Читаем без скачивания КАДРИ - Сильвия Раннамаа

В один день целых две книги! Бывает же! И разве не удивительно, что Анне Пууст, самая красивая девочка, первая наша ученица, пришла ко мне в больницу!

Я чувствовала себя как-то неловко и не знала, о чем говорить. На ее вопросы я отвечала только «да» или «нет», так что она, наверно, подумала, будто я в самом деле сержусь. Она взглянула на меня своими большими красивыми глазами и сказала:

– Слушай, Кадри, не сердись на меня. Я должна была за тебя заступиться, я же знала, что Юта врет. Она вообще вруша и сплетница, да я бы и не поверила, будто ты способна сделать такое. Веришь мне? – спросила Анне, и по ее лицу было видно, что это для нее очень важно. Она даже взяла мою руку, лежавшую на одеяле.

– Верю, – тихо ответила я.

И, кажется, сказала это слишком тихо. Даже не знаю, услышала ли меня Анне, потому что она сразу принялась объяснять:

– На другой день Милка нашла свой шарф в классе, в парте. Ты же знаешь, какая она растеряха. А сколько вышло неприятностей!

Меня будто кольнуло в сердце. Так вот в чем дело! Хорошо, конечно, что шарфик нашелся, а если бы не нашелся, тогда как? Но я еще не успела додумать это до конца, как Анне опять заговорила, словно ей удалось прочесть мои мысли:

– Ты не подумай, что я потому пришла. Нет, я в тот же день сказала ребятам, что Кадри никогда не возьмет ничего чужого. Если не веришь, спроси у других. С Ютой я поссорилась и больше с ней не разговариваю. Как она себя выгораживала! Когда мы узнали о твоем несчастье, всем стало жалко тебя и было так стыдно, и с Ютой никто не хочет водиться. И поделом! Зачем она вечно врет и наговаривает? Она хотела прийти к тебе, но мы решили на сборе, что сначала приду я одна, а ей мы вообще не разрешили приходить. Чего ей тут делать?.. Да, ты же не знаешь! Мы сразу созвали сбор и говорили про тебя. Учительница тоже была. Мы поняли, как плохо обошлись с тобой. Когда ты выздоровеешь, ты должна стать пионеркой. Хорошо? Эта книга – подарок нашего отряда, – и Анне указала на «Таинственный остров», который лежал у меня на одеяле.

Я ушам своим не верила и так радовалась! Я даже не успела сообразить, что не смогу остаться в своем классе: мне ведь долго придется пролежать в больнице, а потом, как говорил доктор, меня отправят в детский санаторий. Значит, я отстану от класса. Наш класс такой замечательный, и никто еще не оставался на второй год, хоть отстающие найдутся – взять, к примеру, меня и Юту.

Все это я вспомнила лишь тогда, когда Анне и бабушка уже ушли. Мне еще многое вспомнилось, и я вдруг поняла, что хватит мне жаловаться на жизнь. Был, конечно, этот ужасный случай, но ведь после него все и обернулось к лучшему. Меня больше не подозревают! Анне за меня заступилась! Анне! Она такая красивая, умная и добрая. А вдруг мы подружимся? Правда, я всего только Кадри, Растрепа, но вдруг мы хоть немножко, хоть чуточку подружимся? Что бы такое сделать, чтоб заслужить эту дружбу?

Вчера после обеда в нашу палату вошла няня и спросила:

– Кто тут Эльза Сарап?

Оказалось, что это новая больная на соседней койке. Ей передали цветы, сверток и письмо.

Эльза Сарап? Ведь есть такая писательница – Эльза Сарап. Вдруг это та самая? Я искоса поглядела на соседку. С виду совсем обыкновенная женщина. И вовсе не такая уж красивая. Я, правда, не знала, как выглядят писатели, но все же мне трудно было поверить, что настоящая писательница может обойти трамвай не с той стороны, попасть под машину и оказаться рядом со мной на больничной койке.

Я увидела, как она достала из ящика тумбочки очки, надела их и стала читать письмо. Потом она приподняла очки и вытерла слезы. Очки! И плачет! Нет, это не писательница! В свертке, который она развернула, оказалась большущая коробка шоколадных конфет и мандарины. Она попросила одну больную, которой уже разрешили ходить, угостить всех. Мне досталась половина этих чудесных конфет и еще несколько мандаринов.

«Нет, все-таки она писательница», – подумала я, и мне очень захотелось узнать, так ли это, но спросить я не посмела. Притихнув, я лакомилась конфетами и любовалась корзиной цветов на ее столике.

Но вечером в палате, как всегда, начались разговоры. Лишь моя соседка не принимала в них участия. Меня опять одолело любопытство, и я рискнула спросить:

– Простите, вы правда Эльза Сарап?

