Читаем без скачивания Два билета в Индию - Кир Булычев

Солдат был так же грязен и измучен, как и сидевшие у костра канониры.

Иван шел через лагерь, мрачный лагерь побежденных, где раненые стонали у костров, а уцелевшие спали, сморенные боем.

Генерал Бандула сидел в небольшой палатке на циновке, скрестив ноги. Один рукав его был засучен, и лекарь перевязывал руку повыше локтя. Генерал жмурился и топорщил усы.

— Садись, — сказал он Ивану. — Садись, тебе говорю!

Иван сел.

— Даже чая нет. Ординарца убили. Понимаешь?

— Хотите, скажу своим — сварят.

— Не хочу. Мы англичан разобьем. Ты не думай, разобьем… Скоро закончишь?

— Сейчас, одну секунду, — ответил лекарь.

— Болит, понимаешь? Я командиру слонов приказал голову отрубить, и правильно сделал. А он кто — знаешь? Двоюродный брат короля. Глупость в бою — самое большое преступление. Я этих слонов напоследок берег, когда феринджи близко подойдут. А этот — своих давить… Ну, скоро ты?

Лекарь поклонился и, пятясь, вышел из палатки.

На несколько секунд наступило молчание. Рядом с палаткой громко верещали цикады. Им и дела нет до боя. Кто-то вскрикнул — то ли раненый, то ли во сне.

Бандула поморщился:

— Болит рука. Я тоже неумен — поскакал в бой. А если бы меня убили? Жалко, мне голову рубить некому. Нам еще учиться надо, в другие страны ездить, оружие покупать. Твой король продаст нам оружие?

— Не могу знать. Может, и продаст.

— Посольство послать надо. Приедешь домой, спроси у своего короля, что он хочет за оружие. Можем дать рубины, слонов, тиковое дерево, рис.

— Я у себя в стране маленький человек. Меня царь слушать не будет.

— Будет. Ты у меня большой человек. Жалко, у меня второго меча нет. Я бы и второй тебе подарил. Но тебе и одного хватит, а?

— Я свое дело делал.

— Хорошо делал. Теперь другое дело делать будешь.

Бандула уселся поудобнее, стараясь не шевелить раненой рукой. Он внимательно посмотрел на Ивана, прищурился, как бы проверяя, говорить дальше или нет.

— Слушай, артиллерист. Я обещал тебе, когда кончится война, поедешь домой. Но я не знаю, когда кончится война. И меня тоже могут убить. Поезжай домой сейчас.

— Да мне не к спеху, — сказал Иван.

И сказал вполне искренне. Он сейчас не собирался уезжать. Его долг — не бросать в беде своих, а бирманцы стали своими, особенно сейчас, когда вместе сражались.

— Слушай, не перебивай! — сердито сказал Бандула.

Не на Ивана злился генерал — на проигранный бой, на англичан, на руку, которая болела.

— Я тебя не просто домой отпускаю. И, может быть, вчера еще и не отпустил бы. Сегодня твоя артиллерия кончилась. У тебя три пушки осталось да по одной в других батареях. Я их своему офицеру отдам. Справится. А для тебя дело поважнее.

Бандула поманил Ивана, чтобы подвинулся ближе. Понизил голос и продолжал:

— Завтра отступаем. Здесь нас Кемпбелл может голыми руками взять. Но я думаю, его солдаты тоже устали. С восходом солнца отправишься на север, в столицу, в Амарапуру. С тобой поедет мой адъютант Аун То. Ты его знаешь.

Иван кивнул головой. С Аун То они были даже приятелями. Молодой бирманский офицер, любознательный и веселый, нередко заходил к русскому канониру, расспрашивал его о дальних странах и морях, мечтал и сам повидать мир.

— Повезете важный груз. Очень важный. Я не оставлю его здесь, потому что англичанам может достаться. Что за груз, тебе знать не обязательно. Охрану дам малую — чем меньше народу будет знать, зачем едете и куда едете, — тем лучше. Скажете — на разведку. Письмо будет у Аун То. Тебе же даю другое письмо — пропуск через все заставы до России. Никто тебя не задержит, даже король. Ты доволен?

— Спасибо. Но, ваше превосходительство, я ведь домой сейчас не прошусь. Если нужно, до конца воевать буду.

— Я знаю. Но это дело важнее, чем бой. Я посылаю тебя, потому что верю тебе больше, чем некоторым своим офицерам… Эй, солдат!

Вошел солдат. Шлем его с острым шишаком был помят.

— Позови Аун То, он должен рядом быть.

— Слушаюсь, Маха Бандула. Тут у входа стоит Роджерс. Вы велели ему прийти с пленным англичанином.

— Пусть подождет… Да, постой. — Бандула нахмурился, но не от боли. — Он давно ждет?

— Недавно.

— Рядом с палаткой стоит?

— Рядом.

— Отгони их подальше, пусть подождут в сторонке.

Когда солдат ушел, генерал сказал, будто обращаясь к самому себе:

— Стенки у палатки тонкие.

Вошел Аун То, высокий большеглазый бирманец в европейских лосинах, шлеме и с двумя пистолетами за поясом.

— Вы звали меня?

— Садись. Артиллериста Ивана знаешь?

— Он мой друг. — Аун То улыбнулся и положил длинные сухие пальцы на колено Исаеву.

— Хорошо. Я так и думал. Завтра поедете вместе. Я тебе уже говорил. Завтра получишь мое письмо к королю. Там я обо всем докладываю. От себя скажешь, что Иван по моему приказу должен вернуться домой. Скажешь, что я хочу, чтобы с ним поехал в Россию ты, и пусть король отберет еще нескольких молодых офицеров. Приедете в Россию — идите к русскому королю, скажите, что просим помощи. Баджидо меня послушается, сейчас у него, кроме меня, нет хороших генералов. Идите. Оба идите. Мне еще надо допросить англичанина, а рука болит. Пусть лекарь зайдет, даст настоя.

Бандула поднялся и левой, здоровой рукой пожал по-европейски руку Ивану, кивнул Аун То и снова уселся на циновку, давая этим понять, что разговор закончен.

— Желаю счастья, — сказал Иван.

— Желаю счастья и вам, сыновья, — ответил генерал. — Пусть войдет Роджерс с пленным.

Роджерс, наверно, услышал слова генерала, потому что Иван с Аун То столкнулись с ним у самого входа. За маленьким переводчиком солдаты вели англичанина со связанными руками. Роджерс быстро поклонился Ивану и, ничего не сказав, нырнул в палатку.

— Я счастливый человек, — сказал Аун То. — Я увижу другие страны!

— Пошли спать, — предложил Иван. — И так сегодня чуть живые, а завтра день нелегкий.

— Пошли, — сказал разочарованно Аун То, но спорить не стал.

— Небось не заснешь теперь, — сказал ему вслед Иван.

— Не засну, — почти радостно отозвался бирманец. — Совсем не засну!

5

Отъезд

Утро пришло внезапно. Видно было, как проступают на черном занавесе деревьев синие тени, и вот уже можно различить листья, и летучие мыши ныряют в листву, чтобы повиснуть до вечера на ветвях, а навстречу им врывается в синеву утра пение дневных птиц.

Солнце еще не показалось над кустами низин, но вершина пагоды Шведагон вдруг вспыхнула золотом, и так ярко, что казалось, загорелись красные рубины, спрятанные под ее зонтом. А потом, будто кто-то провел широкой кистью сверху вниз, загорелась вся пагода — даже отсюда, из лагеря, издалека, громадная и величественная.