Читаем без скачивания Я сам себе дружина! - Лев Прозоров

Здесь Хазария была просто соседом. Злым и опасным, нехорошо памятным – особенно северянам, когда-то также несшим ярмо хазарской дани, – но всё же только соседом. Стрелой, торчавшей в щите, а не сидевшей под рёбрами, напоминая о себе при каждом движении, каждом вздохе. Да и сама земля руси, Русь, была огромна, по сравнению с краем вятичей. Дюжина таких же, не уступавших в размере вятической, земель кормила полюдья киевских князей. И немало племён других языков платило им дань.

Велика была Русь, и ещё больше был ведомый ей мир. От стариков дружинники Новгорода-Северского слыхали, что в старину русь, тогда ещё сидевшая на острове посреди Варяжского моря, ходила походами далеко на закат, в кордовскую землю, которой, как хазары вятичами, владели коварные и жестокие сорочины. Торговцы в обход хазарских земель, через булгар камских, через хвалисов, доходили до страны желтолицых по ту сторону степей, в краях, где рождалось солнце. На полудне владения Руси доходили до моря, со времён Игоря Покорителя звавшегося Русским, а за ним лежала греческая земля и Царь-Город, не раз и не два откупавшийся от киевских походов богатой данью. На полуночи руси принадлежала Ладога, призвавшая князя-Сокола, и возведённый им Новгород – и оттуда купцы и воины доходили до земель, где одну половину года не заходит, кругами бродя по небу, солнце, другую – стоит непроглядная морозная ночь, а в небесах сходятся и бьются полчища огненных духов.

Не чёрной тенью, застящей небо, виделось здешним людям хазарское чудо-юдо, а всего лишь грязным пятном на огромном многоцветном полотне.

Иной раз и Мечеславу казалось так же. И он почти забывал про него, перебирая в памяти оружие, украшения, монеты из стран, про которые и не слыхивал раньше…

А потом вскидывался из сна в серое предрассветье от звенящего в ушах «еслааавушкааа», гаснущего над водами Становой Рясы.

Впрочем – даже и здесь жил человек, на чью жизнь хазарское грязное пятно пало тенью.

Не воин. Даже не мужчина.

Ключница на дружинном дворе, перед которым слуги и служанки трепетали, как дружинные молодцы перед одноглазым Ясмундом, хоть была она совсем не старой. Да и дружинники держались с нею с почтением – оттого ли, что женщина во вдовьем уборе была ещё и знахаркой, пользовавшей их раны и хвори, или от чего иного…

Отзывалась вдова-ключница на жутковатое прозвище Стрига. И Мечеславу было трудно поверить, что эта женщина – не одна из вдов, что жили в городцах его земли. Хоть и носила на ногах селянские лапти – держалась Стрига не селянкой и подавно не служанкою.

Вечером дня Купалы почти все дружинники ушли за стены, на луг у Десны, Мечеслав сам вызвался остаться в крепости, один из немногих. И врагов-то тут было ждать неоткуда – людей в крепости оставляли больше для порядка, по ратному обычаю. А Мечеслав – он вспоминал прошлую Купалу. И своё недолгое счастье – с женщиной, которую он не сумел защитить. Казалось… казалось немыслимым сейчас, когда Бажера в хазарской неволе, войти с другой в тёплую летнюю воду. С другой пускать по воде венки. Прикасаться к другому телу.

Оттого и остался он в крепости, чувствуя себя едва ль не одиноким домовым в опустевших хоромах. Ходил по вершине стены – по заборолу, – глядя на россыпь костров, катящиеся по склону огневые колеса, слышал доносившиеся даже до бойниц обрывки песен и многоголосый смех.

Так и наткнулся на Стригу.

Ключница тенью в тенях стояла на забороле, глядела на берег. С такой тоскою на обычно бесстрастно-строгом узком лице с резкими скулами, будто смотрела на живых – с того берега Забыть-реки.

Так засмотрелась, что не заметила, как Мечеслав Дружина подошёл к ней. Заметив его, вздрогнула, поклонилась, качнув северскими, ужами свившимися колечками на висках.

– Господин? Почему ты здесь?

Какой из духов опускающейся на землю ночи потянул его за язык…

Мечеслав рассказал всё. Рассказал то, что не рассказывал ни Верещаге, ни Икмору – никому из тех, с кем делил бой и стол. Всё – от встречи на болоте и до крика над Становой Рясой.

Стрига не перебивала – слушала. Тёмные глаза будто пили его рассказ. Тонкие пальцы то касались брёвен заборола, будто чьей-то руки, то взлетали к лицу, то сжимались, белея на сгибах. Вятич не видел этого – он смотрел на берег Десны, но и его не видел.

Закончил – и замер.

Ждал хлёстких и верных слов – приговора, который принял бы, как от равнородной.

Ждал – северянка повернётся и уйдёт. И это было б едва ль не страшнее.

Вместо этого Стрига заговорила.

Её звали Нежкой.

