели даже кончики ушей, щеки опалило жаром стыда, я потерла виски и попыталась унять клокочущее в груди возмущение. Папа ехал медленно по дворовым дорогам, но, выехав на проспект, начал набирать скорость. Машина неслась к больнице, сквозь приоткрытое водительское окно свистел слабый сквозняк. Я хотела подремать, но из-за жгучей обиды внутри на саму себя, отцовского недовольства и повисшего в воздухе напряжения не могла сомкнуть глаз.
Мы бросили машину на парковке у Склифа. Отец, хоть и был зол, но помог мне выбраться из автомобиля, накинул на плечи пуховик и отвел в приемный покой. На удивление к нам быстро подошел врач. Про аварию решили не говорить – поскользнулась, упала, рассекла голову о ступеньку. Всякое бывает в жизни, казалось бы, но врач – молодой, наверняка ординатор, смотрел на меня недоверчиво.
– Это он тебя ударил? Давай вызовем полицию.
– Вы что! – я округлила глаза. – Это мой папа, он меня наоборот спас…
Поразившись его неравнодушности, я слабо улыбнулась и закрыла глаза, когда медсестра, стоявшая рядом, взяла в руки изогнутую тонкую иголочку. «Надо будет потерпеть», – сказала она, и я попросилась прилечь, чтобы не потерять сознание сидя. Было больно, но терпимо, пусть пара слезинок все-таки и скатились к вискам. Даже местная анестезия не помогла.
Выйдя, я увидела, что папа ждал в холле, взяв два стаканчика кофе в автомате. Один дожидался меня, стоял с закрытой нетронутой крышечкой на подставке, а тот, что в его руке, почти опустел. Он смотрел себе под ноги, скользил взглядом по стойке регистратуры или невидяще таращился на двери смотровой. Я осторожно коснулась его плеча. Отец вздрогнул от неожиданности.
– Все?
Я кивнула и пальцем показала на заклеенную пластырем царапину у начала роста волос. Накинув пуховик, я взяла свой стаканчик и глотнула. Тошнота после алкоголя улеглась и осела в желудке, к счастью, больше не беспокоила. Я залила ее молочным кофе, надеясь, что не зря. Папа выглядел расстроенным и потерянным.
– Ты чего? – тихо спросила я, коснувшись его плеча на крыльце больницы. Он нервно закурил, хотя бросил больше года назад. Мне хотелось отобрать сигареты, но я только достала пачку своих, плюхнулась на крыльцо и тоже закурила.
– Что ж ты творишь-то? – отец сел рядом. – Стоит вот он того? Жизни твоей, машины, того, что ты так себя гробишь? Дура.
Он никогда
