Читаем без скачивания Последние Горбатовы - Всеволод Соловьев

Он сказал номер дома.

— На Знаменскую?.. Кто же там живет? К кому он ездил?

— А этого не могу вам доложить, сударь, не полюбопытствовал… Знаю, что князь какой-то там, а фамилию не упоминал.

«Князь, князь! — думал Владимир. — На Знаменской… да это Янычев!»

— Не Янычев ли? — спросил он кучера.

Тот подумал.

— Может, и так, сударь! Да, пожалуй, что оно и так… точно что в этом роде фамилия.

— И часто, ты говоришь, он туда ездит?

— Одно время частенько, сударь, а потом перестали. Да и доложу я вам, вот уже с недели три они ведь редко вопче стали ездить. Я даже камердинера ихнего не один раз спрашивал… А и третьего дня и вчерась так совсем и не закладывал.

— Ну, хорошо, ступай!

Владимир призвал Кокушкиного камердинера. Тот появился, несколько смущенный и как бы даже перетрусив.

Из его слов Владимир узнал, что вчера Кокушка не пошел завтракать, а приказал принести себе в комнату шубу, потом, надев шубу у себя в комнате, вышел из дому.

— И потом вот, сударь, как стал я прибирать, так и вижу, что все платье их осталось, кроме фрачной пары. Во фраке они вышли, и в белом галстуке, и в белых перчатках.

«Во фраке, в белом галстуке и в белых перчатках!» Владимир не мог на это не обратить внимания.

— Получал Николай Сергеевич эти дни письма? — спросил он.

— Никак нет-с, на этой неделе ни одного письма не получили.

Владимир отправился в комнаты Кокушки, осмотрел, но ничего подозрительного или интересного не нашел. Скоро к нему присоединилась Маша.

— Вот уже одиннадцать часов, — говорила она, — а его все нет! Ну хоть что-нибудь узнал ты?

Владимир передал ей слова кучера и камердинера.

— Что же это значит? Зачем бы это он так во фраке, утром?

— Да, это очень странно! Мало ли что могло прийти ему в голову, мало ли каких глупостей он мог наделать! Пожалуй, вдруг вздумал ехать кому-нибудь представляться… Но ведь вот его нет до сих пор. Что, он не ночевал дома в Москве? С ним случалось это иногда?

— Никогда!

— И потом, это ведь совсем не в его понятиях. Тут одно меня смущает — Знаменская, этот князь Янычев… Ты знаешь, какой это человек. Я простить себе не могу, что не следил за ним, что допустил такое знакомство. И потом, вот кучер говорит, что в последнее время он не ездил на своих лошадях, а ты знаешь, что он пешком ходить или кататься на извозчиках не охотник.

— Так что же ты думаешь делать, Володя?

— Подожду до завтрака. Если он к завтраку не вернется, я прежде всего поеду к этому Янычеву.

— Ну, а если ты там ничего не узнаешь?

— Тогда… тогда придется, делать нечего, съездить к Трепову, с ним посоветоваться.

Владимир стал тревожно ходить по комнате.

— И я, я во всем виноват, я его совсем упустил из виду!

— Не вини себя! — заметила Маша. — Что же ты с ним мог сделать? И прежде-то он был на свободе, а теперь как же убережешь его! Много ли у него было, по крайней мере, денег в эти дни? Это ты должен знать.

— То-то и есть, что у него почти совсем не было денег — я ждал, что он придет и спросит… И вообще теперь я начинаю припоминать, соображать, ведь он в последнее время как-то особенно притих… Его не было ни видно, ни слышно.

— И я тоже это заметила!

Владимир никуда не отправился и проговорил с сестрой до завтрака, все еще надеясь, что вот-вот явится Кокушка. Но Кокушка не явился к завтраку. Тогда Владимир велел скорее заложить сани, Кокушкины сани, с его кучером, и поехал на Знаменскую.

Как нарочно, в доме, где жил князь, хоть и новом, швейцара не оказалось. Прежнего швейцара прогнали за непробудное пьянство, а нового как-то до сих пор не наняли. Домохозяин на требования жильцов ограничивался обещаниями, что непременно и в скором времени швейцар будет. Старшего дворника Владимир тоже не нашел. Какая-то старушка объяснила, что дворник «ушедши в участок», но она в конце концов указала Владимиру, что князь Янычев живет по парадной лестнице в третьем этаже, в шестом номере.

Владимиру пришлось звонить несколько раз, пока наконец дверь не отворилась и перед ним не показалась фигура хохла. Князь ожидал этого посещения, а потому все меры были приняты. Князь находил, что, во всяком случае, следует по возможности затянуть время. Хохол сделал такое глупое лицо, какого от природы у него никогда не бывало, и на вопрос Владимира: «Дома ли князь?» — ответил, что «князь ушедши».

