Читаем без скачивания Последние Горбатовы - Всеволод Соловьев

Откуда-то раздается ее могучий, звонкий голос, весь дышащий негой и страстью, переносящий в мир грез, в мир вдохновения…

«Для тебя… для тебя одного!» — повторяются ее же слова…

«Для меня одного и должно быть… для меня одного ты и будешь…» — в порыве ревнивой и страстной любви шепчет Владимир…

Наконец бледнее и образ Груни… Часы медленно бьют пять — уже утро скоро…

Владимир заснул. Он проснулся поздно. Кто-то теребит его за рукав.

— Во-Володя… прошнишь!..

Он открыл глаза — перед ним Кокушка, растрепанный, красный, во фраке, весь дрожит, глаза так и бегают. Владимир вскочил и сразу очнулся.

XX. ВЫРВАЛСЯ

— Откуда ты? Где ты был? Что с тобою случилось? — воскликнул Владимир, чувствуя только одно, будто огромная, давящая тяжесть спала у него с плеч. И за этим облегчением забывая все остальное.

Но Кокушка, влетевший в свой кабинет как стрела, разбудивший брата с большою поспешностью и вообще в первую минуту имевший, несмотря на свою растерянность и восторженность, почти торжествующий вид, вдруг при этом вопросе притих, робко взглянул на брата, потом, ни слова не говоря, подошел к креслу, упал в него и заплакал. Он плакал, как плачут маленькие дети, сильно обиженные, плакал навзрыд, безнадежно, всем существом своим. Рыдания потрясали его. Он ничего не слышал, не понимал.

Владимир не знал, что с ним и делать; наконец он заставил его выпить воды. Тогда рыдания Кокушки стали понемногу стихать.

— Да успокойся же, успокойся! — говорил ему ласково Владимир. — Успокойся… ведь ты жив, здоров, ты дома! Расскажи мне по порядку, где ты пропадал?

— Во-Володя! — крикнул Кокушка, остановив свои слезы. — Дай мне чештное шлово рушшкого дворянина… Дай!

— В чем? В чем?

— Дай… дай!..

— Ну, даю — изволь… говори же!..

— Ты меня не хо-хотел пощадить в шумашедший дом? Ты не хо-хотел надеть го-горячечную рубашку?.. Не-не-хотел отнять у меня мои деньги, чештное шлово, шкажи?

Владимир не знал, что и подумать.

— Да что ты? Очнись, что ты такое говоришь?.. Разве ты можешь думать обо мне такое? Разве ты когда-нибудь от меня дурное видел?

Кокушка бегал глазами и сопел.

— Не-нет, только вше же дай… дай шлово!

— Конечно, даю, что и в помышлениях у меня не было ничего подобного.

Кокушка вскочил с кресла, задрожал, затопотал на месте и с искаженным лицом закричал:

— Я та-так и подумал!.. Я догадалша, он об-обманул меня, ме-мержавец!.. Он уверял меня, что ты и вше вы меня ижвешти хотите…

Владимир изо всех сил вслушивался. Неясная мысль вдруг мелькнула в голове его.

— Кто, кто? Кто тебя уверял?

— Он, он… княжь Янычев.

— Что я?..

— Ну-да, ну-да… тештюшка!.. Хорош тештюшка, нечего шкажать!..

И он вдруг прибавил почти шепотом:

— Во-володя… ведь я женилша…

Владимир побледнел.

— Как женился?.. Это все вздор, шутки…

Он еще надеялся.

Но Кокушка снова покраснел и рассердился.

— Го-говорю — не шутки, не шутки, говорю — об-вен-чалишь в церкви… швидетели… вше как шледует… третьего дня… женат…

У Владимира почти захватило дыхание. Но он сдержал волновавшие его чувства, стал опять просить Кокушку успокоиться и наконец добился от него более или менее связного рассказа.

Хотя, конечно, рассказ этот то и дело прерывался посторонними вещами и хотя в нем совсем не подобающее место занимал «шу-шултан, настоящий киргишкий шултан», у которого много жен и к которому Кокушка намерен ехать в гости в степи, но все же мало-помалу все обстоятельства этого грубого, почти безумного по своей дерзости и, так сказать, простоте плана, исполненного Янычевым, выяснились перед Владимиром. Он хорошо знал все свойства Кокушки и должен был согласиться, что и князь этот также хорошо узнал их и что с Кокушкой именно и можно было устроить все только так, как оно и было устроено. Но ведь это гнусное, грязное преступление!.. А между тем вот Кокушка женат… дело сделано…

Кокушка продолжал свой рассказ.

— И она давно ведь уже была моей невештой… Ведь я тебе еще в Мошкве тогда говорил…

Только теперь вспомнил Владимир, что Кокушка действительно говорил ему это.

— И она уверяла меня в швоей любви… и была такая лашковая… и так меня ревновала… и она такая кра-краша-вица!.. И вдруг, вдруг, как мы обвенчались — я ее два дня не вижу, не вы-выходит иж швоей комнаты! Меня не пушкает!.. Ведь я муж… ка-как она меня шмеет не пушкать… я один…

— Да ведь я вчера приезжал туда, я тебя спрашивал! — невольно крикнул Владимир.

