Читаем без скачивания Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    - Господи, помилуй! Ты же обещала, что не станешь гадать о моей и своей кончине?

    - Я и не гадала. Это так - наитие.

    Он присел на край её ложа:

    - Но лет двадцать ещё протянем, по крайней мере?

    - Ты протянешь, наверное, целых тридцать. Я, увы, вдвое меньше…

    - Не пугай, родная. Пережить тебя? Ни за что на свете!

    - Ах, на всё воля Божья, милый. - Феодора отпустила служанок, притянула мужа к себе и устроилась у него под боком. - В шестьдесят пять ты ещё, пожалуй, сможешь заново жениться на ком-нибудь.

    Император не выдержал и сказал сурово:

    - Прекрати, однако! Шутка чересчур затянулась.

    - Я и не шутила.

    - Всё равно не надо. - Царь провёл ладонью по её волосам, стянутым заколками. - Солнышко моё. Ты моя единственная любовь. После Господа Бога и Пречистой Девы Марии ка тебя молюсь.

    - Если в самом деле молишься, отчего мы редко ночуем вместе?

    - Так не потому, что забыл или разлюбил. Знаешь, что работаю по ночам. А под утро устаю и не хочется тревожить тебя во сне.

    - Нет уж, не стесняйся, тревожь. Мне порой бывает удивительно грустно засыпать в постели одной.

    - Приходи ко мне в такие минуты.

    - Я не смею, Петра.

    - Нет уж, приходи.

    В эту ночь доставила ему удовольствие, а сама получила мало. «Да неужто слабеет? - размышляла она. - Вроде бы не должен пока. Нет, определённо я вовремя заимела Ареовинда. Пригодится на чёрный день».

    Этот день выпал очень скоро.

    Гелимер провёл на горе Папуа боль трёх месяцев. В первые пять дней после Трикамара он успешно уходил от погони, возглавляемой Иоанном. А на день шестой Иоанн был убит: пьяный Улиарис (тот, которого на Сицилии отыскал Прокопий и который напросился матросом на судно Калодима, а затем пошёл воевать в пехоту) захотел застрелить из лука экзотическую пёструю птицу на дереве, промахнулся и попал командиру сзади в шею. Армянин скончался в считанные мгновения. Велисарий судил убийцу, согласился с тем, что трагедия случилась без злого умысла, и оставил пьянице жизнь, но велел публично отрубить ему правую руку по локоть. И вернулся в Карфаген, а преследовать Гелимера приказал гепидам во главе с Фарой.

    Тот пытался штурмовать Папуа, но бойцы-вандалы сохраняли ещё воинственный дух и отбили атаки быстро; Фара потерял сотню человек и решил взять противника измором, полностью блокировав гору.

    План блестяще удался. К марту у сидельцев подошли к исходу продукты, а воды было крайне мало, так что многие не только завшивели, но и зачервивели. Гелимер и сам страдал - у него от гноя слипались веки. А однажды он, чувствительный поэт, стал свидетелем грустной сценки. Двое мальчиков - малолетний сын Цазона и его приятель - жарили лепёшку из остатков муки, замешенной на дождевой воде; первым влажное горячее тесто, не дождавшись, выхватил из огня племянник и отправил в рот; а приятель сразу же вцепился ему в волосы, кулаком ударил под дых, вытащил лепёшку изо рта и съел. Потрясённый увиденным, самодержец написал письмо Фаре, спрашивая, каковы условия почётной капитуляции? Фара ему мгновенно ответил: если Гелимер сдастся добровольно, Велисарий гарантирует ему жизнь, титул патрикия и поездку в Константинополь ко двору императора. Заодно вернёт королю больше половины его богатств, взятых у секретаря Бонифация.

    Гелимер в ответном письме поблагодарил за проявленное ромеями благородство и сказал, что подумает над их предложением; а пока просил передать ему хоть немного хлеба, губку - протирать больные глаза, и кифару - сочинить жалостливую песню о своей печальной судьбе. Фара выполнил его просьбу и прислал не только хлеб, но и мясо, овощи, фрукты, сладости.

    В третьем своём послании предводитель вандалов снова выразил благодарность за дары и заверил, что готов отдать себя в руки победителей, если за слова Велисария поручится архонт Карфагена Киприан. Безусловно, и это требование с лёгкостью исполнили: привезли архонта к горе, тот поднялся к сидельцам и пропал на несколько часов. А затем спустился в сопровождении Гелимера, всей его дружины и оставшихся в живых родичей. Самодержец вёл себя, словно сумасшедший - то смеялся, то плакал, но, в конце концов, по дороге в Карфаген успокоился и предстал перед Велисарием, сохраняя достойный вид. Византийский командир не скрывал своего воодушевления, но отнёсся к побеждённому непредвзято, только обращался, разумеется, не «ваше величество», а всего лишь «ваша честь». Пояснил с улыбкой:

    - Вашу честь разместят в Палатии, но, уж не взыщите, под надёжной охраной. Отдохнёте, подлечитесь, а в начале апреля вместе поплывём к нам в Константинополь.

