Читаем без скачивания Мыслитель действует - Кристине Нёстлингер

И Лилибет так шваркнула ногой свои школьные тапочки, что они отлетели в дальний угол клетки. Все остальные тоже застегнули свои сумки и вслед за Лилибет вышли из раздевалки. Михи Ханак запер дверцу клетки. Ребята молча поднялись по лестнице. На самой верхней ступеньке их ждал господин Штрибани с протянутой рукой. Михи Ханак положил ключ ему на ладонь.

– Не больно-то вы торопитесь, молодые люди, – проворчал завхоз. – Если я всякий раз буду здесь так долго стоять и ждать, пока вы соизволите принести ключ от раздевалки, у меня ноги отвалятся.

– Простите, господин Штрибани, но скажите, пожалуйста, сегодня у вас никто не брал нашего ключа? – спросил Сэр.

Завхоз с неприязнью взглянул на Сэра.

– Кому бы это он мог понадобиться? Сэр пожал плечами, а завхоз спросил:

– А вы, собственно, из какого класса?

– На бирке ключа помечено, – пробормотал Мыслитель.

– Из 3-го «Д», – ответил Сэр.

– А-а! – протянул завхоз, и лицо его стало свирепым. – Там, где кран сломался?..

Сэр кивнул.

– С вами неприятностей не оберешься, – прошипел Штрибани. – Ключа вашего никто не брал.

– Это точно? – переспросил Мыслитель.

– Точно-парточно... Что за дурацкий допрос? – Лицо завхоза побагровело от гнева. – Стоите тут, никак не разойдетесь по домам и болтаете всякий вздор! Сегодня ко мне никто еще не приходил за ключами. Значит, и вашего никто не брал.

Завхоз повернулся к ним спиной и, бормоча, побрел прочь.

– Что ж, мы, пожалуй, теперь тоже разойдемся. Ведь изменить что-либо мы все равно не в силах, – сказал Туз пик.

И ребята из 3-го «Д» медленно двинулись к школьным воротам. Лилибет шла впереди всех, ей ведь надо было торопиться. У ворот она кивнула остальным и побежала домой. Она и так уже опаздывала на восемь минут. А это ей обернется шестнадцатью минутами громких маминых упреков.

На углу Мартина нагнала Лилибет.

– Знаешь, я уверена, – начала она, с трудом переводя дух, – я просто уверена, что Розвита все выдумала. Она ведь всегда хочет быть в центре внимания. Она просто врет. Из-за того, что у меня украли «молочные деньги», у нее тоже обязательно должно что-то пропасть.

– Не думаю, – сказала Лилибет.

– Помнишь, в прошлом году она сама спрятала свой физкультурный костюм?

– Да это потому, что не хотела идти на физкультуру, – сказала Лилибет.

– Чушь! – Голос Мартины был полон яда. – Ее хлебом не корми, только бы все ею занимались. Она воображала, вот что я тебе скажу! Ведь даже бровью не повела, когда Бабси Биндер заподозрили в том, что она ее барахло утащила. Плевать ей было!

– Неправда! – Лилибет даже остановилась от возмущения. – Ты так говоришь, потому что терпеть ее не можешь. Когда Розвита заметила, что подозревают Бабси, она сразу призналась, что сама спрятала свой костюм.

– Да только потому, что ее приперли к стенке: ведь Дальмар видел, как она его прятала! – Мартина постучала пальцами себе по лбу. – Ты такая наивная, Лилибет, ты и понятия не имеешь, какая она на самом деле.

Теперь Лилибет надо было идти налево, а Мартине направо.

– Проводить тебя? – спросила Мартина.

– Нет, не надо, я очень спешу...

И так как на светофоре вспыхнул как раз зеленый свет, Лилибет побежала на ту сторону улицы. Она была рада, что отделалась от Мартины. «До чего же она вредная, – думала Лилибет, – просто злая. Всегда что-нибудь плохое скажет о других». Но потом, уже подходя к своему дому, она сказала себе: «А может быть, Мартина не так уж неправа? Ведь Розвита Фрелих и правда чудная какая-то. Стоит при ней кому-нибудь сказать, что был в субботу в кино, как она тут же кричит, что и она была в кино. А если кто расскажет, что ко дню рождения ему обещали новый проигрыватель, так и она начинает всех уверять, что тоже получит в подарок новый проигрыватель. Вполне возможно, что она разыграла всю эту историю с кражей, разыграла только потому, что у кого-то пропали деньги».

Поравнявшись с воротами своего дома, Лилибет глубоко вздохнула. Из-за чего, решить трудно. Может, из-за тяжелых мыслей по поводу Розвиты, а может, оттого, что увидела стоящую в дверях маму с искаженным тревогой лицом. Мама с упреком глядела на часы.

