Читаем без скачивания Уотсоны - Джейн Остин

— Я приглашена не мастером Блейком, сэр, — сказала Эмма, и ее обескураженному собеседнику оставалось лишь выразить надежду, что в другой раз он окажется счастливее.

Не желая уходить ни с чем — хотя маячившему в дверях лорду Осборну, как с удовольствием отметила про себя Эмма, определенно не терпелось узнать результаты переговоров, — Том Мазгрейв принялся расспрашивать ее о домашних:

— Отчего, объясните мне, мы не имеем сегодня удовольствия видеть на вечере ваших сестер? До сих пор они как будто были достаточно милостивы к нашему почтенному собранию, и теперь мы положительно не понимаем, как расценить сие небрежение!

— Дома сейчас только старшая сестра; она не приехала, так как не может оставить отца.

— Одна только мисс Уотсон! Что вы говорите! Разве я не видел их всех троих в городе дня два-три назад? Впрочем, кажется, я совсем забросил свои соседские обязанности. Все кругом постоянно мне за то пеняют; стыдно даже вспомнить, сколько времени я не заглядывал в Стэнтон. Но теперь я уж постараюсь как-нибудь восполнить упущенное.

Сдержанный реверанс, которым ответила ему Эмма, удивил говорившего; судя по всему, она вовсе не собиралась выказывать ему ту горячую заинтересованность, какую он привык встречать в ее сестрах. Такая холодность была для него, очевидно, внове и лишь подстегивала в нем желание добиться внимания к своей особе.

Между тем подошло время следующего танца; мисс Карр, коей выпало объявлять, не мешкая объявила, все задвигалось, и любопытство Тома Мазгрейва очень скоро было удовлетворено: к его собеседнице уже приближался мистер Ховард.

— Что за беда, сгодится и Ховард, — заметил лорд Осборн, когда приятель оповестил его о неудаче, и все время следующих двух танцев промаячил за спиной у бывшего своего наставника.

Одно это обстоятельство несколько досаждало Эмме в продолжение танца и отчасти отвлекало ее от достоинств своего кавалера; в самом же мистере Ховарде ей равно нравились и наружность, и обращение. И хотя беседа их касалась вещей вполне заурядных, Эмма с невольным интересом прислушивалась к его разумным и непринужденным замечаниям, жалея только о том, что он не сумел привить более или менее сносных манер своему ученику. В результате два танца показались Эмме на удивление короткими, к тому же и мистер Ховард уверил ее в том, что для него время пронеслось с небывалой быстротой.

По окончании второго танца выяснилось, что Осборны уже собрались уезжать.

— Наконец-то, — небрежно заметил лорд Осборн. — Ну а вы, Мазгрейв, долго ли еще намерены оставаться в этих райских кущах? До рассвета?

— Благодарю покорно, милорд, я уже сыт по горло этими кущами. Вот только провожу леди Осборн до кареты — а там ворочусь в гостиницу, устроюсь с удобствами в каком-нибудь укромном уголке и, пожалуй, закажу себе целую гору устриц.

— Ну что ж; надеюсь очень скоро увидеть вас в замке. Заодно расскажете мне, так ли она хороша при дневном свете.

Эмма и миссис Блейк расстались как добрые знакомые, а Чарльз прощался со своей дамой и жал ей руку не менее десяти раз; мисс Осборн и мисс Карр, проходя мимо Эммы, сделали едва заметный реверанс; и даже сама леди Осборн милостиво удостоила ее взглядом. Что же до лорда Осборна, то он, когда все остальные вышли, воротился в залу и, извинившись перед Эммой, испросил разрешения поискать на диванчике за ее спиной перчатки — кстати сказать, весьма неловко зажатые в его руке.

Поскольку Том Мазгрейв больше в зале не показывался, можно предположить, что план его вполне удался,  и он, в безотрадном одиночестве своей комнаты, подкреплялся горою устриц; однако не исключено, что вместо этого он остался в нижнем этаже, вызвавшись помочь хозяйке почтенного заведения в приготовлении негуса[4] для тех, кто с удовольствием продолжал танцевать. Эмма, лишившись общества всех, кто подарил ее сегодня лестным, хотя не всегда приятным вниманием, несколько даже заскучала, и два последние танца показались ей много томительнее и длиннее предыдущих. Мистер Эдвардс играл весь вечер очень удачно, так что уезжали Эдвардсы в числе последних.

— Ну, вот все и закончилось, — с сожалением проговорила Эмма, войдя в столовую Эдвардсов, где уже был накрыт стол для ужина, и старшая горничная деловито зажигала свечи. — Как жаль, мисс Эдвардс, что все кончается так скоро и невозможно поворотить время вспять! — К сему она присовокупила немало теплых слов благодарности за приятно проведенный вечер. Премного хвалебных речей в адрес блестящего, изысканного и благородного собрания произнесено было и мистером Эдвардсом; правда, за весь вечер он ни разу не отошел от карточного стола, вставая лишь затем, чтобы пересесть на другой стул[5], и оставалось лишь удивляться, когда он успел сделать столь тонкие наблюдения. Впрочем, коль скоро из пяти робберов он выиграл четыре, то как могло собрание не быть изысканным и блестящим? В ходе обмена замечаниями, сопровождавшего приятную церемонию ужина, его дочери не раз довелось порадоваться благодушию своего папеньки.

