Читаем без скачивания Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке - Александр Осокин

И это тоже не объявление войны, ибо существует вполне определенная, принятая международным правом форма, согласно которой должно четко объявляться, что с конкретного момента две державы находятся в состоянии войны, а уж тем более в случае, когда между ними подписан договор о ненападении.

Так что до 4.45, когда Шуленбург и Хильгер вышли от Молотова (в 4.50 народный артист СССР В. А. Этуш видел, как их посольская машина выезжала из Боровицких ворот Кремля[74]), слово «война» из уст политических лидеров Германии и ее посла еще не прозвучало.

С другой стороны, с 3.00 высшему военному, а затем и политическому руководству СССР стали поступать сообщения о приближении вражеских самолетов, а с 3.15 – о бомбардировках советских портов и аэродромов, а затем и артобстреле гарнизонов, железнодорожных узлов, скоплений военной техники и т. п. Надо было немедленно принимать решение о начале военных действий против напавшего врага. А в это время нарком обороны Тимошенко, начальник Генштаба Жуков и начальник ГлавПУРа Мехлис час с четвертью сидят в приемной сталинского кабинета и ждут руководство. В воспоминаниях Жукова сказано:

«В 4 часа 30 минут утра мы с С. К. Тимошенко приехали в Кремль». А по записи в Кремлевском журнале они переступили порог сталинского кабинета вместе с Молотовым, Берией и Мехлисом в 5.45.

Что же в это время происходило? Вспомним странное поведение высшего руководства страны в тот момент.

Замнаркома обороны по вооружению и начальник ГАУ маршал Кулик ведет совещание с генералами и руководителями оборонных наркоматов в своем кабинете. В начале четвертого раздается звонок «кремлевки» – и он уезжает («в ЦК», а не к Сталину, как обычно), закрыв совещание, распустив всех по домам и не сказав никому, что на приграничные округа совершено немецкое нападение. Он сообщил об этом наедине лишь своему преемнику по ГАУ генералу Н. Д. Яковлеву, впоследствии маршалу артиллерии, который и рассказал об этом в своих мемуарах [136, c. 57–59].

А вот загадка из воспоминаний главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова, который за три дня до начала войны был назначен начальником ПВО страны. 22 июня 1941 г. между 3.30 и 4.00 он доложил по телефону наркому Тимошенко, что «самолеты производят бомбометание Севастополя, Либавы, Виндавы и Риги»,[75] на что тот дал команду немедленно проверить достоверность этих сообщений и прибыть к нему в наркомат.

Когда Воронов приехал туда, Тимошенко и находившийся в его кабинете Мехлис, только что назначенный начальником ГлавПУРа, потребовали от Воронова изложить все это письменно да еще подписаться! Он понял, «что война началась, но в правительстве этому еще не верят» [91, c. 320].

Интересен и уже упоминавшийся рассказ П. К. Пономаренко, бывшего в то время первым секретарем ЦК КП(б) Белоруссии, о факте обнаружения средствами ВНОС приближающейся армады немецких самолетов и о непонятных обстоятельствах гибели генерала Копеца [70, c. 141].

А вот рассказ моего отца Николая Иосифовича Осокина. Он встретил войну будучи командиром дивизиона тяжелых 152-мм гаубиц-пушек, находившегося в 40 км от границы с Восточной Пруссией в составе 270-го корпусного артполка 16 стрелкового корпуса 11-й армии ПрибОВО. Приехавший 20 июня с проверкой во главе комиссии штаба округа генерал объявил, что все разговоры о начале войны в воскресенье – ложь, никакого нападения не ожидается; разрешил семейным командирам отпуска в выходные дни из лагерей на зимние квартиры, а также приказал снять прицельные устройства с пушек и отправить их для проверки в окружную мастерскую в Ригу. После отъезда комиссии командир полка категорически запретил даже прикасаться к прицелам. Уже после смерти отца один из его боевых товарищей назвал мне фамилию этого генерал-лейтенанта – Львов. Найдя о нем информацию, я был изумлен тем, что, оказывается, 22 июня 1941 г. В. Н. Львов занимал должность заместителя командующего Закавказским военным округом. Что он делал за день до войны в ПрибОВО? Зачем дал команду снять с орудий панорамы? Чтобы не провоцировать!

Многочисленные примеры странного поведения некоторых командующих и членов Военного Совета округов и армий в последние предвоенные дни показывают, что на все серьезные вопросы командиров частей и соединений по поводу опасных действий противника и совершенно неадекватных наших команд и указаний они повторяли вбитую в их головы фразу: «Не провоцировать немцев!»

Поэтому утром 22 июня они все не могли поверить, что их так жестоко «кинули», и прорывались к тому человеку, на чьем указании, на чьем слове все это держалось. А он, похоже, был далеко, и до него еще надо было дозвониться. А пока Молотов и Берия дозваниваются, надо найти решение, которое оттягивало бы момент произнесения страшного слова «война».

