Читаем без скачивания Иван Молодой. "Власть полынная" - Борис Тумасов

- Хоромы боярыни Марфы Борецкой. Муж ейный в прежние лета посадником новгородским был. Так за ней и укоренилось - Марфа-посадница. Ненавистью к Москве Марфа пышет… А уж богата сказочно. По всему Новгороду богаче бабы не сыскать. Амбары её не токмо в Новгороде, по всему краю северному, в Усть-Онеге и Поморье, сольницы её и рыбные ловища, почитай, по всем рекам и озёрам. До святой обители, что на островах Соловецких, добралась. Рукастая баба… Спит и зрит себя под Казимиром литовским…

В боярские хоромы вбежал, запыхавшись, дворецкий Марфы:

- Матушка, там у ворот московиты торчат, по всему видно, княжич молодой!

Боярыня выкатила глаза, не сказала - рыкнула:

- Почто медлишь? Вели ворота закрыть на засов да псов с цепи спусти! Чтоб и духом московским здесь не воняло! - И уже тише проворчала: - Гляди-кось, волк волчонка на Новгород напустил…

Минул месяц, как живёт в Новгороде молодой князь Иван, со многими жителями встречался, на торгу побывал и у стражников, какие с городских стен покой горожан стерегут, чтоб, упаси Бог, неприятель не мог в Новгород ворваться.

Заходил и к уличанским старостам Гончарного конца, Кузнецкого, Плотницкого. Нет, никто из мастеровых ни слова против Москвы не вымолвил.

Удивлялся великий князь: отчего государь молвил на Думе, что Новгород к Литве тянется?

Однако дьяк, побывавший у бояр, был иного мнения. Бояре сказывали, что Москва далеко, а Литва и Ганза поближе. Да и торг с западными городами - дело прибыльное…

После праздника Преображения Господня решило московское посольство домой ворочаться. Зазвал новгородский посадник Иван Лукинич к себе великого князя и дьяка Фёдора, чтоб вручить грамоту московскому великому князю Ивану Третьему.

Передавая грамоту, посадник плакался на нищету Новгорода, что государю Московскому Ивану Васильевичу и поминок [11] послать не может: пуста казна. А уж честь свою Новгород бережёт и дружбу с Москвой чтит.

Великий князь Иван посадника слушал молча, а дьяк хмурился, наконец вставил:

- О дружбе с Москвой речь ведёшь, Иван Лукинич, а я слышал, вы с Литвой сноситесь. Эвон, к боярыне Марфе Исааковне нонешней весной от короля Казимира посредник приезжал. А как-то на паперти посадница поносила великого князя Ивана Молодого. Так ли?

Посадник головой повертел:

- Враки это. Марфа Исааковна Борецкая не могла сказывать такого. А дьяк ему своё:

- Ужли это неправда, что Марфа ближних людей к себе зазывала и говорила: Великий Новгород, дескать, дожился, московские лапотники ему указывают?

Посадник заулыбался, рукой махнул:

- Ты, дьяк, недовольство на Новгород не таи. Мало ли что Марфа Исааковна языком полощет. Не со злого умысла она, да и не от всех новгородцев речь ведёт.

И степенно поклонился уходящим московитам.

Ещё не выбралось московское посольство за пределы земель новгородских, ещё хлюпала под копытами их коней новгородская болотная жижа, а боярыня Марфа Исааковна Борецкая, воротившись от заутрени и сытно позавтракав, потянулась, после чего сказала приживалке Ульяне, старице в монашеских одеждах:

- С отъездом московитов из Новгорода и дышать стало легче.

Опираясь на столешницу, поднялась. Прислужница отодвинула стул, и крупная, грудастая Марфа, опираясь на посох, перешла в низкую, сводчатую светёлку. На ходу велела:

- Кличь Дмитрия.

Уселась в кресло, руки скрестила - властная, глаза недобрые. Вошёл сын Дмитрий, молодой, розовощёкий, с копной рыжих кудрей и рыжеватой бородкой. Остановился у двери, отвесив поклон матери. Марфа измерила сына строгим взглядом.

- Почто у притолоки выю [12] гнёшь, я, чать, не кусачая.

Дмитрий подошёл ближе - послушать, о чём мать говорить намерилась. Знал: голос Марфы Борецкой всему боярскому Новгороду закон.

- Чать, ведаешь, Митрий, о чём речь вести буду?

- Нет, матушка.

Марфа поморщилась недовольно:

- Эко тугодум. Для тебя явление московитов с их щенком Иваном Ивановичем, великим князем, ничего не означает? О-хо-хо… А меня встревожило. Посему поручаю тебе, Митрий, в Литву поспешать, письмо моё к Казимиру, королю литовскому, повезёшь. Таясь, чтобы не стало известно в Москве. Надобно Новгороду стать под покровительство литовского великого князя.

