Читаем без скачивания Кольцо с бирюзой - Грейс Тиффани

— Она говорила мне, что скучает по вас, — сказала Лия. — Она думала, что умерла для своей семьи.

Аструга покачала головой.

— Я знаю свою сестру лучше, чем ты думаешь. Мой отец и моя мать не захотели бы видеть ее. Они даже не упоминали ее имени после свадьбы. Они умерли, не сказав ни одного доброго слова о Саре. Но она могла прийти ко мне, если бы захотела. Жена сапожника не может прийти в дом семейства де ла Керды, но она могла прийти к нам. Сара Бен Селомо для меня не умирала. Нет, умерла Серафина де ла Керда. Она продала нас всех за особняк и христианское имя.

Возразить на это было нечего. Лия промолчала.

Потом Лия часто приходила к тете. Они сидели вдвоем во дворе, чистя орехи и смешивая специи для ужина, или сортировали белье, постиранное прачкой, и Лия задавала своей тете так же много вопросов, как и своей матери. Ответы Аструги были более полными, чем ответы Серафины, но все-таки они были частями, фрагментами и обрывками вещей, которые, как она сказала, полностью знают только мужчины.

— Только мужчины, — сказала она, — да неродившиеся дочери кого-то вроде Гоцана Бен Элизара, прядильщика шерсти. Он вдовец, но клянется, что если женится снова и его новая жена родит девочек, то он заставит их всех учить древнееврейский и даже штудировать Талмуд! — Аструга засмеялась при этих словах, отгоняя цыплят, клевавших слишком близко от очищенного фундука, который она бросала в чашку, стоявшую рядом с ней.

Аструга предупредила Лию, чтобы она была осторожней и посещала их реже. Ее удивляло, что с каждым разом Лия одевалась все скромнее. Ее племянница, это было заметно, насколько могла, подражала манере одеваться самой Аструги, как и других женщин, которых она видела в старом еврейском квартале. Цвет ее одежды становился все более приглушенным, и она прятала волосы под шарфом, как замужние женщины в квартале.

— Ты — дочь своей матери, — попрекала ее Аструга. — Та после замужества носила заморские жабо, красновато-лиловый атлас и драгоценности в волосах, чтобы оскорбить нашего отца, если он видел ее издалека, и не могла ничего с этим поделать. Ты идешь в другом направлении, но разве ты послушна? Какая хорошая дочь бродит одна по улицам? Ты как мать, с головы до пят.

— Жабо царапают шею, — отговорилась Лия.

Часто Лия оставалась у тети на ужин, сказав отцу, будто идет на вечернюю молитву. Обычной еде за столом Селомо предшествовало еврейское благословение, которое читал ее смуглый дядя Ройбен. Ройбен был плотный и мускулистый, на дюйм ниже ее высокой, красивой тети. А однажды вечером, когда гостивший у них христианин, торговец из Мадрида, преломлял с ними хлеб, Ройбена называли Карлосом и молитву произносили на латыни.

— За это мы прочтем Кол Нидре в Йом Киппур, — сказал Ройбен, когда мужчина ушел.

Вся семья только пожала плечами.

Но Шаббат — это совсем другое дело.

— Здесь.

Лия резко остановилась позади тети, дяди и маленьких кузенов у входа в узкое двухэтажное здание на улице Ангела. Солнце еще только садилось, но стены домов уже отбрасывали ночные тени на узкую улочку. В половине домов из труб поднимался дым, но в других домах, включая и этот, только свет свечей слабо мерцал в окнах.

— Мы войдем здесь, — сказал дядя Ройбен. Они вышли через дверь, на одном из дверных косяков которой была вырезана фигура Мадонны. К удивлению Лии, каждый член семьи, входя в дверь, целовал ступню Мадонны. Она не понимала, почему они это делали, и поэтому целовать ступню не стала.

Они поднялись по узкой лестнице наверх. Нервничая, Лия держалась позади, придерживая вуаль.

Смех и голоса слышались из-за двери. Ройбен постучал в нее, и голоса немного стихли. Дверь приоткрылась, и появилась бородатая голова мужчины в кипе.

— Кто эта пятая? — спросил мужчина Ройбена.

— Моя племянница, — честно признался Ройбен, в ответ мужчина неодобрительно нахмурился.

— Никаких чужаков, — сказал он, начиная закрывать дверь. — Уведи ее!

Ройбен поставил на порог ногу.

— Она нашей крови. Она…

— Я знаю, кто ваша племянница. Дочь необрезанного дона Себастьяна де ла Керды, который поклоняется Назаретянину.

— Ее мать была иудейкой! — вмешалась Аструга, а Ройбен попытался успокоить ее:

— Была, не значит есть.

— А она есть. Вы должны доверять нам.

— Доверять! — Мужчина хрипло рассмеялся. В помещении за ним все стихло. Лия услышала, как задвигались стулья: народ отодвигался к стенам; окна открывались. — Вера — это для христиан. Мы не дураки. На кону наши жизни и наши семьи. Известно, что Святое Братство посылает детей шпионить за нами. Почему бы им не послать и женщин? Нам нужно более крепкое поручительство, чем просто доверие.

