Читаем без скачивания Живыми не брать! - Татьяна Вагнер

– Кем оне тебе доводятся?

Когда Дана укладывали в темных сенях, он был больше похож на труп, чем на живого человека. Сейчас шея у него аккуратно перевязана, губы, кожа и даже ногти выглядят совсем иначе – естественными и живыми. Но глаза по-прежнему закрыты, а руки безжизненно лежат поверх пестренького лоскутного одеяла.

– ОНЕ? – Я не сразу сообразила, что речь идет о Дане, который по возрасту уже заслужил обращение «вы». Действительно, кто? Я осторожно взяла его за руку: его веки чуть заметно вздрогнули. Нас связывает много разного, так много, что и слова подходящего не подобрать! Знакомый, друг, попутчик, парень – если я назову Дана любым из этих слов, получится неправильно. Но как объяснить человеку таких старообразных нравов, как Настасья Васильевна, что нас связывает, я тоже не знаю.

Целительница спрятала руки под передник, и вздохнула:

– Ему мне помочь нечем!

– Как?!

– Так. По вере мне должно помогать всякой божьей душе, что пребывает в пути. Любой путник, кто постучал в мои двери, получит помощь. Но этому мне помочь нечем, его я в дом не впускала. Черный Меркит неспроста послал за ним волка. Значит, его душа колдуну приглянулась: порченая она или проданная. Среди чистых ее не видно!

– Значит, он умрет?

– Как знать – на все божья воля. Тело зарастет, но душа не в моей власти.

В груди противно заныло, сейчас я разревусь, хотя не плакала уже очень-очень давно. Слезы уже текут по щекам, горячая, крупная капля плюхнулась мне на руку.

– Что же мне делать? Он мой брат! Старший, – пробормотала я сквозь всхлипы. – Есть хоть какое-то средство ему помочь? Что, что мне сделать…

Женщина намочила в кадушке с водой полотенце, протянула мне вытереть слезы, с сочувствием покачала головой:

– Ну, разве только если брат… Ты все же деток моих из часовни увела, нехорошо будет промолчать. Неправильно! – Она прикрыла двери в дом и понизила голос: – Пойди в Слободку и попроси старцев его душу в тело вернуть, им что за душа – без разницы. Они по своей родной вере живут, не единому Христу Богу, а своим духам кланяются. Мне с ними говорить не о чем, здесь я тебе не помощница. Сама в Слободку пойдешь?

– Пойду! – кивнула я, вытирая слезы.

– Ладно, научу тебя что делать. Дите, что вы с мальчишками принесли – сынишка старца Макария. Ты его отнесешь в Слободку, обскажешь его родителю, что и как было в Горелой часовне. Он перед тобой за свою кровиночку в долгу будет и спросит, чего хочешь? Тут уже ты плачь и проси его брату твоему душу вернуть. Макарий даром что старец, а человек незлобный. Он тебя отведет с таким прошением к самому старшему со всех старцев, к самому Феодосию, в чьей руке людские души, и сам за тебя попросит. Уяснила али повторить?

– Уяснила, – кивнула я.

– Иди одевайся. Сейчас дите принесу, его небось обыскались!

Одеться мне недолго, я взяла куртку и толкнула дверь, чтобы выйти во двор, но Настасья Васильевна удержала меня:

– Погоди! Ты что, к старцам прямо так собралась идти, в чем стоишь?

Пожимаю плечами. Другого гардероба у меня не припасено: я и так сменила перемазанные в дороге свитер и брюки на более-менее чистые, после того как вымылась.

– Надо подыскать тебе что-то из одежи…

– Спасибо, это лишнее! Не надо! – поспешно отказалась я, потому что уже наблюдала, как Настасья Васильевна извлекла из громадного сказочного сундука длинное платье с вышитым подолом и нарядила в него Иришку. Больной без разницы, в чем лежать на кровати, но я в таком долгополом одеянии не смогу пройти даже пяти шагов – запутаюсь и упаду.

– Ох, беда с тобой! Хотя… – Настасья Васильевна окинула меня взглядом. – Вид у тебя тощий и жалостный будет…

Судя по всему, обитатели Скита выбираются в Слободку нечасто – тропинка заросла высокой травой так, что не сразу найдешь. Я помахала рукой суровой женщине, замершей на крыльце, она тоже махнула мне в ответ и скрылась в доме, а я зашагала к Слободке. Но стоило мне обогнуть угол деревянной постройки на краю двора, как я услышала тихий свист, из-за поросли молодых кустиков возник Лёшка в надвинутом на глаза капюшоне и призывно махнул мне рукой, пришлось отклониться от маршрута:

– Лёшка, что у тебя случилось?

Мальчишка отодвинул капюшон с лица – я ахнула:

– Фрол??!

– Ага. Я тут спрятался за портомойней[4] и тебя дожидаюсь.

– Мать тебя ругать не будет, что ты из чулана сбежал?

– Ругать не будет, сразу выдерет вожжами. Но это если узнает, что я сбег.

– Думаешь, не узнает? – засомневалась я.

– Откуда ей узнать? Лёшка в моей одеже в чулане остался, псалтырь читает – ему даже интересно. И матери со двора видно, как чья-то голова в окне качается. Еще Влас в горнице сидеть оставлен, он барышне ко лбу примочки прикладывает. Если мать поднимется наверх и спросит, все ли ладно, он кивнет. Кивнуть – это не языком солгать, грех невелик. Мы с братом сговорились, что не можно тебя одну в Слободку пускать…

Фрол вытащил из кармана куртки кепку с козырьком и прозрачного леденцового петушка на палочке. Кепку протянул мне:

– Надевай! Волоса все спрячь под картуз, потому как старец Макарий красивых любит, а без волос – какая же красота?

Я отдала ему спящего малыша и стала запихивать волосы под кепку.

– Тяжеленный какой! Незачем его на руках таскать, избалуется! – Фрол уложил его на траву и звонко щелкнул пальцами. Мальчуган сел и удивленно повертел головой:

– На тебе леденчик, Кирюша! Пойдешь с тетенькой до своего папки?

Кирюша кивнул, взял меня за руку и бодро потащил по тропинке вперед.

Волосы никак не хотели меня слушаться – справиться с ними одной рукой оказалось непросто. По привычке я вытащила зеркало, посмотрела в стекло – но вместо своего лица увидела, как по сверкающей поверхности мелькнуло темное нечто, похожее на страшную звериную маску! Вскрикнула от неожиданности и выронила зеркало, оно упало и покатилось по траве, я наступила на него ногой, чтобы остановить:

– Ой!

– Дух! Дух болотный нас подслушивал! Погоди, сейчас его словим и выкупного заставим дать…

Мальчишка вытащил белую тряпицу, набросил на зеркало, аккуратно продел уголки вниз, связал и убрал себе за пазуху, а потом продолжал наставлять меня:

– Тетенька Аня, ты у старцев ничего не ешь и не пей – иначе они у тебя и путь, и память отберут. Ежели же старцы впадут в недовольство, и захотят тебя вожжами выдрать, ты отвечай, что, считай, замужняя. Вот. У слободских так заведено, что замужнюю никто, кроме мужа, наказать не может.

– Веселая у вас здесь жизнь – не выдерут, так на горох поставят!

– А ты думала! – рассмеялся Фрол. – Вроде бы у вас жизнь другая?

– Другая!

Я оглянулась на знакомый голос – нас догонял Никита.

– У нас, Фрол, все другое, и детей никто не бьет…

– Разве мы с тобой, Никита, дети? – солидно приосанился Фрол. – Мы уже и ожениться можем, если, конечно, невест подходящих найдем.

Я не выдержала и рассмеялась:

– Ник, ты откуда взялся? Тоже невесту ищешь?

Он нехотя улыбнулся:

– Аня, я беспокоился. Влас сказал, ты пошла в Слободку, я думал ты одна… Но все равно, давай я с вами пойду… Можно?

– Можно, – вместо меня ответил Фрол. – Только тебя к старцам в дом не впустят.

– Какая разница? Я подожду Аню на улице…

– Жалко, мне в Слободку через веру даже носа казать нельзя, – вздохнул Фрол. – Вы идите по самой широкой улице, к высокому дому с каменным подклетом. Видишь?

– Вижу. Придем туда и что?

– Да ничего. Няньки Кирилла в окна увидят и сами к вам повыбегут. Но ты, тетенька, смотри – дите никому не отдавай! Только самому Макарию с рук на руки.

– А как я узнаю, кто из них Макарий?

– Тебе незачем. Кирюша своего тятю сам узнает. Вот. Старцы тебя будут расспрашивать и непременно заходят узнать, как ты в Горелую часовню попала. Ты им так и говори – не помню! Вошли в туман – ан оглянулись, и стоим около часовни…

– Разве можно врать? – усомнился Никита.

– В чем вранье-то? Вы разве по туману не шли?

– Шли. Все правильно…

– А лишнего говорить незачем. Что захотят, они сами увидят – на то они и старцы. Но если совсем худо придется, позовешь меня. – Фрол приложил ладонь ко лбу, на секунду прикрыл глаза. – Не криком, просто подумай!

5

Чужаки редко появляются в Слободке.

Все время, пока мы шагали по широкой пыльной улице, взгляды летели в меня, как вражеские стрелы. Женщины, сплошь в длинной одежде и головных платках, оглядывали нас и торопливо уводили домой детишек.

Ребята постарше, наоборот, выбегали во дворы, висли на заборах и таращились на нас, как на диковинную рекламу. Волосы почти у всех были очень светлыми, а у девочек еще и очень длинными, собранными в толстенные косы. Почти за каждым мутным оконцем лица всплывали как белые пятна. Одна старушка высунулась, плюнула нам вслед и захлопнула расписные ставни. Кажется, даже козы перестали щипать траву, а куры копаться в мусоре и задирали головы, чтобы взглянуть на пришлых.