Дмитрий матери не перечил, сам знал, что Новгороду под Литвой сподручней. И бояре новгородские о том в один голос твердят. Доколь Москва будет мнить Новгород своей вотчиной? Много мыслят о себе московиты. Поди, позабыли, когда Москва малым уделом была, а Новгород Великим ходил, Господином!

- Когда же, матушка, велишь ехать?

- С этим тянуть не след. На той седмице [13] и отправишься. Да язык не распускай, с чем едешь и к кому… Одно гляди: не давай Казимиру слова, что Новгород на унию [14] согласится. Я, может, на то рукой бы махнула, да владыка Иона проклянёт. В вере православной он твёрд и к Москве влечётся. А люд на концах к его голосу прислушается… И Федьке, брату своему, не брякай: пустомеля он и, ровно кочет, хвост распускает. Молодо-зелено!

- Исполню, матушка, как велишь.

- Олене велю снарядить тебя в дорогу. Чую, засидится в девках сестра твоя.

Марфа перекрестила сына, протянула руку:

- Ну, ужо целуй!

Дмитрий приложился, пятясь, покинул светлицу. От порога услышал голос матери:

- Кого в дорогу возьмёшь, сам решай…

Глава 4

Лето на осень перевалило, дни сделались короче, ночами холодало. Из дальней, степной сторожи прискакал в Москву гонец с вестью тревожной. По слухам, крымцы большую орду сколачивают. По всему видать, неспроста, в набег готовятся. А на Русь ли пойдут, на Литву ли - Бог знает, куда они коней направят.

А вскорости в один из дождливых осенних дней явился в Москву из Крыма мурза Керим и потребовал встречу с государем Иваном Третьим. В те дни Иван Васильевич был в Твери у князя Михаила. А когда Москву покидал, говорил жене:

- Аль я не добра Твери желаю, Марья? Так почто брат твой Михаиле душой лукавит? Ну, боярский Новгород к Литве ближе, да у тех и своя корысть. Но Тверь-то, Тверь, эвон как скособочило! А я-то мнил, князь тверской Михайло помнит, как наши отцы дружбу водили и как нас с тобой, Марья, венчали… Не хочет, не хочет Михайло знать, что Казимир Москве недруг и на земли наши вотчинные зарится…

Прибыл Керим в Москву и сразу в Кремль: подавай ему государя Ивана. Никто в Москве на татарина и внимания бы не обратил, стража бы его из дворца взашей прогнала, да был мурза князь необычный, племянник крымского хана Гирея, а гирейская орда - гнездо разбойное.

Созвал Иван Молодой бояр сообща решить, какой ответ мурзе дать. Старый князь Стрига-Оболенский заметил:

- Прими его, княжич, ты ноне государем Иваном великим князем назван. Вот и помудрствуй.

Сидевший рядом со Стригой боярин Беззубцев согласно закивал:

- Пусть мурза голос твой, великий князь, услышит.

И бояре разом заквохтали, загудели:

- Воистину, призови, великий князь, Керима. Крымский хан с нами ноне дружбу водит!

- Не злоби, князь, крымцев!

Мурзу ввели. Небольшой, кривоногий, в зелёном халате и войлочном малахае, он повёл по палате раскосыми глазами, заговорил без толмача [15] :

- После снегов крымская орда в набег на Литву пойдёт. Велено передать, чтоб урусы не посылали дружину в защиту Казимира.

С высоты отцовского кресла великий князь Иван Молодой спокойно выслушал слова татарина. А мурзу, видно, юность князя сразила. По палате взглядом зыркнёт и снова упрётся в Ивана. Скуластое лицо, поросшее редкой щетиной, кровью налилось. Однако речь закончил:

- Великий хан недоволен: отчего московский князь давно не шлёт поминки хану Гирею?

Иван нахмурился:

- Москва с Гиреем в дружбе, так к чему государю в защиту недруга Казимира воинов своих слать? А хану ответ таков: по морозу и снежному первопутку поминки наши повезём в Крым.

Встал, дав понять, что приём окончен. Бояре, покидая палату, переглядывались. И только Хрипун-Ряполовский, крякнув, промолвил:

- Ответ княжича Ивана великого князя достоин.

Всю ночь сыпал сухой пушистый снег, и к рассвету он уже шапками лежал на крышах домов и изб, на боярских теремах и маковках церквей.

- К урожаю, - радовались новгородцы, - на сырую землю лёг.

Из города выбрались засветло. Марфа Борецкая, дородная, в лисьей шубе и полушалке, вышла на высокое крыльцо посмотреть, как Дмитрий в дорогу собрался. Перекрестила сына:

- С Богом! Знаешь, о чём с Казимиром говорить. А мы его сторону возьмём.

И ушла, величественная, власть свою зная. Дмитрий завалился на добрую охапку сухого сена, кинул коротко: