Читаем без скачивания Снегурочка и космополитизм - Вениамин Каверин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В пору, когда я писал «Двойной портрет» — о деятельности, связанной с ложной теорией академика Лысенко, которая столь драматически преломилась в судьбах честных ученых и в немалой степени извратила развитие отечественной биологии, — рукопись попала к Ю. Тынянову. Он вернул ее мне, сказав, что к явлению, которое требует очень глубокого проникновения, я отнесся поверхностно, описав его так, что скрытым оказалось его главное противоречие.
Дело в том, что в то время мы плохо знали, как же на самом деле обстоят дела, не отдавали себе ясного отчета в подлинной сущности людей типа Лысенко. Не хватало воздуха гласности и демократии. Так незнание или полузнание правды сказалось на моей литературной работе, а это в конечном счете наносит урон профессиональному достоинству писателя. Однако в последнем варианте романа мне, кажется, удалось показать торжество правды над ложью и обманом, торжество доброты и мужества над трусостью и делячеством. Помню, после выхода романа в свет, в 1964 году, Корней Чуковский написал мне: «…Вы показываете на живых и необыкновенно убедительных примерах, какова была та атмосфера, в которой рождались Лепешинские, Лысенко, Презенты и другие…»
В романе «Белые одежды» Дудинцев смело и открыто, а главное убедительно показал, как в условиях трудной борьбы пробивается истина, побеждает сила человеческого духа, торжествует вера в правду и справедливость.
— В годы Великой Отечественной вы были военным корреспондентом. Какими фронтовыми впечатлениями особенно дорожите?
— Мне памятны бои осенью сорок первого года под Ленинградом. Я часто выезжал на фронт, особенно в дивизию ополченцев, державшую оборону под Славянкой. О тех фронтовых поездках написал эссе для журнала «Новый мир».
В те суровые годы подвиги совершались не только на фронте. Проявления героизма каждый день наблюдал и в блокадном Ленинграде. Видел детей, которые в свои двенадцать-четырнадцать лет, пережив гибель родителей, голод, холод, продолжали бороться против смерти, вносили свой вклад в Победу, наравне со взрослыми работали на станках, в госпиталях, находились на огневых позициях. Это об их мужестве я написал в 1942 году рассказ «Самое необходимое». По горячим следам создавались рассказы «Кнопка», «Русский мальчик», «Кукольный мастер» и другие. Всего за годы войны написал тридцать два рассказа, основанных на подлинных фактах.
В Ленинградском отделении ТАСС я пробыл не так долго, сказалась блокада, сильно пошатнулось здоровье, и меня перебросили на Большую землю. Получив месячный отпуск для отдыха, занялся розыском семьи, с которой в начале войны были потеряны всякие связи.
На Северный флот, в Полярный, я приехал военкором «Известий». Здесь я ближе познакомился, а потом и подружился с подводниками и летчиками-торпедоносцами. Эти мужественные, сильные люди и сегодня у меня перед глазами…
— Вероятно, на основе этих впечатлений создавались не только вторая часть «Двух капитанов», но и повесть «Семь пар нечистых», и роман «Наука расставания»?
— Знаете, я долго не писал о том, чему был свидетелем в те годы. Военная тема заняла огромное место в нашей литературе, и мне казалось, что я не сумею сказать свое слово. Прошли годы. Перебирая в памяти события той поры, я как-то вспомнил очень трогательную и трагическую историю любви одного из офицеров-подводников. Я был свидетелем, как встретился он в Полярном с невестой. Они провели вместе всего несколько дней. Потом моряк ушел в поход, по возвращении из которого они хотели расписаться. В Полярном загса не было, поэтому будущие супруги собирались в Мурманск. Но поездку неожиданно пришлось отложить: командование срочно направило командира подводной лодки в новый сложный поход, из которого он не вернулся. Девятнадцатилетняя девушка осталась одна, так и не став женой любимого человека… Эти острые воспоминания были побудительным мотивом для создания романа «Наука расставания».