– Почему ты об этом спрашиваешь? – спросила, в свою очередь, соседка и улыбнулась.

Я осмелела:

– Вы писательница?

– Отчасти, – ответила она. – Но откуда ты знаешь? Для таких маленьких, как ты, я ничего не написала.

– Я читала «Восстание». Это вы написали?

Она подняла брови:

– Да ну?! Прочла? Но тебе ведь не понравилось, правда?

– Нет, почему же, только...

Я, конечно, постеснялась сказать, что книга не особенно мне понравилась и что я не дочитала ее до конца. Но она сама сказала с веселой улыбкой:

– Что «только»? Только скучно было, да? Чего уж, говори прямо. Ведь это не для тебя и не могло тебе понравиться. Через несколько лет ты прочтешь книгу снова, вот тогда мы с тобой поговорим, ладно? Лучше скажи, какие книжки тебе нравятся. Ты, видно, любишь читать.

И мы заговорили о книгах. О Пушкине и о «Царе Салтане». Оказалось, что и ей в детстве тоже больше всего нравился «Царь Салтан». Я очень этому обрадовалась. Соседка стала мне все равно как родная. Ласковая, дружелюбная, щедрая, и мы с ней были из одной страны – страны чудес.

Она не стала расспрашивать меня, как другие, о моей домашней жизни, но я сама рассказала ей обо всем: о матери и об отце, о нашем подвале, и даже потихоньку призналась, что всем тут наврала. Я была уверена, что она начнет стыдить меня, но она сказала тихо и, как мне показалось, очень нежно:

– Бедняжка!

У меня сразу слезы подступили к горлу, и я рассказала ей еще, что мне очень хочется быть такой же, как другие дети, и чтобы у меня было много друзей, и чтобы дома у нас было красиво. Она молча выслушала меня, а когда я кончила, сказала:

– Вполне тебя понимаю. Но только многое зависит от тебя самой. Постарайся быть молодцом, и тогда твое положение и положение бабушки изменится к лучшему. Обязательно изменится, уж поверь мне! Главное – не унывать!

И я ей верю. Верю твердо. Только одного я не знаю: как мне стать молодцом. Но, может быть, она знает? Наверно, знает, и я когда-нибудь выпытаю у нее этот секрет.

Со мной, кажется, за последнее время не случилось ничего особенного. Я лежу все в той же больнице, и я все та же несчастная девочка, которую заподозрили в воровстве. И все же мне кажется, будто со мной что-то приключилось. Будто что-то изменилось. Не могу сказать, что именно, только мне теперь уже не так грустно и скучно.

Уж не потому ли, что можно разговаривать с настоящей писательницей? Разговаривать каждый день и смотреть на нее, потому что ее койка рядом с моей. Сказали бы мне такое раньше, я бы не поверила, даже если бы знала, что под машину попаду. И говорит она со мной так, будто я такая же девочка, как все, ничуть не хуже. Говорит, будто со взрослой.

Чего только она мне не рассказывает, и как много она знает! Ни один учитель в школе не знает столько. Разве только учитель истории.

Если бы можно было записать все, что она говорит, получилась бы интересная книжка.

Иногда она рассказывает так забавно, что вся палата смеется. Теперь все знают, что она писательница, и всем нравится, что она нисколечко не воображает. И любят ее. Даже доктор разговаривает с ней как-то особенно весело. А я бы только радовалась, если б все, что у нее болит, болело у меня, и даже готова умереть за нее. Когда я замечаю, что у нее снова начинаются эти ужасные боли в спине, мне становится ужасно досадно оттого, что у меня на спине нет ни одного ушиба. Я даже спрашивала сестру, которая приходила колоть ее, нельзя ли через переливание крови передать часть боли другому. Сестра меня высмеяла и сказала, что медицина, к счастью, еще не додумалась до такой глупости. Но тетя Эльза не посмеялась надо мной, только улыбнулась. Наверно, так же улыбалась и моя мама...

Да, я начала про тетю Эльзу и чуть не забыла о другой, куда более таинственной истории. Сегодня в полдень мне принесли передачу. В свертке были разные вкусные вещи и целых двадцать рублей. Письма никакого не было.

Когда я потом расспрашивала у няни, от кого она получила эту передачу, она ответила, что ее принес человек в коричневом пальто, который справлялся о моем здоровье и просил передать мне этот сверточек.

Как это понять? Ведь я не знаю никакого человека ни в коричневом, ни в синем, ни в черном, ни в желтом пальто, который мог бы принести мне передачу. Я, конечно, обрадовалась вкусным вещам, но что делать с деньгами? И от кого все это? Я, дурочка, даже начала надеяться, уж не явился ли откуда-нибудь из тридевятого царства мой пропавший отец. Но откуда он мог узнать, что я здесь, в больнице, и почему он тогда сам не захотел навестить меня? Нет, это невозможно.