Читаем без скачивания Ленинградская зима. Советская контрразведка в блокадном Ленинграде - Василий Иванович Ардаматский

Она говорила ровным голосом, как будто не о себе.

— Я могу дать вам шоколад, — сказал Браславский.

— Что? Что? — Она быстро подняла лицо и непонимающе смотрела на него.

Браславский достал из кармана половину плитки и протянул ей. Она не брала и смотрела на шоколад со страхом, с губы у нее потекла тоненькая струйка слюны.

— Возьмите… возьмите, — приказал Браславский и сунул шоколад ей в руку.

Надежда Сергеевна взяла шоколад, поднесла его к глазам и вдруг вцепилась в него зубами, не сорвав обертки. Ее лицо исказилось от боли, и она разжала губы — они были в крови.

Браславский смотрел на женщину с ужасом.

Надежда Сергеевна съела шоколад и только малюсенький кусочек, оглянувшись на Браславского, спрятала под тряпье. И вдруг деловито спросила:

— Вы надолго у меня остановитесь?

— Еще не знаю, возможно, что завтра уеду.

— Ну что ж, хоть один день да мой, — сказала она и непонятно чему рассмеялась. — Вот только кровати лишней у меня нет. Была мужняя, но я ее в печке стопила, тем паче что муж мой все равно на войне убит.

— Я как-нибудь устроюсь, — сказал Браславский, совершенно не представляя себе, как это он устроится, если по полу бегают мыши.

— Печку можно протопить, — сказала женщина. — Но для этого надо слазить на чердак, — я одна боялась…

Браславский влез на чердак и сбросил оттуда целую груду вещей: разломанный ящик со старой обувью, комплекты журнала «Нива» за годы Первой мировой войны, рулон обоев, книги, моток веревок…

Раскалившаяся печка немного нагрела комнату. Женщина, задыхаясь, принесла с улицы ведро снега и поставила его на печку. Потом они молча пили жидкость зеленоватого цвета, пахнувшую аптекой.

— Как это у вас шоколад сохранился? — вдруг спросила Надежда Сергеевна.

— Береженого бог бережет, — ответил Браславский.

Женщина изумленно, испуганно смотрела на него, но больше не разговаривала. Она залезла под тряпье на кровати, Браславский, не раздеваясь, устроился бочком на узкой лавке у стены, подложив под голову комплект «Нивы». Все происходившее с ним в этот день так его утомило, что он сразу уснул.

Проснулся внезапно — кто-то шарил рукой у него на груди. Браславский вскочил, как подброшенный пружиной, ударился головой обо что-то мягкое, отлетевшее от него в сторону, и выхватил из кармана пистолет. Черная тень метнулась к кровати и зашуршала там тряпьем. Он понял: хозяйка искала шоколад…

«Очевидно, рехнулась», — подумал он и снова лег на лавку. Но заснуть он больше не смог — уже брезжил робкий рассвет…

Когда в комнате немного посветлело, женщина вылезла из-под тряпья. Молча, медленно двигаясь, она растопила печку и пошла на улицу за снегом. Браславский встал, проделал быструю, энергичную гимнастику, разогрелся немного и стал собираться.

— Вы когда придете? — спросила Надежда Сергеевна.

— Не знаю. Получите… — он протянул ей две сотенные бумажки.

— К чему они… — тихо спросила она. — Вы приходите…

В десять часов утра Браславский вошел в темный вестибюль гостиницы «Астория». За стеклянной перегородкой догорала свеча, но там никого не было. Браславский подождал. Пришла женщина в полушубке.

— Я хотел бы остановиться в вашем отеле.

— Прибалт? Из Риги? — спросила женщина.

Браславский вздрогнул, но ничего не сказал.

— Только люди оттуда называют нас отелем, — сказала женщина и протянула в окошечко руку. — Давайте какой-нибудь документ.

Браславский отдал ей новенький советский паспорт и справку, которая была «дана директору рижской библиотеки Березину Н. Н. в том, что он работает в этой должности с января 1941 года».

Справка была действительна по 31 декабря 1941 года, а уже было 4 января 1942 года. Когда женщина просматривала справку, Браславский сказал:

— Я бы с удовольствием продлил справку, но боюсь ехать для этого в Ригу.

— Да, не стоит… — улыбнулась женщина, и только сейчас Браславский разглядел, что это была совсем еще девчонка, и притом очень красивенькая, с большими темно-синими глазами, с милой улыбкой.

— На каком этаже хотите жить? — спросила она.

— Мне все равно.

Он получил номер на бельэтаже с окном, выходившим во двор, на какие-то гостиничные крыши. Странная вещь — трубы отопления были ледяные, а в номере было совсем не так холодно, как в доме на Автовской улице.

Оставив в номере свой рюкзачок, Браславский ушел в город. Этот первый свой день в Ленинграде он целиком посвящал наблюдению жизни. К вечеру он вернулся в гостиницу. За стеклянной перегородкой дежурила все та же девушка.

— Есть кипяточек, — сказала она, подавая Браславскому ключ. — У вас посудина имеется? Ладно, я дам вам кружку. Держите. Вернете завтра моей сменщице.

Браславский поблагодарил ее и уже отошел от окошечка, как услышал, что его зовут.

— Извините! Чуть не забыла. Тут у нас полно ваших земляков, я им сказала ваш номер. Так что не удивляйтесь…

Поднимаясь по лестнице, Браславский лихорадочно соображал, как поступить. Первая мысль — немедленно уйти из отеля и не возвращаться. Но это было бы подозрительно, и та же дежурная могла донести в полицию. Можно было запереть дверь и не отзываться на стук. Но это тоже подозрительно — не может беженец, находясь на чужбине, отказаться от встречи с земляком.

Браславский так и не успел решить, как ему поступить, — дверь открылась, и в номер вошла женщина лет сорока в каракулевом манто, из-под которого было видно яркое кимоно. В одной руке у нее была горящая свеча, другой она вела маленькую девочку. Она прикрыла дверь и подняла свечу над головой.

— Кунгс[6] Берзиньш? — спросила она.

Браславский ответил, что он действительно Березин и что он предпочел бы говорить по-русски, так как латышского он так и не освоил.

— Можно и по-русски, — согласилась женщина. — Разрешите присесть…

— Бога ради, извините меня. — Браславский придвинул кресло и взял из ее рук свечу.

Она села, девочка прижалась к ее ногам.

— Я тоже русская. Но мой муж латыш. Его фамилия Озериньш. Вы не знали его?

— Очень знакомая фамилия, — пробормотал Браславский, наморщив лоб.

— Но это не важно. Скажите, пожалуйста, когда вы выехали из Риги?

— Двадцать шестого июня утром, — ответил Браславский.

— Поездом?

— Нет, семья моя выехала двумя днями раньше поездом, а я оказался в автоколонне университета.

— Значит, вы не поездом, — тихо сказала женщина. — Тогда вы ничего не знаете. Извините, пожалуйста… — Она встала и взяла свечу: — Я так волновалась… Еще раз — извините меня. Но вы должны понять — я очутилась здесь одна… с девочкой… без средств… В общем, вы понимаете. До свидания.

Девочка сделала книксен и побежала за матерью.

— Здесь живет одна русская учительница, или