Читаем без скачивания Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.) - Александр Шубин

Вспоминает В. Гурболиков: «Я тогда воспринимал это в религиозных терминах. Во мне многое было намешано, но я верил в Бога как смысл всего. Формула моя была такова: „Наука дает ответ на вопрос „как?“, а религия задается вопросом «почему?“ Это была вера в Абсолют. Но религиозным человеком я стал во многом в результате размышлений о несправедливости мироустройства.

Первым моим учителем был очень странный сверхсрочник Анатолий, который был верующим человеком. Мы с ним подружились, и он мне давал читать псалмы и официальные публикации на религиозные темы. Потом это стало известно КГБ, и стало предметом неприятного разбирательства.

Когда я вернулся домой, особенно после Кореи, я ждал контраста – после нищеты – богатства, после темноты – света, а увидел родственность двух режимов. Эта родственность ощущалась не только мною. Когда я переживал по поводу корейцев, заместитель парторга тихо так мне сказал: «А чего ты за них переживаешь, ты хоть знаешь, что у нас в стране творится?» Поскольку я служил в Ансамбле песни и пляски внутренних войск, я сталкивался и с КГБ, которое бдительно контролировало настроения среди выезжающих в командировки за рубеж, не останавливаясь перед провокациями. Сильное впечатление производили и картины тренировок внутренних войск, предназначенных для подавления волнений. Поэтому я не думал, что систему можно будет относительно бескровно победить. Но именно благодаря этому я не мог симпатизировать такой системе и стал таким стихийным анархистом».

После возвращения из армии Гурболиков знакомится с «подпольщиками» как бы вторично, поскольку до армии он был хорошо знаком лишь со мной. Мы участвовали в историческом кружке, где обсуждался «азиатский способ производства», и вместе писали тогда пьесу о Сальвадоре Альенде.

В. Гурболиков играл на гитаре и пел. Его пение было украшением студенческих посиделок, на которых «подпольщики» осторожно пропагандировали оппозиционные идеи. Песни, под стать идеям, тоже были «подрывными» – из диссидентского цикла Булата Окуджавы, из времен гражданской войны, из каэспэшного репертуара. Участники кружка интересовались и роккультурой, но здесь их привлекало прежде всего оппозиционное социальное содержание, поэтому любимой рок-группой был «Облачный край». Кружок общения, созданный троицей, был весьма притягателен как место духовного общения студентов и критического обсуждения советской действительности.

Вспоминает А. Исаев: «Володя пригласил нас сам к себе домой после моего доклада о баптистах, потом приглашал несколько раз. В конце концов мы даже заподозрили, а не является ли он агентом КГБ, и потребовали, чтобы он дал честное слово, что таковым не является. Он категорически отказался, чем вызвал новые подозрения. Но потом мы решили, что Володя – не гебист. Кагебэшники, по нашему мнению, дают слово, не моргнув глазом. „Я тогда посчитал, что давать такое слово – ниже моего достоинства“, – пояснил мне позже В. Гурболиков».

Разговоры о КГБ не были шуткой или игрой. Все воспринималось достаточно серьезно.

В. Гурболиков вспоминает, что после того как недоразумение выяснилось, друзья обсуждали перспективы своей подпольной работы и пришли к выводу о том, что скорее всего придется «пострадать за правду»: «Речь шла о красном терроре, о психиатрических репрессиях и о том, что может быть за то, чем мы занимаемся, даже за эти разговоры и чтение этих книжек. Они ушли, а я мыл на кухне посуду и ясно понял, что все очень серьезно, и что отступить некуда, что никуда уже не деться. Ощущение некоторой безысходности».

В ноябре 1985-го – июле 1986 года приятели находились в состоянии ежедневных многочасовых споров. Этому способствовало то, что мы с Исаевым устроились работать в ночную смену на телевизионный завод «Темп», где можно было спорить ночи напролет. Проанализировав отечественное общество, друзья пришли к выводу о том, что оно не является социалистическим и советским, что в нем присутствует эксплуатация, и эксплуататорским классом является бюрократия. Впоследствии была создана соответствующая формационная теория, рассматривавшая роль бюрократии с древнейших времен.

Естественно, встал вопрос об альтернативе бюрократической диктатуре. Юные теоретики оставались сторонниками социализма, то есть посткапиталистического общества. В тот период подпольные мыслители социалистического направления обычно обращались к опыту революции в поисках первичной ошибки, которая привела к отклонению общественного развития от правильного пути и последующему перерождению революционной партии.

