Читаем без скачивания Христо-люди - Аркадий Стругацкий

Хотя Вакнук был самой большой фермой в округе, остальные были устроены примерно так же. Все они увеличивались, так как с увеличением жизненного уровня росли стада и урожаи. Каждый год расчищались от деревьев новые участки и превращались в поля. Леса все более сокращались, пока наша местность не превратилась в полностью обжитую, и стала похожа на давно возделываемую землю на востоке.

Можно утверждать, что даже в Риго в наши дни знали, где находится Вакнук без взгляда на карту.

Я жил на одной из наиболее процветающих ферм процветающего района. Но в возрасте десяти лет я не мог по-настоящему понять этого. Мне казалось, что я живу в неудачно организованном обществе, где всегда работы больше, чем людей. И вот в этот вечер я тихо сидел в комнате, пока тихие звуки не сказали мне, что близко ужин, и что я могу выйти без опасения.

Я спустился вниз, глядя, как распрягают лошадей. Вот зазвонил колокол, обозначающий время. Раскрылись двери, во дворе собирались люди, готовясь к ужину. Я пошел с ними. Предупреждение «опасайся мутантов!» Встретило меня, когда я вошел, но оно было слишком знакомо, чтобы вызвать какие-то мысли. В этот момент меня больше интересовали запахи пищи.

ГЛАВА 3

С тех пор я более или менее регулярно посещал Софи один или два раза в неделю. Наше обучение - с полдюжины детей обучалось читать, считать и писать, собираясь у одной старухи, происходило по утрам. После этого было нетрудно ускользнуть из-за стола и исчезнуть, прежде чем кто-либо обнаружит тебя и подыщет тебе работу.

Когда ее нога зажила, она смогла показать любимые уголки своей территории.

Однажды я привел ее на нашу сторону большой насыпи, чтобы показать паровую машину. Это была единственная паровая машина на сто миль вокруг, и мы очень гордились ей. Хорки, работающего на ней, не было, но двери сарая были открыты, пропуская звуки трудового ритмичного скрежета и пыхтения. Мы переступили через порог и уставились на темноту внутри. Было удивительно смотреть, как вверх и вниз движутся огромные бруски, а вверху, в тени крыши, медленно качается взад и вперед огромная крестовина, на мгновение, застывая в конце каждого движения, как бы накапливая энергию для следующего усилия. Да, это было удивительное зрелище, но быстро надоедающее.

Минут десять спустя, мы взобрались на поленницу возле сарая. Мы сели, а дрова под нами мелко дрожали, в такт пыхтению машины.

- Мой дядя Аксель говорит, что у древних были еще лучшие машины, - сказал я Софи.

- А мой папа говорит, что даже если четверть того, что рассказывают о древних людях, правда, то они были волшебниками, а не настоящими людьми, - ответила она.

- Но они на самом деле были удивительными, - настаивал я.

- Слишком удивительными для правды, - как говорит мой отец, - заметила Софи.

- Он не верит, что они умели летать? - Спросил я.

- Нет. Это глупость. Если бы они умели, то и мы тоже летали бы.

- Но ведь есть множество вещей, которые умели они, и которым мы вновь научились лишь недавно, - возразил я.

- Но не летать, - она покачала головой. - Существо либо умеет летать, либо не умеет. И мы не умеем.

Я хотел рассказать ей мои сны о городе и о летающих над ним предметах, но сон в конце концов не является доказательством, поэтому я промолчал. Вскоре мы слезли с дров и, оставив машину пыхтеть и скрипеть в сарае, отправились домой к Софи.

Джон Вендер, ее отец, вернулся из одной своей поездки. Жужжащие звуки доносились из сарая, где он натягивал на рамы шкуры, наполнив все вокруг запахом своей работы. Впервые увидев меня, он напугал меня своим взглядом, и я даже боялся говорить в его присутствии. Постепенно, однако, это прошло. Мы стали друзьями. Он показывал и рассказывал мне много интересного, но иногда я замечал, что он глядит на меня по-прежнему.

И не удивительно. Как он должен был встретить известие, что Софи повредила ногу, а Дэвид Стром, сын того самого Джозефа Строма, видел ее ногу. Я думаю, что вероятней всего его искушала мысль, что мертвый мальчик не сможет нарушить обещания. Возможно, что меня спасла миссис Вендер…

Но, вероятно, он успокоился бы, если бы узнал о том, что случилось в нашем доме примерно через месяц после моей встречи с Софи.

Я засадил в руку занозу, а когда выдернул ее, то потекла кровь. Я пошел на кухню, но там все были заняты приготовлением ужина, поэтому я сам нашел в комнате полоску материи. Около двух минут я неуклюже пытался перевязать рану, пока этого не заметила мать. Она неодобрительно поцокала языком и потребовала, чтобы я сначала вымыл руку. Затем она ловко перевязала меня, бормоча, что, конечно, я мог это сделать и сам: ведь она так занята. Я сказал, что мне очень жаль, и добавил:

- Я отлично бы справился и сам, если бы у меня была еще одна рука.

И тут наступила тишина.

Мать нахмурилась. Я огляделся, не понимая, чем вызвано внезапное молчание. Мери стояла с булавкой в руке, двое батраков ждали ужина, отец сидел на своем месте у стола - все они пристально смотрели на меня. Я увидел, что выражение отцовского лица меняется от удивления к гневу. Недоумевающий и встревоженный, следил я, как его губы сжались, челюсть выдвинулась вперед, брови нахмурились. Он сказал:

- Что ты сказал, мой мальчик?

Я знал этот тон. В отчаянной спешке я пытался сообразить, какой же проступок я совершил. Затем ответил, запинаясь:

- Я… Я… С-сказал, что не могу перевязать руку сам.

В его глазах окончательно исчезло недоумение. Теперь это были глаза обвинителя.

- И ты пожелал иметь третью руку?

- Я только сказал: если бы у меня была третья рука…

- … То ты ее смог бы употребить на завязывание бинта. Если это не желание, то что это?

Я был слишком взволнован и смущен, чтобы объяснить, что это было простой попыткой показать, как трудно действовать одной рукой. То же самое можно было бы выразить и по-другому.

Лицо моего отца стало угрожающим.

- Ты, мой собственный сын, просил дьявола дать тебе еще одну руку! - Обвинял он меня.

- Вовсе нет, - возразил я. - Я только сказал, если…

- Спокойно. Все в комнате слышали тебя. Будет лучше, если ты перестанешь лгать.

- Но…

- Выражал ли ты или не выражал недовольство формой тела, данной тебе господом, формой, которая является его подобием?

- Я только сказал, если бы я…

- Ты богохульствуешь. Ты недоволен своей формой. Все вокруг слышали тебя. Что ты скажешь на это? Ты знаешь, что такое норма?

Я перестал возражать. Я хорошо знал, что отец в его теперешнем настроении даже не постарается меня понять. Я пробормотал как попугай:

- Норма есть образ господа.