Читаем без скачивания Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

Слабая социальная база либерального движения в России, наличие огромного количества политических маргиналов (главным образом крестьян, недавно перебравшихся в города), низкий уровень жизни населения, порождавший постоянное политическое брожение, наконец, нежелание европеизированной власти прибегать к «восточным» методам борьбы с оппозицией создавали условия для политического кризиса. Быстрое распространение революционных идей в армии на фоне трагических неудач Первой мировой войны лишило Николая II последней опоры в борьбе с надвигавшимся крахом.

Личность монарха, его человеческие и деловые качества — ахиллесова пята всякой монархии. Последний русский царь не нашел в себе сил для решительных действий. С безразличием обреченного он смотрел на то, как закипает революционный котел. Одни видят в этом святую покорность Бориса и Глеба, другие — клиническую анемию воли.

«Полковник из хорошей семьи…»

Тяжелое, тревожное чувство оставляет этот памятник. Еще одно действующее лицо в театре абсурда — современной российской действительности. Там — гигантский Петр, выплывающий на своем корабле из ворот… кондитерской фабрики. Тут — «хозяин земли Русской», сосланный на задворки подмосковного поселка… Эта коронация на пустыре, эти опоздавшие на сто лет бомбисты, атакующие царя — бронзового…

Кажется, Витте в своих мемуарах сказал, что царь Николай обходительностью и мягкими манерами производил впечатление полковника из хорошей семьи. А как обаятелен он в своей домашней куртке на знаменитом портрете кисти В. А. Серова…

Глядя на эти лучистые голубые глаза, трудно поверить, что это о нем сказал К. Бальмонт:

Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,Наш царь — кровавое пятно,Зловонье пороха и дыма,В котором разуму темно.   Наш царь — убожество слепое,   Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,   Царь-висельник, тем низкий вдвое,   Что обещал, но дать не смел.Он трус, он чувствует с запинкой,Но будет, — час расплаты ждет.Кто начал царствовать — Ходынкой,Тот кончит — встав на эшафот (10, 120).

Проклятый и канонизированный, по-прежнему загадочный, как сфинкс, последний царь смотрит со своего пьедестала куда-то вдаль, туда, где над пустырями медленно встает по утрам тяжелое русское солнце.

А вокруг памятника — высокая чугунная решетка с калиткой на замке…

Глава тридцать вторая.

Мытищи

Последними километрами своего извилистого русла Яуза приводит в Мытищи. Тут ее родина, ее истоки.

Известно, что в древней Руси главными торговыми дорогами были реки. Из Москвы во Владимир, например, добирались главным образом по Клязьме: летом на легких судах, а зимой — на санях, по замерзшему руслу реки. В свою очередь, до Клязьмы удобнее всего было добраться, поднявшись вверх по течению Яузы — левого притока Москвы-реки. Яуза впадает в Москву-реку почти в самом центре города.

Верхняя пристань на Яузе находилась в районе современных Мытищ, там, где в Яузу впадает небольшая речка Работня. Отсюда товары и легкие суда тащили волоком 7—8 верст до Клязьмы. На этом оживленном торговом пути московские власти поставили «мытную избу», где собирали со всех провозимых товаров особую дорожную пошлину — «мыт». А северный, клязьминский конец волока стерегла небольшая крепость — «городок». Именно этим путем, по Яузе и Клязьме, прошло от Москвы до Владимира войско Батыя зимой 1237/38 года.

Со временем Яуза совсем обмелела, и торговое движение по этому пути прекратилось. Мытная изба закрылась, а само место получило название «Мытище», то есть «старый, заброшенный мыт». Равным образом и заброшенный «городок» стал называться «городище». Место с таким названием сохранилось на берегу Клязьмы и до наших дней.

Впрочем, в литературе высказывалось и другое мнение, согласно которому название произошло не от торговой пошлины, а от характера местности. В старину «словом мытище обозначались местности мочевинистые, ключевистые» (39, 389).

На все местности были свои шутливые присказки. Про Мытищи говорили так: «Не видал грязищи — поезжай в Мытищи». Здешние сырые, болотистые места вполне оправдывали эту старую поговорку

Село Мытищи на Переяславской дороге впервые упоминается в переписных книгах под 1бЗ 1 — 1633 годами. Половина села принадлежала государю, а половина — Троице-Сергиеву монастырю (40, 228). С конца XVIII века село стало именоваться Большими Мытищами в отличие от деревни Малые Мытищи, находившейся ближе к Москве.

Синяя церковь

В конце XVII века Мытищи перешли во владение Нарышкиных (88, 8). Благодаря родству с царем Петром этот род был тогда одним из самых богатых и влиятельных в России. При Нарышкиных в 1713 году и была построена на берегу Яузы каменная церковь типа «восьмерик на четверике», освященная в честь иконы Владимирской Божьей Матери. Она украшена с использованием приемов «нарышкинского барокко».

В 1818—1819 годах первоначальную трапезную и колокольню разобрали и заменили на новые. Позднее к храму были пристроены два придела — во имя святителя Николая и преподобного Сергия Радонежского (135, 344).

Сложный и как бы расплывающийся силуэт храма с многочисленными пристройками объединяется вертикалью колокольни. Она построена в первой половине XIX века и разрушена до нижнего яруса в 1941 году «из опасений, что она может послужить ориентиром для немецких летчиков» (117, 30). Главным достоинством колокольни была ее высота. «Верст за 10 видна новая высокая колокольня старой мытищинской церкви во имя Владимирской Божией Матери», — отмечал один путешественник в 1856 году (170, 64).

Недавно колокольня восстановлена. Она примечательна не столько своими художественными достоинствами, сколько огромными размерами и необычным завершением в виде высокого цилиндра с яйцевидным куполом. По необычному виду этой колокольни путник издалека узнавал о приближении к Мытищам.

Владимирской церкви не повезло на соседство. Рядом с ней недавно проложена многополосная магистраль Ярославского шоссе. Исчезли окружавшие храм деревенские дома с яблоневыми садами, срезан бульдозерами склон придорожного холма. Церковь стоит прямо над отвесной бетонной стеной, ограждающей магистраль.

В Мытищах, как и в Тайнинском, храм сияет свежей окраской стен. Но лучше бы маляры занялись чем-нибудь другим… Владимирская церковь выкрашена в ярко-синий цвет с белой прорисовкой деталей. Эту бьющую в глаза синьку можно увидеть на рекламных щитах или дорожных указателях. Для церкви, прежде сиявшей классической белизной, она абсолютно неуместна.

Вызывает сомнения и комплекс построек, выросших вокруг храма и зрительно принизивших его. Не знаю, существовали ли раньше эти корпуса или выстроены заново. Но все это требует историко-художественной экспертизы. Проводилась ли она здесь?

В любом деле важно поддерживать традицию. Напомню некоторые факты из прошлого.

В конце XIX — начале XX века для любой перестройки или ремонта древних церквей требовалось согласие

Московского археологического общества (МАО). В случае необходимости строительных работ местный священник или архиерей делал запрос в МАО. Оттуда высылали на место инспектора, который подготавливал заключение о возможности и целесообразности задуманных работ. Руководителем Общества многие годы была графиня Прасковья Сергеевна Уварова (урожденная Щербатова). Вдова знаменитого археолога, основателя Исторического музея в Москве, Алексея Сергеевича Уварова, Прасковья Сергеевна благодаря своему происхождению и родственным связям могла лично решать вопросы охраны памятников на уровне высокопоставленных чиновников Синода, губернаторов и министров. Общество публиковало знаменитые сборники «Вопросы реставрации», в которых печатались материалы по памятникам архитектуры в различных губерниях страны.

В советские времена энтузиасты ВООПИиК (забыли? подскажу: Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры) упорно сражались не только за спасение памятников, но и против возведения рядом с древним храмом многоэтажного дома или заводского корпуса. Чаще, конечно, терпели поражение, но иногда и побеждали. Во всяком случае, хоть как-то следили за антихудожественным произволом власть имущих.

Большие Мытищи вошли в историю династии Романовых благодаря случайному эпизоду. Местная крестьянка Авдотья Гавриловна Карцева, отличавшаяся отменным здоровьем, в 1818 году была взята ко двору в качестве кормилицы младенца-наследника, будущего императора Александра II. Исполнив поручение, она была щедро награждена и отпущена домой.