Читаем без скачивания Кольцо с бирюзой - Грейс Тиффани

— Что ты сегодня делал? — спросила она, задохнувшись от радости, и взяла его крепкую руку.

— С рассвета ткал шерстяные накидки.

Мимо прошли две сестры ордена Святой Каталины, похожие на летящих ворон в своих развевающихся от ветра одеяниях.

Шейлок понизил голос и махнул рукой в сторону бокового входа в церковь.

— Мой отец обычно входил туда с кучей риз для священников, а выходил с мешком серебра.

— Обычно входил?

— Пока епископ не стал настаивать на законе о чистоте. Наша кровь недостаточно чистая, чтобы нам позволили служить церкви.

— Ткать ризы?

— А также делать восковые свечи. Отливать потир[19] из десяти фунтов золота. Жениться или выходить замуж за христиан. — Иронический голос Шейлока стал сухим. — Так мы лишились денег.

Они прошли мимо ряда изможденных бедняков, собравшихся у ворот дель Моллета, которые тихо зашаркали к дверям церкви за ежедневной раздачей хлеба. Шейлок и Лия ускорили шаги, когда священник подошел к двери со своей корзинкой. Немного дальше, на улице Святой Изабеллы, они прошли мимо мавританской девочки лет девяти, которая, как и они, направлялась к рыночным прилавкам на площади де Аюнтамьенто. Она с любопытством взглянула на них и ослепительно улыбнулась им обоим. Но Лия и Шейлок были настолько поглощены друг другом, что не заметили дочери оружейника Хулиана дель Рея.

— Но священники считают вас достаточно чистыми, чтобы служить в соборе, — сказала Лия, так же иронично, как и Шейлок. — И чтобы приносить вашу десятину.

— Да, хотя, делая то и другое, я становлюсь менее чистым. Так же, как когда ем трефное.

— А… неправильную пищу. Мясник должен все осушать от крови, шо…

— Шохет, да.

— И ты никогда не должен есть свинину и вкусных вареных раков, а во время вашей Пасхи хлеб пекут плоский и безвкусный, как будто для того, чтобы не раздулись ваши прекрасные желудки! Евреи считают, что они лучше всех!

— Так оно и есть. И ты так думаешь, иначе не стала бы так часто посещать наш Шаббат и не пыталась бы поймать на крючок своими глазами бедного левита[20]. Покажи мне свои локоны, Елизавета. Тебе совсем не нужно носить вуаль. Ты — девушка и к тому же наполовину гой[21].

Засмеявшись, Лия откинула с лица вуаль, потом снова опустила ее.

— Нет! Только мужу.

— Продолжай свою игру! Я никогда не женюсь на христианке, которую крестили в серебряной купели.

— Меня никто не спрашивал! Да и с тобой было то же самое.

— Нет! — засмеялся Шейлок. — Я тебе не рассказывал? Мои родители одолжили у друга ребенка-христианина. Его и крестили вместо меня. Его родители считали, что два крещения лучше, чем одно, а я обошелся и без одного. И будь такая возможность, я всегда избегал бы это место. — Он мотнул головой назад в сторону собора. — Когда я прихожу туда в воскресенье, то первое, что я там вижу, — огромный золотой крест с изображением этого бедного истекающего кровью Назарея, как брошь…

— Замолчи!

— И этот золотой монстр…

— Монстранция!

— Я так и сказал! Монстр-анция! Сорок фунтов золота и четыреста фунтов серебра, усыпанные языческими образами.

— Не языческими. Это изображения святых! — возразила Лия ради удовольствия поспорить, хотя Шейлок высказывал мысли, часто посещавшие и ее. Только Шейлок, подумала она, потрудился узнать точный вес Custodia de Arfe, чаши для причастия, сделанной (во славу Господа) из первого золота и серебра, привезенного в Испанию из Америки.

— Изображения языческие. Это вырезанные изображения. Лучше я примкну к протестантам в Вальядолиде, чем пойду в церковь Назарея. Лучше встречаться в скромном помещении со скромно одетыми лютеранами и слушать, как произносят понятные писания, пусть не все они от Моисея или пророков.

— Ш-ш-ш! — остановила Лия его страшное богохульство, хотя и не могла удержаться от смеха при его нелепых словах. — Но разве обращенные ходят в церковь к лютеранам? — тихо спросила она. — Какой же ты тайный иудей? Твой отец говорит правильно. Ты будешь арестован дважды!

Посмеявшись вместе с ней, Шейлок пожал плечами и понизил голос до шепота:

— Здесь, в Толедо, епископ не может найти лучшего применения серебру, привезенному из Нового Света, как только переплавить его в вертикальную сковородку.

