Читаем без скачивания Полинька Сакс - Александр Дружинин

— Ай, ай! И жену от собаки не отличит.

— А! Так эта Поля больна, — сказал Сакс, покачав головою и взглянув на собачонку, которая все ворчала. —

Грех великий христианское имяНарекать такой поганой твари.[39]

Это сказано о жабе, да не велика разница.

— Ах, гадости! Слушай, Костя, — продолжала Полинька с серьезным видом: — зачем ты меня вчера обманул?

— Это как?

— Куда ты сегодня чуть свет уехал?

— Служба, птичка моя, служба, от нее не запрешься. — И лицо Сакса приняло прежнее выражение досады и беспокойства. — Сегодня бы уж не в счет, да вот горе какое случилось…

— Что, что такое?

— Мне надо ехать отсюда на три недели.

Полинька оцепенела, испуганные глаза ее остановились на муже, сердце ее замерло.

— Куда? — с усилием выговорила она.

— Верст за четыреста. В ***ов[40].

— Боже мой, зачем же?

— Мне поручили важное следствие.

— Ну, я поеду с тобою.

— Птичка моя, если б я только мог везде ездить с тобой, как с маленьким братишком! Иному покажется смешно, что я еду с женой на службу, да мне что до этого! Только ты ведь балованное дитя, выдержишь ли ты скачку по теперешним дорогам? А на месте я должен шуметь, браниться, допрашивать, ездить туда, сюда… ты не выдержишь этой муки.

— Не езди, Костя друг мой! Мне так страшно, так страшно. Откажись, кончи со службою, чего тебе еще надобно?

— Полинька моя, — сказал Сакс, крепче и крепче сжимая ее талию:- спасибо тебе, дитя мое. Ты мне даешь добрый совет, и я за тебя радуюсь. Видит бог, я бы все сделал для тебя, а отказаться от следствия не могу.

— Да что это значит следствие?

— Слушай и суди сама. Служил здесь в Петербурге старый ябедник, злая выжига, некто статский советник Писаренко.

— Знаю… я видела его. Он правил делами старого генерала Галицкого.

— Отца этого адъютанта?

— Да, да. Ну, что же Писаренко-то?.. — И она прислонилась головкой к широкой груди Сакса.

— Не знаю, — продолжал Константин Александрыч, — как вел он дела покойного князя, а служебную часть вел из рук вон плохо. При своем важном месте во ***ве, он обсчитал и казну и имевших дела с казною и взял себе в карман тысяч более ста. По отчетам его, которые я разбирал, открыл я это воровство и обвинил и его и товарищей. Ты знаешь, что такое казенные деньги. Их дает мужик из скудного своего достатка, их надо беречь и тратить только на дело. За какие подвиги достались они мошеннику Писаренке? Поэтому за это дело горячо вступились и, в знак доверия, поручили мне разъяснить всю эту историю. Там можно сделать кое-что доброе.

— Это так, Костя, да мне не к добру грустно… Оставь это, не езди…

— Положим, я откажусь. Положим, что мне простят явное нарушение служебного порядка. Но честь моя может пострадать. Кто поедет на мое место? Как кончит он дело, мною поднятое? Может поехать неопытный человек и запутать себя и меня. Может поехать жадный человек и к одному злу еще зло прибавить…

Сакс остановился. Полинька, закрыв лицо руками, плакала навзрыд и слушать не хотела хладнокровных его доводов.

Сакс был вспыльчив, как все нервические люди. Огорчения дня часто вымещал он на лицах, вовсе не причастных этим огорчениям. С досады он так повернулся в кресле, что больная собака залаяла и вскочила с своего места. Полинька, уцепившись за ручку кресел маленькими, но сильными своими руками, вспорхнула и бросилась к Поле.

Константин Александрыч тоже встал и начал ходить по комнате.

— Полинька, — сказал он, остановившись перед женой, которая укладывала собачонку на старое свое место и горько плакала, — пора нам бросить эти идиллии. Долго ли тебе оставаться ребенком и не двигаться вперед? Когда ты будешь женщиною? Я люблю тебя, но я не содержатель пансиона. Я человек простой, человек служащий, — меня часто огорчают: нам с тобой некогда обо всем плакать. Выучимся лучше жить и веселиться, где только можно. Подумай, что будет из нас через десять лет: неужели и в тридцать лет от роду ты такою же останешься?

— Не езди, Константин! — могла только выговорить Полинька и заплакала пуще.

Поспешим извинить бедное дитя: оно тосковало не из прихоти. Какое-то предчувствие беды, непонятная грусть подступали к Полинькиному сердцу, чуть только начинала она думать об этих трех неделях отсутствия мужа.

