Читаем без скачивания Галактический патруль - Юрий Гаврилович Тупицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От неожиданности Славка села прямо на аккуратно заправленную покрывалом постель сестры, перечитала записку еще раз, стараясь понять, о какой такой честной сделке с отчимом может идти речь, когда он у черта на куличках на другой половине земного шара… И мысленно ахнула, вдруг припомнив разговор, нечаянно подслушанный ею незадолго до отъезда предков в Аргентину. Разговор этот происходил в кабинете отчима, специально оборудованном так, чтобы можно было экзерцировать на скрипке, не беспокоя семью. При закрытой двери услышать разговоры, ведущиеся в кабинете, было невозможно. Но навещавший отчима Карен Мелконян так любил подымить и курил такие пахучие сигареты специального производства, которые сам он называл пахитосками, что отчим при разговорах с ним обычно не выдерживал - открывал фрамугу и приоткрывал дверь в гостиную. Так было и в тот день, когда Славка нечаянно подслушала разговор, который сначала заинтересовал и насторожил ее, а потом насмешил. А оказывается, ничего смешного в нем не было.
Славка встала с постели, сложила записку по старым сгибам вчетверо, сунула ее в карман брюк, прошагала в гостиную и остановилась там возле портрета отчима. Портрет был написан маслом довольно известным художником. Отчим грустно глянул на нее большими византийскими глазами. В который уже раз, разглядывая этот портрет, Славка подумала, что две глубокие морщины-складки по обеим сторонам большого, хитро улыбающегося рта почему-то напоминают ей резонаторные отверстия на верхней деке скрипки - эфы. Так ей думалось, конечно, потому, что отчим ее был отличным скрипачом-профессионалом - не очень прославленным, но хорошо известным среди музыкантов и ценителей скрипичной музыки. И фамилия у него была скрипичная - Коган, но это был не тот, всемирно известный и уже почивший в бозе Леонид Борисович Коган, а другой Коган. Славке нравилось, что в правом нижнем углу картины, по диагонали, была прикреплена пластина из шлифованной нержавейки, на которой мелкими черными буквами с готической рисовкой было выгравировано: «Не тот я Коган, а другой, неведомый пока избранник». И подпись, уже нормальными и более крупными буквами: «О.А. Коган». Имя у отчима было обыкновенное, имя как имя - Осип, а вот отчество сразу выговорить было никак невозможно - Авиэзерович.
- Натворил ты дел, папа Ося, - укорила отчима Славка.
Не тот, а другой Коган грустно смотрел на нее своими византийскими глазами, хитро улыбался и молчал. Сочетание грустных глаз и улыбающегося рта считалось одним из несомненных достоинств этого портрета - именно таким и был в жизни папа Ося. Называть отчима по имени и отчеству было невозможно, сначала Славка так и делала, но порой язык у нее заплетался и выговаривал что-нибудь несусветное. Назвав его однажды Осипом Изуверовичем, Славка скрепя сердце и перешла на папу Осю. Не называть же его дядей Осей - смешно! И понемногу Славка привыкла к тому, что у нее снова есть папа - не совсем настоящий, конечно, и далеко не так любимый, но все-таки папа. Папа Ося грустно смотрел на нее и хитро улыбался, точно вопрошая: а что я мог поделать? Коллекция-то скрипок не только мне, но и тебе завещана. Завещана ей, а в переплет попала Милка. Славка вздохнула, припоминая разговор, донесшийся до нее через приоткрытую дверь кабинета.
- И все-таки подумай, Ося, - гортанно гудел Мелконян, - тебе предлагают хорошие деньги.
- Деньги у меня есть, ты знаешь, Карик.
Мелконяну было за пятьдесят, совсем старик, по мнению Славки. Он был полным, по-восточному неторопливым в движениях, у него было одутловатое, выбритое до синевы лицо, мешки под глазами, большой нос, который он, наверное, мог лизнуть кончиком языка. Но почему-то все называли его Кариком. Мелконян сам настаивал на этом.
- Деньги никогда лишними не бывают, - гудел пятидесятилетний Карик.
- Что деньги? Пыль! Сегодня они есть, завтра их нет.
- Не скажи, Ося. Это твои скрипки могут обратиться в пыль. А хорошие деньги - это золото, валюта. За бугром, в этой далекой знойной Аргентине, где небо южное так сине, они тебе не помешают.
- Я и отправлюсь под это синее небо, чтобы заработать. Зачем ехать в лес со своими дровами? Не смеши меня, Карик.
- Ты уедешь! - Мелконян шумно вздохнул и понизил голос. - А скрипочки-то останутся. И Казимир останется.
- Барыга твой Казимир.
- Нет! - уважительно протянул Мелконян. - Казимир - серьезный человек. Миллионами ворочает, не деревянными, настоящими. А у богатых людей всегда бывают капризы, вынь да положь. Теперь он положил глаз на твои инструменты, и будет давить, попомни мое слово.
- А кто навел? - Отчим помолчал и хохотнул. - Сколько он положил тебе комиссионных, Карик?
В разговоре потянулась пауза, тяжесть которой почувствовала даже Славка.
- Послушай меня, Ося. - Мелконян заговорил так тихо, что Славка еле его слышала. - Ты, конечно, не тот Коган, а другой, но все равно скрипач великий. А я скрипку люблю, серьезную музыку люблю, поэтому и тебя люблю, Ося. И даже обижать себя позволяю, чего никому другому бы не позволил.
Отчим отмолчался, только смущенно откашлялся, как он всегда делал в щекотливых ситуациях.
- Ты не верь, что я какой-то там мафиози, Ося, - продолжал Мелконян. - Я делец. Ну и меценат немножко. Признайся, положа руку на сердце, разве без меня состоялся бы ваш квинтет? А гастроли в Аргентину?
- Сдаюсь,