— Мэри, — обратилась к ней миссис Эдвардс, — что- то я не пойму: как вышло, что ты так и не танцевала ни с одним из молодых Томлинсонов?

— Они приглашали меня всякий раз слишком поздно: я была уже приглашена.

— Но последние-то два танца ты уж точно должна была отдать мистеру Джеймсу: миссис Томлинсон сказала мне, что он пошел тебя приглашать, — а за две минуты до того я собственными ушами слышала от тебя, что ты еще не ангажирована!

— Да... тут произошло недоразумение. Выяснилось, что я не совсем правильно поняла. Я полагала, что приглашение относится к следующим двум танцам — если, конечно, бал будет еще продолжаться; но капитан Хантер заверил меня, что он имел в виду ближайшие два.

— Так, значит, последним твоим кавалером оказался капитан Хантер? — обратился к Мэри отец. — А кто же был первым?

— Капитан Хантер, — последовал смиренный ответ.

— Гхм-м! Экое, однако, постоянство. Ас кем еще ты танцевала?

— С мистером Нортоном и мистером Стайлзом.

— Кто они такие?

— Мистер Нортон дальний родственник капитана Хантера.

— А мистер Стайлз?

— Его близкий друг.

— И оба из того же полка, что и их дальний родственник и близкий друг, — присовокупила миссис Эдвардс. — Увы, наша дочь провела весь вечер в окружении красных мундиров — хотя я, признаться, была бы намного довольнее, если бы она не пренебрегала вниманием наших добрых соседей.

— Да, соседей забывать не годится, — благодушно согласился мистер Эдвардс. — Но что прикажете делать бедным девушкам, коли военные оказываются проворнее всех прочих кавалеров?

— Что делать? Перво-наперво, я полагаю, не обещать по нескольку танцев кряду.

— Оно, конечно, верно; но помнится, душа моя, что и мы с тобой прибегали в свое время к тому же средству.

Миссис Эдвардс смолчала; Мэри вздохнула свободнее. Дальнейшее подтрунивание носило характер вполне добродушный, и Эмма отправилась спать в наилучшем расположении духа, а в ее голове кружились Осборны, Блейки, Ховарды...

Утро принесло с собою множество гостей; дверь в доме Эдвардсов почти не закрывалась. Визит к миссис Эдвардс на другое утро после бала давно вошел у соседей в обычай, сегодня же всеобщее стремление исполнить добрососедский долг подстегивалось еще и изрядным любопытством: каждому хотелось поближе взглянуть на красавицу, очаровавшую накануне лорда Осборна.

Мнения, как это всегда бывает на смотринах, сильно разошлись: одни не находили в Эмме никаких изъянов, другие никаких достоинств; кому-то ее смуглая кожа казалась верхом совершенства, иные уверяли, что меньшая мисс Уотсон и вполовину не так хороша, как была ее сестра Элизабет десять лет назад. В смене лиц и обсуждении вчерашнего бала утро пролетело незаметно. Эмма, к немалому своему удивлению, обнаружила, что уже пробило два, а между тем о коляске из Стэнтона не было ни слуху ни духу. Забеспокоившись, она дважды подходила к окну и совсем уже собралась спрашивать хозяев, нельзя ли послать слугу узнать, в чем дело, как

наконец в гостиную проникли с улицы долгожданные звуки подкатившего к крыльцу экипажа.

Эмма снова поспешила к окну, однако вместо удобной, хоть и не слишком элегантной отцовской коляски увидела изящный двухколесный экипаж, запряженный парою лошадей. В ту же минуту хозяевам было доложено о прибытии Тома Мазгрейва, и миссис Эдвардс приняла свой самый неприступный вид. Гость, нисколько не обескураженный холодностью приема, держался совершенно непринужденно. Он сделал каждой даме по изысканному комплименту, после чего повернулся к Эмме и вручил ей записку от старшей мисс Уотсон, не забыв упомянуть при этом о некоем постскриптуме, переданном ею на словах.

Записка — которую Эмма начала читать, пожалуй, несколько ранее, нежели миссис Эдвардс пригласила ее не церемониться, — заключала в себе всего несколько строк. Элизабет сообщала ей, что их отец, вследствие нежданного улучшения самочувствия, принял решение посвятить сегодняшний день визитам, наметив при этом самые дальние концы. А посему возвращение Эммы домой никак не возможно до завтрашнего утра — разве что Эдвардсы предложат ей свой экипаж, что маловероятно; или же она воспользуется какой-нибудь оказией, буде таковая представится; или пойдет пешком. Едва пробежав все это глазами, Эмма принуждена была снова обратить внимание на Тома Мазгрейва, поскольку тот продолжал свою речь.