— Вы прожили в Ленинграде двадцать пять лет. Это были годы студенчества, литературного дебюта, годы обретений и потерь, новаций, обостренного поиска своего слова, манеры выражения. В нашем городе вы сдружились с «Серапионовыми братьями»…
— Знаете… (пауза, писатель задумался) Ленинград всегда был мне дорог и останется как город моей молодости, первой любви и литературного дебюта. В те годы я жил на Греческом проспекте… В городе на Неве получил хорошее историко-литературное образование. В 1923 году, когда в издательстве «Круг» вышла моя первая книга («Мастера и подмастерья»), окончил Институт восточных языков, а годом позже — этнографо-лингвистский факультет университета. В те годы судьба свела меня с Юрием Тыняновым, Виктором Шкловским, Борисом Эйхенбаумом, которые поначалу были моими учителями, а впоследствии стали друзьями и единомышленниками. Не могу не вспомнить маленькую литературную группу «Серапионовы братья», с которой в 1921 году свел меня Шкловский. Ее горячо поддерживал Горький, которому я многим обязан как писатель. Он внимательно и, главное, участливо следил за нашим творческим развитием. Тогда мы собирались в Доме искусств. «Серапионы» — в группу входили Константин Федин, Всеволод Иванов, Николай Тихонов, Михаил Слонимский, Елена Полонская, Лев Лунц, Николай Никитин и Михаил Зощенко — были содружеством молодых литераторов, вернее братством. Это подчеркивалось и в шутливых прозвищах, у меня — «Брат алхимик», и в нашем приветствии: «Здравствуй, брат. Писать очень трудно». Наши братские узы сохранялись годами. О Михаиле Зощенко, своем близком друге, человеке горькой судьбы, преступно оклеветанном в те годы грубыми и несправедливыми выпадами, хочу сказать особо. Я считал и считаю его очень крупным писателем. В годы бессовестных нападок на нас я энергично поддерживал не только Зощенко, но также Даниила Хармса, исчезнувшего навсегда в тридцать седьмом, Николая Олейникова с его тоже трагической судьбой…
В начале тридцатых годов в Ленинграде состоялся мой дебют и как драматурга, мои пьесы «Чертова свадьба», «Актеры», «Большие надежды», «Дом на холме» и другие ставились в ленинградских и московских театрах, но… вскоре я понял, что моя драматургия слабее моей прозы.
— Что вы думаете о современной литературе, ее будущем, о молодых писателях? Не кажется ли вам, что само понятие «литератор» сегодня несколько потускнело?
— На мой взгляд, наша сегодняшняя литература порой оказывается весьма поверхностной по содержанию: она не всегда затрагивает глубокие нравственные проблемы жизни, часто глуха и слепа ко многому, о чем надо кричать, говорить вслух.
Многие писатели берутся за мелкие, легковесные, банальные темы. Многие, что греха таить, научились весьма ловко создавать произведения, в которых читателю преподносится этакая приглаженная полуправда. Профессиональные знания многих наших литераторов очень неглубоки: плохо знают нашу древнюю, а также необычайно богатую литературу XIX века, не говоря уже о зарубежной. Отсюда и недостаточность отражения всей панорамы, всей целостной картины нашей жизни. Сегодня фактов, заслуживающих пристального внимания писателя, очень много. Оставаться к ним равнодушным, безразличным — для литератора непростительная ошибка.
Волнует и то, что в последние годы в литературных кругах притворство, уклонение от правды стали, к сожалению, нередким явлением. Писатели двадцатых годов, к которым я принадлежу, относились друг к другу с любовью, уважением, интересом. Сейчас многие заботятся почему-то о себе, а не о литературе. Скажу больше — иные писатели, художники, музыканты предают свое искусство за положение и карьеру…
— Но ведь об этих негативных явлениях более пяти лет назад на съезде писателей говорил Федор Абрамов, который в открытую сказал тогда об истинном положении дел в Союзе писателей СССР и в стране в целом…
— Да, но к нему тогда не прислушались. Это был крик тонущего в океане равнодушия и беспринципности… А разве это нормально, что иные замечательные правдивые произведения годами оставались недоступными широкому читателю? Спрашивается, почему у нас издаются многотомные собрания второстепенных писателей, но нет до сих пор необходимых собраний Тынянова, Булгакова, Пастернака, Платонова, Ахматовой, Цветаевой… Не пора ли снять грубые, бессовестные, лживые обвинения с Мандельштама, Ахматовой, Зощенко, а с «Серапионовых братьев» — клеймо реакционной группы? Кто будет отрицать, что с «Мастером и Маргаритой» Булгакова свежий воздух ворвался в нашу литературу? Самое пагубное, что наблюдается сегодня в нашей литературе и культуре» — это поверхностность и разобщенность. Мы постепенно теряем те черты духовности, которые существовали в них исторически.