Лия хихикнула.

— А люди называют хлеб «телом Христовым» и облизываются. Вампиры!

— Тише!

— Четыреста фунтов серебра из Новой Испании! Это могло бы прокормить тех безногих бедняков в течение пяти лет. — Шейлок махнул рукой назад, хотя теперь они проходили мимо полных прилавков на площади де Аюншамьенто и кучка бедняков уже исчезла из виду. — Однажды я видел оборванную женщину, стоящую на коленях перед нарисованной Непорочной Девой в одной из часовен. На ней была жемчужная корона и золотой крест на груди.

— У нищей?

— Ага… смеешься над бедняжкой.

— Нет, — быстро проговорила Лия. — Только над тобой.

— Послушай тогда, как бедняки нежно любят свои статуи. Я шепнул ей, что на один только золотой крест на статуе она могла бы купить себе ферму крупного рогатого скота за городскими стенами, если бы его переплавил мой кузин Хосеа, у которого миленькая маленькая кузница на улице де Аве Мария…

— Ты не мог так поступить!

— А она мне ответила: «Говядина питает мой желудок, а это — душу». И указала на это золотое распятие на груди Непорочной Девы. — Шейлок снова пожал плечами. — Что можно сделать с таким человеком?

— Шейлок, ты же не сказал этого женщине-христианке!

Шейлок рассмеялся.

— Ах, она просто приняла меня за протестанта.

Лия знала, что Шейлок любит ее. Так он ей сказал. Но она также знала, что он сомневается в ее серьезности. И это было естественно с его стороны. Она — дочь богатого человека, воспитана как христианка, незнакома с традициями, которые только сейчас начала изучать.

— Если ты не знаешь, что значит быть еврейкой, как ты можешь хотеть быть ею? — спросил ее однажды Шейлок под лимонным деревом ее тетки.

— Ты не понимаешь, — серьезно сказала Лия, наклоняясь вперед и касаясь его рукава. — Я — еврейка. Не думаю, что у меня есть выбор. Я только хочу знать, что я собой представляю.

Он так же серьезно посмотрел на нее, и впервые у нее появилось радостное чувство: ей удалось повернуть ключ в замке его сердца. Она не понимала, права ли она, но, произнеся эти слова, видимо, сказала что-то правильное.

— Знаю, что я не настоящая христианка, — продолжала Лия. — Я делала то, что велели мне монахини и священники, всю мою жизнь. Но это так, как вы все говорите. Мое обучение похоже на насильственное обращение твоей семьи в христианство, а значит, оно не считается. Выбирать веру может только сердце.

Шейлок выглядел задумчивым и одновременно озабоченным.

Он рассказал ей о Законе.

Иудеи, сказал он, почитают Благословенного, чье имя слишком священно, чтобы его знать, и чей лик слишком сияющий, чтобы его можно было зрить, не говоря уж о том, чтобы превращать его в тощую, страдающую маску и вешать на две перекрещенные палки на стену. Он прочитал ей псалмы на древнееврейском, потом рассказал ей на испанском, что значат эти слова: «Наслаждение заключается в соблюдении Закона». Это значит: нужно воздерживаться от загрязнения тела и священных книг, заботиться о своих близких и почитать только Создателя, Хашима, Благословенного, Всевышнего.

— Эти стихи есть и в вашей Библии тоже, — сказал он. С общими понятиями Лия была знакома, но что касается стихов, то она их никогда не читала.

Лия поглощала его слова как новое вино или манну, и он видел, что она вздыхает по нему. И все-таки ее семья была христианской, и хотя, по ее словам, она никакого выбора не делала, ему трудно было ей поверить: ведь у нее еще была возможность сделать выбор, чего у него никогда не было. Она могла выбрать себе имя, выбрать себе веру, выбрать себе мужа. И она — молода. Зачем такой удачливой девушке рисковать всем, что у нее есть, ради любви? Осознавала ли она степень риска? Шейлок чувствовал, что подвергает опасности свое собственное сердце, отважившись поверить, что Лия может выбрать двойную жизнь — согласиться всегда скрываться за задвинутыми занавесками в тайный Шаббат.

Она знала: ему хочется ей верить, и гадала, какое доказательство может быть достаточно убедительным, чтобы закрепить его веру. Все, что у нее было, она получила из рук отца, а Шейлок не хотел ничего из христианского богатства семьи де ла Керда, изнеженных донов, пожинающих деньги от урожаев, собранных мозолистыми руками морисков, обрабатывающих их земли. Нет. Лии нужно было что-то свое, чтобы отдать ему.

И она увидела это в тот холодный февральский день в окне лавки оружейника.