— А княжна дома?

— Якая княжна?

Когда Владимир объяснил — какая, хохол сказал ему, что княжна больна, лежит и никого принять не может. Оставалось сделать третий вопрос относительно того, не был ли в гостях у князя вчера или сегодня Николай Сергеевич Горбатов. Но уже задавая вопрос, Владимир понял, почему у хохла такое глупое лицо, почему он то и дело клюет носом — хохол был совсем пьян. Вместо того чтобы ответить на третий вопрос гостя, он понес такую околесную, что не было возможности ничего разобрать… Когда князь вернется, хохол, конечно, не знал.

Владимиру пришлось уехать. Он решил, что в тот же день опять возвратится к Янычеву, что непременно добьется с ним разговора, если Кокушки еще нет дома.

Возвращаясь домой, Владимир не утерпел и заехал в Троицкий переулок к Груне поделиться с нею своей бедой и сказать, чтобы она не ждала его вечером. Но Груню он не застал.

Кокушка не возвращался. Все в доме были очень встревожены. Даже Николай Владимирович вышел из своей безучастности. Выслушав Владимира, он сказал ему:

— Ты напал на настоящий след — он там, на Знаменской… То есть я не знаю, там ли он, но, во всяком случае, это, должно быть, не без участия Янычева.

— Почему вы так думаете, дядя?

Николай Владимирович остановил на племяннике свой загадочный взгляд.

— Я не имею понятия об этом Янычеве, я что-то слышал о нем дурное, мне просто кажется, что тут — он… Это мое внутреннее убеждение, так же как и твое.

— Что же нам делать?

— Делать так, как ты решил: подождем еще день. Если он не вернется, завтра отправляйся к Трепову.

— А если мы только потеряем время?

— Не думаю! — спокойно и серьезно проговорил Николай Владимирович. — Ты видишь, я спокоен, потому что уверен — это дело окончится благополучно, и надо постараться избегнуть огласки. Совсем, конечно, этого нельзя.

— Да, а сегодня необходимо побывать у всех его знакомых, — сказал Владимир. — Может быть, его где-нибудь и видели.

Он объездил этих знакомых. Спрашивать прямо, конечно, он не мог. Но ему легко было узнать, что Кокушку в последнее время никто не видел.

Весь день прошел все в более и более возраставшей тревоге. Даже Софи волновалась, волновалась шумнее прочих.

Ей не было никакого дела до того, что, собственно, с Кокушкой, но она предвидела скандал, скандал уже начался-и это не могло не выводить ее из всякого терпения.

Вечер прошел. Вот уже полночь. Владимир велел постлать себе на диване в Кокушкиной комнате, все еще питая слабую надежду, что, быть может, тот вернется. А если вернется, то, конечно, пройдет прямо сюда.

Владимир разделся, но спать не мог. Только что начнет забываться, ему послышится как будто шум, будто где-то недалеко отворяются двери — и он вскакивает, прислушивается… Но нет, все тихо. Уже два часа. Сон одолевает мало-помалу, тревожный, лихорадочный сон, полный ярких, отрывочных, меняющихся сновидений.

Он видит брата — тот будто стоит перед ним в мундире, в треуголке и при шпаге, показывает ему какой-то необыкновенный орден и говорит: «Я уезжаю в Америку, меня выбрали в прежиденты Шеверо-Американшких Штатов».

Потом является Груня. Она склоняется над ним, он чувствует ее дыхание. Его наполняет ощущение безумной страсти… и он опять просыпается — весь полный трепетом…

Эти дни, эти вечера — ведь все это сон волшебный, радужный и в то же время тревожный. Ведь вот Кокушка оторвал его, вернул к жизни… Но он забывает и Кокушку, забывает все, он опять уходит в свою собственную жизнь.

И перед ним, среди ночной тишины, в странной обстановке этого кабинета, говорящей о разнообразных и неожиданных вкусах и занятиях будущего дипломата, яснеет и яснеет мысль:

«Однако ведь должен я очнуться… все это надо решить скорее, как можно скорее!.. Зачем она заставляет меня молчать… зачем она не хочет говорить о будущем?.. Нельзя, надо скорее, как можно скорее прийти к этому будущему… Я не оставлю ее в настоящем — ни за что… Груня…»

Откуда-то раздается ее могучий, звонкий голос, весь дышащий негой и страстью, переносящий в мир грез, в мир вдохновения…

«Для тебя… для тебя одного!» — повторяются ее же слова…

«Для меня одного и должно быть… для меня одного ты и будешь…» — в порыве ревнивой и страстной любви шепчет Владимир…

Наконец бледнее и образ Груни… Часы медленно бьют пять — уже утро скоро…

Владимир заснул. Он проснулся поздно. Кто-то теребит его за рукав.