— Вот, смотрите! — Схватив Лию за руку, Аструга вышла вперед и закатала рукав шерстяного платья девушки. — Вот рана, которую нанес ей отец за то, что она приходила к нам на прошлой неделе. Хотите потрогать? Она пришла, чтобы узнать обязанности женщины по Закону, а отцу сказала, будто идет к мессе.

На самом деле рана у нее появилась, когда Лия играла со своими двоюродными братьями, Аароном и Иегудой, в мяч и упала на твердую землю во дворе перед домом семейства Селомо. Но сейчас, подыгрывая тете, она держала перед собой раненую руку, приняв страдающий вид. Упрямый мужчина смягчился, увидев ее глаза. Низкий голос у него за спиной произнес:

Дэниел, нам сказали ждать посетителя. Солнце садится. Впусти семейство Селомо!

Когда они вошли, Лия увидела: низкий голос, который они только что слышали, принадлежал молодому человеку. Он поднялся из-за стола, за которым сидело много людей, поклонился и приветствовал ее семью на еврейском языке. Он был темноволосый и бородатый, с орлиным профилем и яркими веселыми глазами. Из кармана его рубашки выглядывал молитвенник. За ним стоял другой высокий мужчина, похожий на молодого человека, только лицо его было в морщинах да волосы поседели и поредели, но глаза оставались такими же живыми.

— Это — семья Гоцан, — сказал Лии ее дядя. — Гоцан Бен Элизар, старший, и Шейлок, его сын.

Гоцан Бен Элизар. Лия смотрела на него широко раскрытыми глазами — этого ученого предназначали в мужья ее матери. Ее изумило, что человек так походил на ее отца, Себастьяна де ла Керду.

Шейлок, мужчина помоложе, выгнул бровь и поклонился, сложив руки, как для молитвы.

— Шалом, — сказал он, с интересом глядя на Лию.

Их было пятнадцать за столом — и женщины, и мужчины, хотя женщины часть времени занимались тем, что подавали ягненка и чечевичную похлебку, пропуская многое из разговора. Как гостью и нечто любопытное, Лию освободили даже от малой работы, которую женщины выполняют в Шаббат.

— Только на этот раз, — многозначительно шепнула ей тетя. Сама она сидела, широко раскрыв глаза, внимательно вслушиваясь в разговоры на ладино, смеси испанского с еврейским, на котором шла беседа, и смеялась шуткам, когда понимала их.

Начали они, конечно, с молитвы, а не с шутки. Женщины этого особенного дома зажгли светильник, стоявший на очаге, а старший из мужчин, которым оказался Дэниел — приветливый человек, так неприветливо преграждавший им вход, — произнес молитву, приветствующую Шаббат, и благословил шаллах, круглый хлеб, сплетенный из пяти жгутов теста. Хлеб лежал на белой льняной скатерти на странном керамическом блюде — круглом, неровном, с зелеными краями, в центре его, как объяснил ей дядя, была нарисована рука Фатимы[12], звезда Давида и крест. Когда после молитв и ритуального молчания во время омовения рук, после благословения детей и вина и хлеба, Лия спросила, почему эти символы изображены вместе, Ройбен пожал плечами.

— Это всего лишь блюдо.

Гоцан Бен Элизар услышал вопрос Лии и расхохотался.

— Очень хорошо сделанное блюдо. Такое же крепкое, как ступня Мадонны на дверном косяке. Блюдо достаточно крепкое, чтобы выдержать крест, руку арабки и звезду Давида. Так же как гипсовая нога Марии достаточно крепка, чтобы выдержать мезузу[13]!

— Простите, что такое мез…

Сидящие за столом странно посмотрели на Лию, и она замолчала. Потом Гоцан сказал добродушно:

— Не поклоняйся богам людей, которые вокруг тебя. «Бойся Господа и соблюдай заветы Его». Так гласит Дейтерономия, пятая книга Моисеева, и так гласит свиток внутри коробочки, это и есть мезуза. «И вы должны написать законы на косяке двери вашего дома…» — это тоже из свитка.

— На древнееврейском звучит лучше, Гоцан, — заметил другой мужчина, хлебая суп.

— Возможно, наш еврейский устарел, — сказал Гоцан. Его сын, Шейлок, сидевший рядом с ним, подмигнул Лии, по крайней мере так ей показалось: это было настолько неожиданно, что она не знала, можно ли себе верить. Она улыбнулась ему, потом опустила глаза, внезапно смутившись. Молодой человек повернулся, чтобы сказать что-то Дэниелу, сидевшему справа от него, и Лия тайком снова взглянула на него, восхищаясь его четким профилем и каштановыми кудрями, ниспадавшими на шею, почти до плеч. Если бы ее мать вышла замуж за отца этого молодого человека, не было бы ни его, ни ее. Лию так поразила эта мысль, что она даже не расслышала тихого голоса мальчика у себя за спиной, который спрашивал, положить ли ей что-нибудь. Подождав немного, мальчик нахмурился, почти незаметно, и плечи у него окаменели. Он двинулся дальше вдоль стола и положил ломоть хлеба рядом с пожилой женщиной.