Почему Молотов и Берия? Да потому что именно они да еще трое дожидавшихся их в приемной Сталина военачальников первыми переступят порог его кабинета в этот день в 5.45 согласно записям в Кремлевском журнале. И вполне возможно, что у кого-то из них мелькнула мысль: Шуленбург ведь вручил ноту не от канцлера, а от министра иностранных дел Германии! А у Сталина была личная договоренность именно с Гитлером, и в письме ему Гитлер писал: «Прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации… Если же провокации… не удастся избежать, прошу Вас, проявите выдержку, не предпринимайте ответных действий и немедленно сообщите о случившемся мне по известному Вам каналу связи». Значит, это как раз и может быть тот самый случай – сделано против желания Гитлера, по наводке англичан через Гесса, который сидит в Англии, с помощью Риббентропа, который много лет был послом Германии в Англии. Так давайте же рискнем и включим в первый выпуск последних известий по радио некое сообщение от имени Германского информационного агентства (они ведь ежедневно шли в нашей прессе и по радио – бомбежки Англии, потопление английских судов, бои в Северной Африке и т. п.). Сообщим, что власть в Берлине захватил Риббентроп. Тогда боевые действия на границе СССР еще не война, а лишь конфликт, который, возможно, развязали вопреки воле фюрера! Потянем немного время, а Хозяин попытается связаться с Гитлером лично. А уж если это все началось с согласия фюрера – тогда уж все равно война. Тогда это сообщение свалим на неразбериху, виновных накажем!

Что Молотов и Берия должны были делать, если бы они приняли такое решение? Вначале согласовать его со Сталиным. А затем – срочно звонить Щербакову, курировавшему в ЦК информацию: пусть сочиняет текст на заданную тему и организует передачу в эфир в первых же «Последних известиях» этого дня, то есть в 6.00. У него есть почти час, должен управиться. То, что Щербаков был найден, озадачен высшим руководством и включен в работу, известно из рассказа Н. Стора. Хотя, по размышлении, мне показалось, что в 6.30 решения о выступлении по радио руководителя страны в 12 часов дня еще быть не могло, поэтому, скорее всего, все, связанное с подготовкой Радиокомитета к выступлению по радио Молотова, было приписано позже, чтобы замаскировать истинную цель звонка Щербакова в Радиокомитет – снять сообщение о захвате власти Риббентропом из второго выпуска «Последних известий».

Ведь если это сообщение прошло в 6-часовом эфире Москвы, а ровно в 6.30 (в 5.30 по берлинскому времени) Геббельс начал зачитывать по берлинскому радио «Воззвание фюрера к германскому народу» о начале войны с СССР, то НКГБ немедленно доложил об этом Берии и Молотову. После чего, скорее всего, Молотов снова позвонил Щербакову, чтобы информацию о перевороте в Германии немедленно убрали из «Последних известий», а следовательно, поступило и соответствующее указание Щербакова Радиокомитету, после которого Н. Стор в 7.00 повторил текст «Последних известий», переданных в 6 часов, «выкинув из него сводку германского информбюро» (жаль только, что Бронтман не сообщил, просто ли выкинул или заменил какой-нибудь нейтральной по отношении к СССР информацией Германского информбюро[76]).

Значит, первые пять человек, вошедшие в этот роковой день в кабинет Сталина в 5.45, узнали о том, что это не конфликт, а война, по крайней мере, в 6 час 45 мин.

Директива же наркома № 2 была передана Военным Советам западных округов в 7 часов 15 мин., то есть ровно через полчаса после этого. Правда, возникает вопрос: как же это было осуществлено практически, если до 8 час. 30 мин. из кабинета никто не выходил. Вариантов два: либо пригласили Поскребышева, и он отправил эту секретную Директиву, либо Жуков продиктовал ее прямо из кабинета по ВЧ Ватутину в Генштаб, а тот обеспечил ее срочную отправку по округам. Однако, учитывая, что Н. Стор убрал из «Последних известий», начиная с 7.00, не вообще всю информацию германского агентства (что было бы логичным, раз Германия предательски напала на СССР), а какую-то конкретную информацию (вполне возможно, именно сообщение о перевороте в Берлине и захвате власти Риббентропом), заменив ее текущей немецкой военной сводкой, можно предположить, что до 12 часов дня Сталин еще надеялся услышать от Гитлера, что все происшедшее этим утром – недоразумение, локальный конфликт. Тогда непонятно, как могла до этого времени появиться Директива № 2 со словами «всеми силами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их». Возможно, Директива № 2 уже была написана, но до 12.00 не рассылалась. Кстати, внимательное изучение ее факсимиле показало, что время 7.15 проставлено на ней другим, более жирным карандашом – тем же, которым в адресе дописано: «Копия НарКом ВМ. Фл.», из чего можно предположить, что и то и другое появилось позже.