Но Сакс не знал этого: он не верил предчувствиям. Минутная, но горячая досада волновала его душу, он ходил большими шагами взад и вперед по комнате, и когда испуганная собака встретилась ему на пути, он отбросил ее ногою в другой угол.

Полинька взяла собачонку на руки и отошла в уголок, боязливо посматривая на мужа. — Слезы, как крупные брильянты, остановились в ее глазах. Саксу и это не понравилось…

— Боже мой! — говорил он отчасти вслух, отчасти про себя, продолжая свою маршировку по комнате. — Год любви, год стараний, год горячего труда прошел совершенно даром… До чего добивался?.. Те же бессознательные слёзы при малом горе, та же бесконечная возня с собачонками… Не глуп ли я? Способен ли я к тому, за что принялся, или уже нельзя иначе, или…

Он ударил себя рукою в голову. Тяжкая мысль, сомнение в способностях жены, посетила его…

Нет, она не глупа. Столько светлого, хотя и детского разуму замечал он в речах ее!

Или у нее нет воли, нет энергии в характере?

— Полинька, — опять начал Сакс, подходя к ней. — Я затронул твоего Цербера, извини меня. Поругай меня хорошенько, я совсем мужик, негодный для дамского общества.

Но Полинька не смотрела на него, не отвечала ему. Она была огорчена. В первый раз в жизни пришлось ей выслушать порядочную нотацию, и за что же? За то, что ей сделалось грустно, за то, что ей жалко было расстаться с мужем. Ее тихость, ее детский характер, превозносимые всеми до небес, — сделались предметом нападков со стороны Константина.

Ей было досадно. Ничего не говоря, сидела она в уголку, и ей становилось грустнее и грустнее.

Но страшно было действие этой первой ссоры на Константина Александрыча. То был человек страстный и постоянный, вечно свободный во всех своих поступках. Если он не ладил с кем, то не ладил на всю жизнь, не признавая необходимости приноравливаться к чьему бы то ни было характеру. Фамилизм[41] и его мелкие, губительные драмы и во сне не мерещились его вольной и широкой мысли. Бродячая жизнь в молодости, богатство и любовь в зрелых летах избавили его от грязной стороны семейной жизни.

И вдруг, как змея из розового куста, бросилась к нему, обхватила его эта семейная жизнь, со слезами и злыми собачонками, с беспорядками и ссорами…

Сакс сел на старое место и угрюмо повесил голову.

А между тем гнев Полиньки прошел. Милый ребенок уже готов был броситься на шею своему мужу. Пусть он начнет, говорит, однако, ложный стыд…

Она подошла к роялю: спела романс Дездемоны, сыграла Sperl-Polk'у. Бедняжка, она не знала, как солоно приходилась Саксу Sperl-Polka.

Она стала ходить по комнате. Она знала, маленькая кокетка, что муж любил ее торопливую походку и заглядывался на крошечные ее ножки.

У Сакса сердце повернулось в груди. Куда делась досада, куда скрылся призрак семейных ужасов!

Однако он крепился, молчал, смотрел еще угрюмее, но смотрел в ту сторону, где ходила Полинька… Ему хотелось помучить ее.

Не вините Константина Александрыча: вы, может быть, не знаете, какое болезненное, упоительное наслаждение мучить ребенка, за волосок, за улыбку которого мы готовы отдать полжизни? И еще как мучить!

По этому поводу я скоро расскажу вам другую историю… грустную историю, странную историю.

Сакс все молчал и сидел, угрюмо наклонив голову.

Полинька вынесла из своей спальни какие-то книжки и подошла к мужу.

— Смотри, Костя, — сказала она:- вот что прислала мне сегодня Таня Запольская. Стоит ли их читать? Ты ведь все знаешь.

Константин Александрыч взглянул на книги: то был бесконечно длинный французский роман.

— Брось это, — сказал он: — лучше ничего не читать, чем портить свой вкус этою дрянью.

— Да мне хочется читать что-нибудь, — говорила Полинька, взявши с этажерки роман Жоржа Санда «Les Mauprats» [42]. — Это хорошо?

— Это очень хорошо, Полинька, да ведь ты же выбранила Жоржа Санда напропалую.

— Ну, я виновата, я стану его читать.

— Ты еще жаловалась, что ничего в нем не понимаешь.

— Я читала без охоты: теперь я буду стараться. Хочешь Костя, — сказала Полинька с веселым видом, с которым отпускала страшнейшие свои наивности: — хочешь, я буду учиться по этой книге. Видишь, — тут она загнула два верхние листка, — я выучу это, как долбили мы в школе: Il est temps de lever nos yeux vers le ciel… Calypso ne pouvait se consoler du depart… [43]

— Э! Черт возьми! — вскричал Сакс, выведенный из терпения чересчур невинною выходкою Полиньки. — Притворяешься ты, что ли? Будет ли конец этому?..