Читаем без скачивания Дом на берегу - Клиффорд Саймак

На его глазах на валун опустилась птичка. Птичка была певчая, но какая именно, не разобрать: далеко. Он лениво наблюдал за птахой, пока та не вспорхнула и не улетела.

Не удосужившись раздеться, лишь сбросив с ног ботинки, Лэтимер пересек комнату, повалился на кровать и забылся едва ли не раньше, чем голова коснулась подушки.

Когда он проснулся, был почти полдень. Умылся, причесался, с бритьем возиться не стал и, слегка пошатываясь, спустился вниз: стряхнуть с себя дурман чрезмерно крепкого сна было не так-то просто. В доме никого не оказалось, но в столовой был оставлен один прибор, а на буфете — завтрак, накрытый салфетками. Он выбрал себе почки и омлет, нацедил чашку кофе и перешел к столу. Запах пищи разбудил волчий аппетит, он съел все до крошки, сходил за добавкой и уж, конечно, за второй чашкой кофе.

Наконец он вышел на воздух через дверь заднего фасада, но и тут никого не увидел. К берегу, как и вчера, сбегал поросший березами склон. Издалека донеслись два хлопка, похожих на выстрелы. Наверное, кому-то захотелось поохотиться на уток или на перепелов. Говорил же Джонатон, что здесь отличная охота.

Чтобы достичь берега, пришлось осторожно пробираться сквозь нагромождения камней. Мелкая галька хрустела под ногами. Набегающие валы разбивались о беспорядочно разбросанные валуны, и даже в сотне ярдов от воды на лицо оседала влага — пелена мельчайших брызг.

Под слоем гальки что-то слабо сверкнуло, и Лэтимер наклонился, заинтересованный. И лишь нагнувшись совсем низко, понял, что это агат размером с теннисный мяч. Одна из граней была сколота — именно она, мокрая от брызг, и посылала неверный восковой отсвет. Он подобрал камень и принялся полировать, счищая налипшие зернышки песка и припоминая, как мальчишкой искал агаты по заброшенным гравийным карьерам. Здесь, на берегу, совсем рядом с первым агатом отыскался второй, а неподалеку, в сторонке, третий. Ковыляя на корточках, он подобрал все три камня — второй был чуть побольше первого, третий чуть поменьше. Он вглядывался в них, как встарь, любуясь изяществом их структуры, ощущая вновь, через столько лет, нервную дрожь, какую испытывал всякий раз, когда находил эти камни. К тому времени как он уехал из дому в колледж, у него набрался целый мешочек агатов, припрятанный в углу гаража. Кто бы мог подсказать, что сталось с этими камушками потом?..

Внезапно из-за валунов, громоздящихся в нескольких ярдах от Лэтимера, показалось нечто диковинное и направилось вперевалку к воде. Птица, ростом дюймов в тридцать, отдаленно напоминающая пингвина. Оперение в верхней части туловища было черным, в нижней — белым, и глаза окольцованы большими белыми кругами. Крохотные крылышки покачивались на ходу. А клюв был острый и тяжелый — грозное ударное оружие.

Не оставалось сомнений — он видел большую бескрылую гагарку, птицу давно вымершую, но в свое время распространенную от мыса Код до канадского Севера. Матросы Картье, истосковавшиеся по свежему мясу после однообразных морских рационов, забивали их дубинками по сотне за раз, одних поедая без промедления, а других засаливая впрок в бочонках.

За первой гагаркой из-за камней показалась вторая, потом еще две подряд. Не удостоив человека вниманием, они пересекли вперевалочку полосу гальки, добрались до воды, нырнули и беззаботно поплыли прочь.

Лэтимер, не вставая с корточек, следил за птицами как зачарованный. Да, Джонатон предупреждал, что он встретит их на берегу, но одно дело — знать, что они тут водятся, и совсем другое — увидеть их воочию. Теперь он твердо, как никогда ранее, уверился в том, куда его занесло.