    - Как со мной и моей родней поступит Юстиниан?

    - Как и было обещано, возведёт вас в патрикии и позволит жить в Малой Азии, где-нибудь в Галатии. Но как частному лицу.

    - Если не секрет, кто останется править в Карфагене?

    - Мой доместик, евнух Соломон.

    - Евнух?! - побледнел Гелимер.

    Лис взглянул на него недоумевающе.

    - Да, а что такого? Человек он толковый, неплохой военачальник и снискал наше общее доверие.

    - Безбородый евнух… - продолжал бубнить бывший самодержец. - Предсказание пифии сбывается…

    Накануне отъезда взбунтовались мавры, подстрекаемые местными архонтами из вандалов: не хотели платить ромеям налоги. Велисарий бросил на них войско во главе с Соломоном, а затем послал подкрепление - гуннов и фракийцев. Общими усилиями недовольство было подавлено, а налоги полностью взысканы.

    Отплывали 12 апреля. Вместе с Велисарием возвращалась треть ромейской армии и его родня: Антонина, Феодосий, Фотий, Ильдигер. На прощанье Лис выстроил бойцов, остающихся в Африке, и сказал тепло:

    - Воины! Друзья! Поздравляю вас и себя с великой победой. Пало владычество вандалов в Ливии, длившееся девяносто лет. Побережье наше! Будем расширять владения к югу, но потом, как решит Цезарь Август Юстиниан. А пока задача - удержать уже завоёванное, подавляя смуту, собирать налоги и готовиться к предстоящим походам - на Сицилию и, возможно, саму Италию. Помните одно: все мы воины Священной Римской империи и должны в едином порыве возвратить ей былое благополучие. Карфаген - это лишь начало. Продолжение воспоследует. Так попросим же у Господа нашего Иисуса Христа, чтобы дал нам силы побеждать врагов так же быстро и относительно легко. Слава Риму! Слава Юстиниану!

    - Vivat! Vivat! - грянули воины.

    Корабли отчалили от Кофона. Море было синее, безмятежное, доброе. Карфаген растворялся в дымке утреннего тумана. Чайки суетились над мачтами, истово кричали, словно удивлялись, что ромеи уходят восвояси, не обосновавшись надолго. Велисарий думал: «Возвращусь ли сюда ещё? Честно говоря, не хотелось бы. Надо двигаться дальше, завоёвывать для империи новые пространства. Африка - пройдённый этап. То, что не доделано мною, пусть доделают остальные». Лис не знал, что спустя два года обстоятельства заставят его вновь появиться в этой гавани.

    Но, в отличие от него, Гелимер твёрдо знал: он домой больше не вернётся. Не увидит Мегару и Старый город, не уснёт в своей кровати в Палатии, не пройдётся по парку, не половит рыбу в своём пруду, не услышит шума болельщиков на ристаниях в цирке Карфагена… Никогда! Это страшное слово «никогда» - и отчаяние, связанное с ним, ибо «никогда» сродни смерти: человек не в силах победить смерть, умерев, больше не воскреснет, не соприкоснётся с реальным миром, с близкими, родными - никогда, никогда! Глядя на полоску уходящего берега, бывший предводитель вандалов не скрывал горьких слез. Плакал, несмотря на боль из-за не прошедшей ещё глазной хвори. И шептал вспухшими губами: «Родина, прощай. Братья мои, прощайте. Мой народ, извини меня, не сумевшего победить врагов. Я бездарно начал своё правление и бесславно его закончил. Значит, на роду так написано. Понесу мой крест дальше. И молиться стану за мою бедную страну».

    В доме Велисария был переполох: в Золотом Роге корабли императорского флота, возвратившиеся из Африки! Значит, надо ждать хозяйку с хозяином, Феодосия и Фотия, зятя Ильдигера! Срочно всё прибрать, вычистить, помыть. Суетился Кифа, командуя остальными слугами, Македония тоже хлопотала, одевая четырёхлетнюю Янку в новую шёлковую тунику, приговаривая при этом:

    - Папенька и маменька прибыли, надо не ударить в грязь лицом и предстать пред ними во всей красе.

    Девочка серьёзно спросила:

    - Маменька не будут ругаться за разбитую мною чашку?

    - Да не будут, пожалуй: чашек в доме много.