— Жнаю, жнаю, я шлышал, как ты говорил у двери… я притаилша…

— Отчего же ты ко мне не вышел?

— Я еще ему верил… этому ме-мержавцу! — вдруг выходя из себя при одном воспоминании о князе, заорал на всю комнату Кокушка. — Я только этой ночью вше думал, думал и увидел, что он меня надул и что он вше шолгал… про тебя… Я опять стал шту-штучатьша к Ле-Леночке, к моей жене…

Вдруг Кокушка остановился, сделал отчаянную гримасу и опять закричал:

— Дря-дрянь! Терпеть не могу теперь!.. У нее жаячья губа… уши… глажа как плошки!..

— Да не бранись, говори спокойно…

— Не-не-могу!.. — выходил из себя Кокушка. — Как она шмеет!..

Он трясся от бешенства.

— Я го-гошударю буду на них жаловатьша!

— Хорошо, хорошо, все в свое время. Скажи ты мне, как же ты, наконец, вырвался?

— А та-так, очень прошто. Шегодня как проснулся — штучал, штучал, она меня не пушкает, я и расшердился, выбранил ее как шледует, да и те-тещешку этого. Я ему шкажал: «Ешли так, я у тебя ни минуты не оштанушь». Я ему шкажал, чтобы он шейчас же отдал мне вше мои деньги и бумаги, а он не отдает и хотел меня жапереть и штал говорить, что шейчаш велит принешти горячечную рубашку и меня в шумасшедший дом… Я-я его так — так трешнул ижо вшей шилы, так что он от меня откатилша… Прямо ему в пужо. Шкорей я шубу… шапку… вышкочил… на ижвощика и домой!..

— Постой, постой, про какие ты говоришь деньги?

У Владимира просто голова кружилась от этого безобразного рассказа.

— Как какие де-деньги? Вше мои де-деньги и бумаги!.. Это он, он меня жаштавил принешти… я и вжал их в портфеле… Помнишь — у те-тебя ключ шпрашивал?

Владимир побледнел.

— Да ты правду говоришь?

— Правду.

— Что же ты это сделал? Оставайся здесь, сиди, я вернусь скоро! — проговорил Владимир, спешно оделся, вышел из Кокушкиного кабинета и прежде всего отправился к себе — ему все еще не верилось, что денег в портфеле нет.

Когда он доставал портфель, у него блеснула надежда: портфель полон! Он отпер его своим «вторым» ключом и увидел вместо билетов старые газеты.

Он поспешил к дяде, в его библиотеку. Николай Владимирович, как всегда и ко всем, относился к племяннику ласково, но между ними существовали чисто внешние и очень далекие отношения. Живя в одном доме, они почти никогда не встречались. Конечно, много раз Владимиру хотелось поближе разглядеть дядю, разобрать, что это за человек, действительно ли он помешан, как почти все думают. Он к нему еще с детства чувствовал симпатию. Ему неизвестны были все подробности семейной драмы, но он почти ясно представлял ее себе.

В первое время по переезде своем из Москвы на житье в Петербург он сделал все, от него зависящее, для сближения с дядей, но от того веяло таким холодом, он казался таким безучастным, видимо, так тяготился, хотя и скрывая это, присутствием Владимира в библиотеке, любопытство юноши так его отрывало от работы, которой он тогда предавался с особенной страстностью, что Владимир наконец обиделся. Его юное самолюбие страдало.

«Если он меня не хочет, так и мне его не надо!» — решил он, и затем о сближении между ними уже не было речи. Но теперь, со вчерашнего дня, то есть с исчезновения Кокушки, Николай Владимирович, совсем как бы не существующий в доме, вдруг объявился, вдруг принял участие в семейном деле. И все это сделалось само собою. Он оказался центром, действительно старшим в доме. Его всегда запертая для всех библиотека была накануне местом совещаний всех членов семьи.

И вот теперь известие о возвращении Кокушки собрало в библиотеку Марью Александровну, Гришу, Софи и Машу.

Владимир рассказал, в чем дело. Все были в настоящем ужасе. Только Николай Владимирович спокойно сидел в своем огромном кресле, закутанный в черный бархатный халат.

Софи, с искаженным от злобы лицом, толковала о позоре семьи и о том, что, во всяком случае, этого злодея Янычева и его негодную дочь следует скорее сослать в Сибирь. И как это ни ужасно, а нужно ехать сейчас же к Трепову, чтобы их немедленно арестовали, пока они здесь.

Гриша, хотя и довольно спокойный, был согласен с двоюродной сестрой.

— Да, конечно, их следовало бы арестовать! — заметил он. — Только ведь это такие люди, ведь они, конечно, отопрутся и скажут, что у них никаких денег нет. Это, знаете, гораздо сложнее, чем, может быть, кажется с первого раза.