4 ГЛАВА,

в которой, правдивости ради, в наш рассказ вставлены подлинные выдержки из дневника Мыслителя

Вот уже несколько лет, как Мыслитель вел дневник. Но для этого ему не были нужны переплетенные в бархат роскошные альбомы для стихов и сердечных тайн, которые запираются на замочки. Нет, Мыслитель записывал свои мысли в толстую тетрадь в клеточку. Держать их в тайне ему было незачем, потому что они отнюдь не были секретными.

Чтобы ознакомиться с ними, никакого допуска не требовалось. Совсем наоборот. Мыслитель исписывал эти клетчатые страницы одну за другой именно потому, что у него голова была полна мыслей, которые решительно никого не интересовали. Это были мысли о справедливости, мысли о смерти и вообще о том, что значит быть мертвым, мысли о наследственной склонности к скупости, мысли о жизни на других планетах, мысли о зле и добре, о политических партиях, о глупости, о беспричинном страхе, о хороших отметках в школе и вообще о жизни. Даже Туз пик и Сэр, хотя они и были его лучшими друзьями, не очень-то рвались обсуждать такого рода проблемы с Мыслителем. Максимум, на что они были способны, это терпеливо его выслушать, прикрывая при этом рот рукой, чтобы скрыть зевки. А маму Мыслитель и тем более не мог ввести в круг своих размышлений. Всякий раз, когда он пытался это сделать, она приходила в отчаяние.

– Даниэль! – восклицала она в испуге, как только Мыслитель пытался с ней поговорить о чем-нибудь таком. – Мальчик в твоем возрасте не должен думать о подобных вещах. Брось все эти мысли, пока не вырастешь! Наслаждайся юностью!

А когда Мыслитель пытался спорить с мамой, защищать свое право на любые мысли и объяснять ей, что запретить себе думать вообще невозможно и что даже по ночам мысли иногда не позволяют уснуть, мама Мыслителя сокрушенно качала головой и говорила:

– Бедняга ты, Даниэль! И я тебе не в силах помочь, потому что я – женщина.

Мама Мыслителя считала, что думать – это мужское занятие. Это ей в свое время так долго внушал ее отец, что она в конце концов поверила.

Мама Даниэля бесконечно жалела своего мальчика, потому что в доме не было больше мужчины и некому было помочь ему думать. Она часто ломала себе голову над тем, не следует ли ей снова выйти замуж, чтобы в семье появился человек, который хоть как-то разбирается в думанье. Время от времени к ним даже приходили в дом какие-то мужчины, и мать знакомила их с Даниэлем. Но ни один из этих мужчин Мыслителю не нравился. Он и не пытался делиться с ними своими мыслями. Когда такой мужчина приходил к ним в гости, Мыслитель удирал к себе в комнату и запускал проигрыватель, да так громко, что у нового знакомого едва не лопались барабанные перепонки. И мозги плавились. И пот струился по лицу.

По этой ли причине или по какой другой, сказать трудно, но гости этого рода никогда не появлялись второй раз и вообще больше не подавали о себе знать. Мама Мыслителя, во всяком случае, считала, что причина в этом.

Конечно, у Мыслителя был и отец. Отец, у которого, вероятнее всего, в голове тоже рождалось много мыслей. Впрочем, проверить это Мыслитель не мог, поскольку отец его после развода жил в Швейцарии. По решению суда отец получил право встречаться со своим сыном раз в неделю, а летом проводить с ним два месяца, но отец Мыслителя этим правом не пользовался. И так как в судебном решении ничего не сказано о том, что сын тоже имеет право видеть своего отца, они ни разу не виделись уже почти девять лет.

Мыслитель никогда не говорил о своем отце. А если кто-нибудь о нем спрашивал, то отвечал:

– У меня нет отца, и никогда не было.

Если же собеседник продолжал настаивать, утверждая, что какой-никакой отец все же должен был когда-то быть, Мыслитель говорил:

– Пусть так. Но мой умер, когда я был еще зародышем у мамы в животе.

Даже Сэру и Тузу пик он рассказал эту версию, хотя те прекрасно знали, что он врет. У них даже сохранилось со времен детского сада смутное воспоминание об отце Мыслителя. Но они, по взаимному уговору, никогда не уличали Мыслителя во лжи.

– Раз он выдал своему старику свидетельство о смерти, – заявил как-то Туз пик, – значит, у него есть на то свои причины.

И Сэр полностью разделял эту точку зрения.

Даже в синих тетрадках дневника не было ни одной мысли, относящейся к отцу Мыслителя. Впрочем, другие отцы там тоже не упоминались. В них вообще никогда не было речи о том, что изо дня в день происходило с Мыслителем или вокруг него. Все это он считал слишком скучным и не заслуживающим упоминания в дневнике.

Так обстояло дело до 7-го ноября. Еще 6-го ноября Мыслитель исписал целых три страницы убористым почерком, рассуждая о том, что врожденной глупости быть не может, что ни один ребенок не обречен с рождения на двойки в аттестате. Но вот уже 7-го ноября на первой странице новой общей синей тетрадки можно было прочесть: