Читаем без скачивания Зубы дракона - Алексей Корепанов

Он перевел взгляд на тарелку и попытался сосредоточиться. В затылке сразу запульсировала боль, словно сзади неслышно подошла официантка и начала бить по голове увесистой мельхиоровой ложкой. Он невольно подался вперед, но продолжал смотреть на тарелку. Боль немного отпустила, а потом он просто забыл о ней. Тарелка исчезла со стола, осколки ее лежали на полу, у ног действительно возникшей откуда-то официантки, развернутая салфетка очутилась перед ним и на ней было написано округлым Зоиным почерком: "Проводим эксперимент. Зоя и Витя".

Все окружающее неуловимо мигнуло, словно выключили и мгновенно включили свет, и весь мир, провалившийся в темноту, выскочил наружу, как игрушечный чертик из коробки. Произошло какое-то едва заметное смещение - и тарелка вновь оказалась на столе. Зоя сидела напротив, распахнув свои карие глаза, а официантка - белокурая девушка в фирменном голубом костюме стояла спиной к ним у соседнего столика, расставляя кофе перед тремя пожилыми накрашенными женщинами и хихикающим толстяком в джинсовом пиджаке.

- Получается, Витюша? - нетерпеливо прошептала Зоя.

Он обессиленно откинулся на спинку кресла.

- Уф-ф, голова раскалывается. Схитрила про цифры, милая? Проводим эксперимент. Зоя и Витя.

Зоя часто-часто заморгала, резко отодвинула тарелку и выхватила салфетку. Тарелка с сочным звоном шлепнулась на пол, разлетевшись белыми брызгами, но Зоя, кажется, не заметила этого. Она развернула салфетку и положила ее перед Панаевым, глядя на него наверное так же, как присутствующие глядели в свое время на Иисуса, оживившего Лазаря.

- Ты... ты уникум! Ты же феномен, Витя!

- Это еще не повод для битья посуды, - уныло отозвался он и сказал подошедшей суровой официантке: - Извините, я заплачу. И сечас уберу.

- Тарелками у себя дома кидайтесь, - непримиримо ответила официантка, поджала губы и удалилась за веником и совком.

- Чудеса! - Зоя потрясенно всплеснула руками. - Ты видишь сквозь непрозрачные предметы.

- Не только, - пробормотал Панаев. - Я, кажется, вижу еще и сквозь время. Пойдем, а? Что-то мне совсем паршиво.

*

Да, понедельник был для Панаева днем откровений. Он отвез Зою домой

- Зоя никак не могла пийти в себя и только ахала временами, развернул "Москвич", чуть не сбив урну, и поехал по темнеющим улицам, мечтая только об одном: добраться до дивана. То непонятное, что с ним происходило, было достаточно выматывающим.

Сон, однако, долго не шел к нему, хотя цитрамон помог и головная боль отпустила. Панаев лежал, смотрел на стеклянную дверцу серванта, отражающую свет уличного фонаря, и задавался вопросом: ну почему именно с ним сотворилась эта чертовщина? Жизнь была нормальной, без особых переживаний, то, о чем не хотелось вспоминать, он и не вспоминал, и о чем не хотелось думать - не думал, накатано все уже было и отлажено, карусель бытия медленно вращалась без рывков и резких остановок - пять рабочих, два выходных, пять рабочих, два выходных - здоровье пока, слава богу, не подводило - и вот на тебе, угораздило.

В прихожей протяжно мяукнул Барсик. Панаев цыкнул на него и натянул на голову одеяло.

Мысли постепенно замедлялись, прерывались - и привиделось непонятное. Над головой распростерлось грозно и торжественно пылающее небо, небо клокотало, раздиралось сиянием бесчисленных звезд. Звездам было тесно, они слипались в комки, в раскаленные пятна, прожигали и расплавляли пространство, извергаясь и обрушиваясь сверху на ночную равнину. Мощно зазвучала величавая музыка, словно заиграл огромный орган, в органном обвале возник и расплескался хор, слова были незнакомы и хрустальны, и незнакомы были созвездия и черный вытянутый провал, змеей извивающийся над горизонтом, и незнакомы были широкие стебли травы, искрящиеся в неудержимом звездном свете. Текли-растекались запахи, неизвестные пронзительные запахи, вплетающиеся в буйство музыки, пения и звезд.

И в то же время все вокруг было странно знакомым, и ночной торжествующий мир принимал и растворял в себе, и пульсировал в такт биению сердца. Этот мир торопился быть узнанным, тормошил своими красками, звуками и запахами, властно врывался в душу, трепетал от предчувствия ликования - и казалось, вот-вот сотворится неизбежное, лопнет последняя ненадежная преграда - и свершится чудо прозрения.

Само небо гудело гигантским соборным органом, сотворенным из множества звездных труб, равнина с высокой травой казалась мерцающим морем, над морем растекался напряженно-неудержимый хоровой напев. Море разбивалось о высокие скалы, вздымающиеся из мерцания и запахов подобно пальцам подземного великана, не сумевшего вырваться из недр и дотянуться до неба. Пальцы багрово светились, пальцы силились что-то схватить. И были тоже чем-то знакомым и ничуть не пугающим. Проплыла над равниной вереница ослепительно белых лент, взмыла к звездам, обернулась туманом, притушившим неудержимый небесный свет и укротившим напор музыки. Снежные спирали протянулись из тумана к траве, превратились в колонны, подпершие небо. Странный звук дрожал, затухая в молочной белизне.

Подавалась, прогибалась последняя преграда, прогибалась, но не рушилась, множились, ветвились ходы, ведущие в тупики - и узнавание терялось в лабиринте. Зашевелились, растопырились и померкли багровые пальцы, тень упала на густую траву - и исчезло мерцание.

Панаев открыл глаза. Торопливо включил бра над диваном, посмотрел на часы: начало первого. Сердце колотилось, как после кошмара.

- И отправился я в Белые Столбы, - уныло сказал Панаев и Барсик незамедлительно отозвался из прихожей. - Вот тебе и "мяу", Барсуарий. Будет тебе тогда "мяу".

Хотелось спать, но он боялся засыпать. Он боялся увидеть еще какой-нибудь ненормальный сон.

За окном распласталась ночь, в черном окне с незадернутой шторой отражался растерянный огонек над диваном.

*

С утра Панаев в свой первый сектор не попал - был перехвачен в коридоре красноречивым Флейшманом из лаборатории, не смог ничего противопоставить напору басовитого экспресс-аналитика, да и вялость чувствовал после беспокойно проведенной ночи, и в итоге провозился около часа, разбираясь в капризах недавно установленного лабораторного оборудования. Сектор отреагировал на его появление напряженной тишиной, словно в дверях появился не хорошо известный им Виктор Панаев, а какой-нибудь реликтовый гоминоид или, напротив, представитель нездешнего высшего разума из созвездия Водолея. Все мгновенно прекратили заниматься своими делами и обернулись к нему, а долговязый Чумаченко, приподнявшись, так и застыл над стулом, словно переломившийся шест для прыжков в высоту. Панаев почти физически ощутил любопытство сотрудников и понял, что они только что говорили о нем. А информацию для обсуждения дали, конечно, Валечка и Зоя.