Маленькая весь, где родилась на свет Нежка, стояла на Семи-реке.

Её жениха звали Весел.

Это было пять лет назад.

Самый счастливый день в её жизни сменился самой страшной ночью.

Зарево пылающих соломенных кровель. Нелюдская клекочущая речь в ночи, подступающая отовсюду резкая, звериная вонь чужих тел. Нечеловеческий крик золовки – на её глазах головёнка оторванного от её груди малыша расплескалась чёрным по белёной стене хаты.

И самое страшное – разрубленное тело Весела на свадебном ложе – и смуглые лапы, сграбаставшие её запястья, рвущие рубаху – и валящие на то самое ложе, в горячую, маслистую лужу…

Их отбили. Шайка коганых печенегов, пробравшаяся мимо дозоров и застав, обратно так же легко уйти не смогла. Нежка видела, как голова того, кто убил Весела и изнасиловал его невесту рядом с ещё не остывшим телом жениха, слетела в бурьян. Видела, как последние пытающиеся удрать степняки один за другим валятся в траву, выгибаясь от смертоносных укусов безжалостных северских стрел.

Спасённых полонянок приютили сородичи. На юную вдову, ни дня не бывшую женою, смотрели со смесью жалости и опаски – селянам такая беда кажется опасной, заразной хворью. Приютила её деревенская ведунья, бабка Сновидиха. С нею училась Нежка разбирать травы, смешивать зелья, распознавать хвори, принимать роды. От неё перенимала вещие слова.

Когда первый раз женская немочь минула её, Нежка даже не обратила на это внимания. Было не до того. Невеста-вдова пряталась в травах, оберегах и заговорах Сновидихи от своей памяти. От снов, в которых опять заламывали ей руки смуглые лапы, опять обдавала вонью из пасти косоглазая морда, опять смотрел мертвыми глазами жених… от сочувственных и насторожённых глаз земляков. От шёпотов за спиною.

Только на третий месяц она поняла, что непраздна.

Родичи надеялись, что это проросло в невесте семя Весела. А её мутило жутким предчувствием.

Не зря же приползал чуть не каждую ночь сдохший собачьей смертью коганый.

Ребёнок родился в Зелёные Святки. Ночью, в тёмной повети – не знавшие бань северянки рожали там.

Сновидиха протягивала ей младенца, лопотала – мол, мальчик, мол, крепенький.

А Нежку вдруг от первого прикосновения толкнуло…

Омерзением. Страхом. Ненавистью. Словно вся та ночь, самая страшная ночь её короткой жизни сгрудилась, скукожилась в кричащий комок плоти на морщинистых руках Сновидихи.

Младенец? Нет.

Детёныш.

Косоглазая тварь не зря приползала в её сны. Душегуб, насильник, детоубийца – коганый отнял у её жениха не только жизнь, но и новое рождение. Зарубленная прямым клинком русина степная нечисть норовила опять вылезти на свет…

Пальцы, сомкнувшиеся на черноволосой головёнке орущего существа, становятся вдруг твёрдыми, будто птичьи когти. Мягкий мокрый череп подаётся под ними, но, не довольствуясь этим, пальцы-когти поворачивают его противусолонь – сморщенной мордочкой к спине.

Вопль обрывается.

Сновидиха, принявшая лучину из рук рожаницы, роняет её – в темноте только видны огромные глаза старой знахарки. Не оглядываясь на неё, Нежка перегрызает пуповину, отбрасывает кусок мёртвой плоти к ослабевшим ногам старухи и, свернувшись калачиком на повети, засыпает, в первый раз за много месяцев – спокойным сном.

Смуглая косоглазая тварь ушла навсегда.

Выбравшись наутро с повети на деревенскую улицу, та, кого раньше звали Нежкой, не узнала своего нового дома. Раньше на неё глядели с опаской или с жалостью. Теперь не глядели вообще, отводя взгляды, торопясь скрыться с глаз. Раньше её окружал жалостливый ропот. Сейчас – тишина. От неё уносили детей. Она пыталась помогать сородичам – работу выхватывали из-под рук. Рядом с нею не садились прясть. При ней замолкали песни. Еду ей выносили отдельно. Сновидиха не только перестала учить её – перестала пускать в свою хату, и звавшаяся раньше Нежкой ночевала в той же повети.

Она не запомнила имени того… нет, той, что первой бросила ей через плечо, пряча на груди лицо дочки:

– Не ходи к нам, Стрига…

До самой жатвы она ещё пыталась жить с ними. Быть рядом. Но настала пора жать, и…

– Не трогай наш хлеб, Стрига.

И тогда она ушла. Шла долго. Шла, куда вели глаза.

Пока не увидела людей в блескучих железных рубашках – похожих на тех, что убивали вместе с северянами степную нечисть, отнявшую у ней обычную женскую судьбу. Впереди ехали двое. У одного глаза были ясные, как летнее небо. У другого – одинокий совиный желтый глаз.