Где-то слева громыхали редкие выстрелы, но иных вестей о себе другие обитатели дома не подавали. Вдали, прижимаясь к самой воде, пронеслась стайка уток. Усыпанный галькой берег навевал чувство покоя — подумалось, что такой покой человек знавал лишь в те давние годы, когда Земля была еще почти свободной от человечества.

Сидя здесь, на берегу, Лэтимер припомнил странную группу берез и вдруг, без всякого явного повода, сообразил, что же в них было странного, приковывающего внимание, — обостренный взгляд художника уловил искажение перспективы. Нахмурясь, он старался развить догадку, решить, что же именно делало перспективу искаженной. Но прийти к четкому выводу не удавалось.

Когда он, наконец, покинул берег и поднялся вверх по склону, то сразу же увидел Джонатона: старик сидел в кресле на веранде, обегающей задний фасад. Преодолев подъем, Лэтимер нашел себе такое же кресло и сел рядом.

— Видели гагарок? — осведомился Джонатон.

— Четырех, — ответил Лэтимер.

— Случается, берег кишмя кишит ими. А бывает, что неделями ни одной не встретишь. Андервуд и Чарли пошли поохотиться на вальдшнепов. Наверное, вы слышали выстрелы. Если охотники не замешкаются, у нас на обед будет жаркое из дичи. Вы когда-нибудь пробовали вальдшнепа?

— Лишь однажды. Много лет назад. Когда поехал с приятелем в Новую Шотландию на ранний осенний перелет.

— Вот именно. В наше время они остались только там да еще в нескольких диких местах. А здесь они водятся на каждом болоте, чуть не под каждой ольхой.

— Где все остальные? — поинтересовался Лэтимер. — Когда я вылез из постели и спустился позавтракать, в доме не было ни души.

— Женщины отправились за ежевикой. Это у них в обычае. Все же какое-никакое, а занятие. Вообще-то ежевичный сезон кончается, но собирать еще можно. Не сомневайтесь, они вернутся вовремя, и у нас вечером будет ежевичный пирог. — Джонатон причмокнул. — Жаркое из дичи и ежевичный пирог. Надеюсь, вы достаточно проголодаетесь.

— Вы когда-нибудь думаете о чем-нибудь, кроме еды?

— О многом и разном. Вся суть в том, что тут хватаешься за любой повод задуматься. Размышляешь — и вроде занят.

— Вчера ночью вы сказали мне, что нам нужна новая философия, поскольку все старые стали несостоятельными, — произнес Лэтимер.

— Сказал, не отрекаюсь. Мы сегодня живем в обществе, насквозь подконтрольном и регламентированном. Крутимся в тисках ограничительных правил, то и дело сверяясь со множеством номеров — на карточках социального страхования, на налоговых декларациях, на кредитных карточках, на текущих и пенсионных счетах и на всяких других бумажках. Нас сделали безликими — и в большинстве случаев с нашего собственного согласия, поскольку эта игра в номерочки на первый взгляд делает жизнь проще, но главное в том, что никто не хочет ни о чем беспокоиться. Нам внушили, что всякий, кто обеспокоен чем бы то ни было, — враг общества. В сущности мы выводок скудоумных цыплят: мы машем крылышками и суетимся, попискиваем, а нас все равно гонят по дорожке, проложенной другими. Рекламные агентства втолковывают нам, что покупать, пропагандисты учат нас, что думать, и даже сознавая это, мы не протестуем. Иногда мы клянем правительство — если набираемся храбрости клясть что бы то ни было вообще. А по моему убеждению, если уж проклинать, то не правительство, а, скорее, воротил мирового бизнеса. На наших глазах поднялись межнациональные корпорации, не подвластные ни одному правительству. Они мыслят глобальными категориями, строят планы планетарного размаха, они смотрят на человечество как на резерв рабочей силы и потребительский рынок. Ну и, пожалуй, отдельные представители человечества могут их интересовать как потенциальные инвесторы, но не более того. С моей точки зрения, это серьезная угроза человеческой свободе и человеческому достоинству, и нужен новый философский подход, который помог бы нам с нею справиться.