Читаем без скачивания Попутного ветра! - Светлана Дильдина

   При появлении наряда успели скрыться.

   По свидетельствам очевидцев, из оружия у нападавших были ножи, пояса из цепей и кастеты. Огнестрельного или пневматического оружия замечено не было.

   Загорелась красная кнопка, звонок прожурчал голоском влюбленной канарейки:

   — Слушаю.

   — Мы опять его упустили. При выезде из города он как сквозь землю провалился.

   — Это не оправдание.

   — Можно перехватить его в следующий раз. Он наверняка появится…

   — Погодите пока. Нужды особой нет, а опасность спугнуть стоящих за ним — довольно высокая. Просто следите, и не надо мистики — провалился… О чем они говорили?

   — Просто… трепались. Потом камера вышла из строя. Не исключено, что мальчишки ее нашли.

   — Превосходно…

   — Каковы дальнейшие указания? Ставить новую?

   — Да. И постарайтесь объяснить своим подручным, что работать нужно качественно, не так, чтобы любой пацан… вы меня поняли.

   Отдавший приказ отсоединился и пробормотал:

   — Иногда у меня чувство, что мы гоняемся за кроликом, тогда как волк сидит у нас за спиной и смеется.

   Мики

   На сей раз на трассе было пусто. Даже ферильи попрятались… тьфу ты, никак не привыкну — они не появятся, когда никого нет. Разве что случайно одна пробежит. Но как хорошо, когда трасса пуста…

   Проехав около семи верст, получил приятный сюрприз.

   У обочины стояла Юла, улыбалась, кокетливо помахивая рукой. Именно меня ведь ждала, вредина. Я затормозил, кивнул: садись!

   Она мгновенно оседлала Ромашку, потрепав его по боку, словно коня.

   — Промокнешь, — усмехнулся я, протягивая ей сигареты. Таскаю с собой на всякий случай… она берет — изредка.

   Кстати, я так и не узнал, как ее зовут. Юла — это прозвище, которое я придумал. Девчонка не возражает.

   Сейчас она курит с видом настолько глубокомысленным, что мне смешно. Окурок летит в траву, я жму на газ:

   — Поехали!

   Юла прижимается ко мне сзади.

   Она поджидает всегда в одном и том же месте, садится сзади на Ромашку, обхватывает меня за пояс. Это такая игра — на самом деле Юлу никуда подвозить не нужно, но нам приятно так ехать.

   Познакомились мы довольно давно и совсем обыкновенно — только не по здешним меркам. Она вот так же стояла у обочины, подняв руку — будто ловила попутку. Я остановил Ромашку, слегка сбитый с толку, даже не слегка: никогда народ не появлялся на середине трассы, только у верстового столба, иногда раньше — тогда шли или ехали мимо меня. На миг мне почудилось, что я в Лаверте, к тому же девчонка улыбалась хитро и очень приятельски.

   — Привет.

   — Привет, — сказал я растерянно, и прибавил совсем уж глупо: — Тебе куда?

   Она хихикнула:

   — Мне всегда вперед!

   Эту фразу я запомнил накрепко.

   Сейчас девчонка была совсем уж в ударе. Глазками стреляла — прямо ракетная установка.

   — Я Алого гонщика видела, — сказала Юла, отлепляя от носа мокрые пряди.

   — Да ладно тебе. Может, просто похожий кто?

   На трассе много разного народа отмечается так или иначе. Но про Алого рассказывают и в Лаверте, и в других городах… и встреченные на этой дороге, если пристать с расспросами. Говорят, он во всем алом, и мотоцикл его, «Тайвер», тоже как кровь. И носится он со скоростью сумасшедшей, туда и обратно.

   Я очень хочу его встретить, но про него не знает даже Адамант. Если уж этот не знает…

   Юла кажется очень родной, когда вот так сидит рядом. Руки горячие всегда, и в холод, и в дождь.

   — Тебя можно вместо печки использовать! — ворчу я. Даже сквозь куртку чувствуется ее тепло.

   Странно. Считай, в обнимку ездим, а никогда не было даже поцелуя — только пальцы соприкасаются, когда передаю ей сигареты или иную мелочь, баночку газированного кофе, например. Иногда сжимаю ее ладони, вроде как грею, на деле греюсь сам. Она девчонка понятливая.

   Раньше хотелось спросить, почему она не ушла. Но как-то неловко, будто совсем об интимном. Адаманта зато спросил — тот не знает. Другое ведомство…

   Она слезает всегда в одном и том же месте, дальше не хочет — боится. Я стараюсь — из ложной вежливости — не смотреть ей вслед. Хотя расстояние смешное — шагов пятнадцать в ложбинку. Там скат крутой с правой стороны… Там и нашли.

   Я бы убил тех, кто это сделал, честное слово, хоть даже таракана для меня прихлопнуть всегда было мукой.

   Памятник придорожный… видел, подходил близко один раз. Не слишком похожа. Носик вздернутый тот же, а лицо застывшее, и глаза испуганные. Никогда не видел у Юлы испуганных глаз. Я спросил — фотограф, что ли, был такой страшный? Или вместо «птички» крокодил вылетел? Смеется…

   А имя забыл прочитать. Или просто забыл. Ну и ладно.

   Когда возвращался, пошел мелкий снегодождь. Я поднял воротник, чтобы ветер не касался шеи — холода не боюсь, но не слишком приятно.

   А ездить туда и сюда пришлось часто — когда много работы, я испытываю непонятное спокойствие. А когда нужно подвезти одного-двоих за день — долго не могу придти в себя.

   Из сегодняшних пассажиров я запомнил мужчину с перебинтованной рукой. Он оберегал ее, будто рука была хрустальной, да еще и надтреснутой. Я знал, что он не может теперь чувствовать боль, но велика сила памяти… или инерции.

   — Ты не устаешь тут? — спросил он. Я едва не подскочил вместе с Ромашкой.

   Обычно со мной не заговаривали первыми — казалось, они воспринимают меня как транспортное средство, не более. Ну, кому в голову придет разговаривать, скажем, с автобусом?

   А если и говорили, то о себе. Жаловались, или вспоминали, или хлопотали о ком-то оставшемся.

   Этот — смотрел на меня, улыбаясь одними глазами:

   — Я тебя помню. Ведь ты с отчимом был у нас на раскопках?

   — Был…

   — Помню тебя. Не слишком изменился, разве что подрос…

   Лучше бы он молчал. А то… будто старый знакомый. Я все вспоминал, каким же он был семь лет назад, и не обратил внимание на слова. Иначе бы на «подрос» мог и ответить.

   — Скажи отчиму — пускай передаст, чтобы прекращали. Не стоит оно того. Мы ничего не знаем, а ведем себя так, будто и впрямь — венец творения.

   — Что прекращали? — я растерялся. Потом сообразил — тот не успел ничего понять… бывает. Это всегда царапает, больно, и невозможно привыкнуть, когда — не понимают…

   — Он сам знает, — человек вздохнул, прищурился, растер ладонью грудь слева. Пожаловался: