Читаем без скачивания Кожа - Евгения Викторовна Некрасова

поиграть. Его родители еще долго будут в поле. Она кивнула. Он объявил игру в ладошки. Хоуп вытянула руки. Сын хозяев поглядел на них и сказал, что не может играть с ней из-за цвета ее кожи. Хоуп хотела продолжить мести. Сын хозяев сказал, что придумал. Он ушел и вернулся с белыми мелками, которые остались от занятий. Он протянул их Хоуп, велел намазать ими лицо, шею, руки. Работающая покачала головой. К ним пришла кошка, села на крыльцо и повернулась в сторону руки. Она любила Хоуп. Сын хозяев сказал, что тогда прикажет ее высечь. Хоуп покачала головой. Тогда он сказал, что расскажет матери, что она ходила лежать в постели Дочери хозяев. Хоуп пожала плечами. Сын хозяев схватил кошку, сжал той шею и сказал, что он убил сестру и кошку ему убить не страшно. Хоуп пожалела его своими большими коричневыми глазами. Он заплакал. Отпустил кошку, взял мел и принялся зарисовывать ей щеки. Хоуп дернулась, забрала у него мелки, растерла их камень о камень и намазалась крошкой. С белыми щеками, лбом, носом, подбородком, шеей, руками и даже ладонями она играла с Сыном хозяев в ладошки. При каждом соприкосновении их рук разлеталось белое облако.

Хоуп долго смывала мел, поливая себе в ладонь из кувшина. Но белость только размазывалась по коже. Ночью Хоуп не могла заснуть из-за запаха мела и ощущения другого слоя на себе. Все спали. Она встала. Тихо вышла из белого дома, прошла сквозь заросли, спустилась к реке, зашла в воду, окунулась, вынырнула и терла кожу, смывая с себя белость. Она увидела противоположный берег с сахарным лесом капиталиста-предпринимателя, соседа Хозяина ее матери. Зашагала дальше в воду, а потом поплыла. Это получалось как полет, только в воде. Надо было махать руками. На второй половине реки Хоуп принялась тонуть. Полет окончился, сделалось одно барахтанье. Силы кончились, Хоуп стала падать с поверхности воды. Ее плечи, шею, подбородок, лоб сожрала река, но ноги ее воткнулись в мягкое дно. Макушка оставалась на поверхности. Хоуп задрала голову, чтобы вернуть наружу рот и нос. На цыпочках она направилась к дереву. Дно чавкало, жевало Хоуп заживо. Зато уже вся голова ее оказалась вне воды. Дно тянуло свое. Хоуп подергала ногой и вышла на берег без одного ботинка. Дальше она двигалась через первый сахарный лес. Луна освещала его как единственная, но сильная свечка. Тростниковые стебли стояли, как обычно, сладкой своей армией. Хоуп шла долго. Сахарный лес был одинаков спереди, сзади, по бокам. Он окружал ее и обволакивал. Хоуп перестала понимать, куда идти, она заметалась. Вдруг впереди она увидела девочку чуть меньше себя. Та стояла среди стеблей в белом платье, которое светилось от луны. Хоуп приблизилась к ней. Кажется, девочка была из работающих. Хоуп спросила ее, как выйти из сахарного леса и пройти к просто лесу. Девочка двигала челюстью, отвечала. Хоуп сказала, что ничего не слышит. Подошла еще ближе, чтобы расслышать девочку. У той были пуговичные глаза, черное блестящее лицо. Она потянула к Хоуп палку, тоже обмазанную смолой. Хоуп отстранилась. Сказала, что ничего не ворует, а заблудилась и ищет выход к лесу. Девочка покрутила глазами-пуговицами. Подняла другую смоляную палку, показала ею направо, потом опустила вниз и показала на линию ряда на почве. Хоуп поблагодарила и побежала по этому ряду, никуда не сворачивая.

В его конце чуть не налетела на надзирающего с ружьем. У Хозяина этого леса были деньги, чтобы нанимать дополнительных ночных надзирающих. Ковыляя, Хоуп вышла из сахарного леса, зашла в просто лес. Ветки и корни кололи голую левую ногу. Деревья равнодушно стояли в темноте. А Хоуп просто шла и уверена была, что к маме она двигается правильно. Она рисовала этот путь много раз веткой на грязи у свинарника. Когда лес кончился, Хоуп увидела светящийся в темноте огромный белый дом своих бывших Хозяев, в котором она никогда не была. Снова зашла в лес, прошуршала по его кромке в сторону хижин работающих. Их дом исчез. Вместо него стояла низкая и узкая хижина, больше похожая на гроб, в который положили Дочь хозяев, чем на дом. Мать никак не могла тут поместиться. Хоуп огляделась – место было верным. Она решила зайти и спросить про мать. Было не заперто. В хижине помещалась только циновка и чуть пространства было оставлено для чего-то еще. На циновке спала женщина. Хоуп аккуратно подергала ее за плечо. Голд проснулась.

Голд снова держала Хоуп на своем теле. Оно сильно уменьшилось, состарилось. А Хоуп выросла и занимала гораздо больше места на матери. Это вернулось счастье – идеальное состояние Хоуп, которое складывалось из любви и спокойствия. Голд распутала тюк-подушку. Достала белое платье для церкви, ей сшили его сочувствующие работающие женщины. Переодела дочь в сухое, платье повесила сушиться на мотыгу. Ходила по хижине-камере с Хоуп на руках, укачивала ее, как совсем маленькую, и тихонько ей пела о том, как сожгли хижину, как ее перевели в Сильные средне, как над ней смеются надзирающие и даже некоторые работающие, о том, что у нее нет больше силы и власти, что она построила эту новую хижину как временную – не для жизни, а для ожидания Хоуп, что оставила для Хоуп немного места и вот она пришла. Хоуп пыталась не засыпать, но зачем еще материны руки. Голд ходила-пела. Соседка Грейс сказала мужу, что Голд снова поет ночью ребенку, которого нет. Голд ходила-пела. Хоуп спала.

Голд разбудила Хоуп. Они сидели на циновке. Голд надела на шею дочери ее старый деревянный крест, который швырнул в нее Надзирающий, и сказала, что дочери пора уходить. Голд попросила Хоуп пообещать, что она, сладость ее, никогда не заведет детей, потому что нет ничего страшнее, чем лишиться ребенка. Сонная Хоуп пообещала. Она переоделась в еще мокрое платье. Голд отдала ей свои огромные ботинки. Хоуп бежала в них по лесу, и они болтались вокруг нее как запасная прочная кожа. Ей хотелось такую на все тело. Встреча с матерью дала ей много-много счастья, которое перерабатывалось тут же, на ходу, в силы. Еще даже не светало. Хоуп ощущала просто лес, даже сахарный лес богатого предпринимателя-соседа, даже руку как родных. Она никого не встретила. Слышала вдалеке голоса, но они ее не касались. Чтобы ил не забрал мамины ботинки, Хоуп их сняла и переплывала, подняв у себя над головой. Вот тут светало. На берегу она отжала подол и рукава, влезла в ботинки и сделала шаг наверх. На нее с берегового уклона смотрела