Спор в ОК ВРМП оказался весьма кстати. Исаев показал мне текст одного из участников дискуссии, в котором утверждалось: «Если управители начнут зарываться, то вооруженные рабочие дадут им по ушам». Я написал статью «К вопросу об ушах», сохранившуюся в моем архиве. В этот период подпольные теоретики еще искали пункт перерождения революционеров где-то после 1917 года, лишь постепенно выздоравливая от иллюзий, которыми общество будет болеть несколько лет спустя. Отдавая дань этому антисталинизму, я писал: «В ходе контрреволюционного (и совершенно закономерного) переворота 1923—1938 годов принципы бюрократизма укрепились настолько, что дальнейшее „битье по ушам“ 1953, 1957, 1964 годов имело лишь один результат – всем стало очевидно, что сколько по ушам ни бей, они все равно вылезут.

На первый взгляд, этот экскурс не имеет отношения к точке зрения тов. Неизвестного: там же речь идет о вооруженных рабочих. Но этой грозной силе, если она последует по указанному тов. Неизвестным пути, придется контролировать гигантский склад, в который все ввозится и все, что не сгнило и не растащили, распределяется. Тонкие и неимоверно сложные правила его функционирования знают лишь бюрократы, только этим и занимающиеся. Чтобы контролировать их, вооруженным рабочим придется выделить из своей среды тех, кто только тем и будет заниматься. Вскоре в их сторону из склада потянется им одним ведомая тропинка и они сольются с классом-собственником. Об этом красноречиво свидетельствует опыт 1920—1929 годов». По ходу написания этого текста дата начала перерождения сдвинулась с 1923 на 1920 год. Этот сдвиг указывает на направление эволюции, которое приведет к отказу от марксистско-ленинских рамок идеологии.

Мы с Исаевым под влиянием как собственных исторических штудий, так и работ Михаила Бакунина и Георгия Плеханова (а также разговоров с плехановцем Николаем Кузнецовым) пришли к выводу, что большевики были обречены на перерождение, что причина сталинской «контрреволюции» крылась в фундаментальных особенностях марксистско-ленинской теории.

В марте 1986 года, когда начались публикации о жертвах сталинизма – большевиках-ленинцах, каждый из которых верно служил Сталину до последнего вздоха, Исаев спросил: «Послушайте, а кто эти революционеры, против которых совершался переворот в 1934—1938 годах?» Ни Сергей Киров, ни прочие деятели сталинского политбюро под это определение не подходили. Николай Бухарин и тем более Лев Троцкий, которого участники кружка уже тогда считали предтечей Сталина, на эту роль также не годились. Дата «переворота» со всей очевидностью переносилась к началу 20-х. Но здесь нам пришлось остановиться перед монументом Ленина, работа которого «Государство и революция» во многом питала наши идеи. Пути Господни неисповедимы. Незадолго до разочарования в ленинской гвардии был совершен первый подкоп под фигуру, более фундаментальную, чем сам Ленин. Занимаясь историей I Интернационала, Андрей Исаев обнаружил, какими беспринципными методами Карл Маркс вел борьбу против Михаила Бакунина. Все это настолько напоминало сталинизм, что сработал привычный стереотип – здесь пахнет бюрократией. К февралю 1986 года марксова модель социализма была «разоблачена» как совершенно бюрократическая. Далее рука потянулась к философским и экономическим глубинам марксова учения. Если проработка марксистской философии привела меня к выводам, сильно расходящимся с философской концепцией классиков, то Андрей напал на золотую жилу ранних произведений Маркса и принялся разрабатывать теорию отчуждения. Это спасло престиж: основателя «научного социализма» в наших глазах хотя бы как большого ученого вплоть до весны 1987 года, когда удалось с карандашом в руках прочитать «Капитал».

Авторитет Ленина в глазах членов кружка был окончательно разрушен после прочтения переданного В. Прибыловским «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына весной 1987 года. К этому времени мы уже не были и марксистами. Я принялся писать философскую работу «Ф. Энгельс и конец марксистской классической философии», которую потом зачитывал в пропагандистских целях участникам полуподпольных кружков. Я изобличал Энгельса в отступлении от философского монизма и историософских натяжках, по ходу формулируя собственные представления об основном вопросе философии, соотношении материи и психики, месте сознания в истории, отчуждении и других вопросах.