Читаем без скачивания Дика, своевольна, не обуздать… - Ненси Кресс

— Я здесь узница, — сказала Анна Болейн.

Лемберт включила прибор-переводчик: слова были смутно знакомыми, но акцент столь непривычным, что их не удавалось воспринять без электронной помощи.

— Не узница, — уточнил директор. — Заложница.

— Лорд Брилл, если я не могу выйти на свободу — значит, я узница. Давайте не будем играть словами. Ведь покинуть этот замок я не могу?

— Не можете.

— Прошу вас обращаться ко мне «ваша светлость». Вы надеетесь на выкуп?

— Нет, ваша светлость. Зато благодаря вашему пребыванию здесь будут спасены тысячи людей, которые иначе погибли бы.

Не без содрогания Лемберт увидела, что Анна просто пожала плечами: очевидно, смерть тысяч людей ее нисколько не волновала. Чего и следовало ожидать: с моральной точки зрения люди того века были варварами, даже женщины. Надо бы показать это студентам. Полузаметное пожатие плеч говорило, в сущности, больше, чем все битвы, воспроизведенные в квадратах. Симпатия к похищенной женщине мгновенно ослабла, и это было почти физическое ощущение, сродни естественным отправлениям. Выходит, собственные моральные критерии Лемберт пока не пострадали.

— И как долго я должна буду здесь пробыть?

— До конца жизни, ваша светлость, — ответил Брилл напрямик.

Анна не проявила никаких внешних эмоций — ее умение владеть собой внушало благоговение.

— А это сколько, лорд Брилл?

— Никто не ведает, сколько лет отпущено судьбой, ваша светлость.

— Но если вы утверждаете, что умеете читать грядущее, то должны знать и продолжительность моей жизни.

Ее не стоит недооценивать, подумала Лемберт. Эта заложница — не чета предыдущей. Брилл ответил с той же прямотой, а значит, с уважением к разуму собеседницы, — хотя она-то сама вряд ли отдавала себе отчет, что это уважение:

— Если бы мы не перенесли вас сюда, вы встретили бы смерть 19 мая 1536 года.

— Как я умерла?

— Не имеет значения. Вы больше не частица того времени, и то, что случилось там, вас не коснется…

— Как я умерла?

Брилл не ответил. Анна Болейн поднялась и подошла к окну, волоча подол рубашки по полу. Какая же она маленькая, удивилась Лемберт. Не поворачиваясь, Анна бросила другой вопрос:

— Где находится этот замок? В Англии?

— Нет.

Прежде чем произнести «нет», Брилл обменялся взглядом с Калхейном.

— Во Франции?

— Это место вообще не на Земле, хотя сюда можно попасть из трех разных точек Земли. Это место — вне времени.

Скорее всего, она просто ничего не поняла, но и не сказала ничего, лишь продолжала смотреть в окно. Через плечо заложницы Лемберт видела площадку для физических упражнений, в настоящий момент пустую, и генераторы антиматерии, по которым ползали двое техников и робот. Интересно, как воспринимает Анна то, что видит?

— Одному Богу известно, заслуживаю ли я смерти, — произнесла она.

Лемберт не могла не заметить, что при этих словах Калхейн вздрогнул. Брилл сделал шаг вперед.

— Ваша светлость…

— Оставьте меня одну, — приказала Анна, по-прежнему не поворачиваясь.

Они подчинились. Разумеется, она будет под непрерывным наблюдением — все параметры, начиная с течения мыслей и кончая работой кишечника. Она ни о чем не узнает — но если в непокорную голову придет мысль о самоубийстве, попытка заведомо обречена на провал. Страшно и представить себе, что случилось бы, если бы ее святейшеству доложили о самоубийстве заложника из другой эпохи… Последнее, что увидела Лемберт, прежде чем дверь захлопнулась, — спину Анны Болейн, прямую, как копье. Анна так и стояла у окна без движения, не сводя глаз с генераторов антиматерии, необходимых для поддержания всего здания в статическом равновесии вне времени.

— Калхейн, встретимся через десять минут, — распорядился Брилл.

Нетрудно было догадаться, зачем понадобилась такая отсрочка: директор хотел переодеться в привычную одежду. А, вообще, Тошио Брилл вышел от Анны Болейн каким-то съежившимся, даже потерял в росте, хотя, казалось бы, ее хрупкое сложение должно бы как раз подчеркнуть его статность.

Калхейн стоял в коридоре у запертой двери Анны, как в трансе. Может, испугался, что заложница попробует взломать дверь? На Лемберт он не смотрел. Пришлось окликнуть:

— Калхейн!.. Послушай, ты там в определенный момент чуть не подпрыгнул. Когда она заявила: «Одному Богу известно, заслуживаю ли я смерти…»

— На суде, после оглашения приговора, она сказала то же самое. Почти теми же словами…

Он по-прежнему не шевелился, будто его великолепное тело лишилось всех мускулов. Лемберт произнесла наобум:

— Значит, она произвела на тебя впечатление? Несмотря на свою худобу и невзирая на несомненную напряженность ситуации…

Наконец-то Лемберт добилась, чтобы Калхейн поднял глаза, — и эти глаза сияли! Калхейн, машина для научных изысканий, что с тобой?

— По-моему, она потрясающая женщина!

Она никогда не улыбалась. И знала, что они обратили на это внимание: ей довелось подслушать их разговоры в обнесенном стенами саду. Анна Болейн никогда не улыбается. Между собой они не называли ее ни «королева Анна», ни «ее светлость», ни хотя бы «маркиза Рошфор» — титулом, который пожаловал ей Генрих, сделав ее тем самым единственной на всю Англию женщиной, имеющей право именоваться леди не только по мужу. Нет, они называли ее просто «Анна Болейн», словно она не выходила за Генриха, словно не родила принцессу Елизавету. И добавляли: она никогда не улыбается.

А чего ради ей улыбаться в этом чудовищном месте, которое не жизнь и не смерть?

Анна шила наряд из янтарного бархата, шила ловко, стежок за стежком. Обращались с ней, в общем, неплохо. Ей выделили служанку и вдоволь тканей, чтобы она могла нашить себе платьев, — она всегда была умелой портнихой, и навык не угас даже тогда, когда она получила право заказывать любые платья, какие заблагорассудится. Ей приносили книги — шрифт знакомый, латинский, хотя картинки до смешного плоские, ни намека на вязь или рельефное тиснение. Ей разрешали заходить в любые покои замка, если они не были заперты, разрешали гулять в саду. Ее почитали священной заложницей.