Читаем без скачивания Колесницы судьбы - Анна и Сергей Литвиновы

– Инопланетян ищет? – хмыкнула студентка.

– Не только. Изучает все загадочное, сверхъестественное: телепатию, телекинез, экстрасенсорику и прочая, прочая. Включая инопланетян, да.

– А все, что вы перечислили, – оно существует? Телепатия, телекинез?

– Даже в большей степени, чем вы можете себе представить. А если согласитесь работать с нами и получите допуск, узнаете все в подробностях.

– И вы предлагаете мне с этими загадочными явлениями бороться? Или их изучать?

– И то и другое. В случае необходимости – бороться. В случае возможности – изучать.

Варя на секунду задумалась. Мужик не производил впечатление сумасшедшего или шутника: «Сюрприз! Вас снимает скрытая камера!» Все выглядело более чем серьезно. И глаза у собеседника были, что называется, суровыми: так глядят всякие спецслужбисты – менты, кагэбешники, военные. Правильно давешний официант из кафе «Тривия» сказал: по взгляду чувак, что письмо передавал, на мента смахивает.

Потом, спустя пару месяцев службы, она и сама так научилась, главное – смотреть человеку не в глаза, а в точку посреди лба.

– У меня и без вас прекрасное распределение, – открестилась Варвара. – Не думаю, что вы сможете его перешибить.

– По деньгам действительно вряд ли мы кого-то сможем, как вы выражаетесь, перешибить. Но у нас есть и другие плюшки, помимо действительно очень интересной работы. Например, наши сотрудники имеют свободный доступ к архивам любых ведомств по всей стране. В том числе и самых засекреченных: Минобороны, ФСБ, милиции, прокуратуры.

– Ну и зачем это мне?

– Вы сможете наконец отыскать, кто и почему погубил ваших родителей.

Наконец он открылся. Значит, все, что с ней происходило в последние дни – письмо, переданное официантом, коробка с фотографиями за оградой церкви, шифровка, – все было частью игры этого человека.

– Так, значит, признаетесь? Вы это все делали! С кладбищем, коробкой, фотографиями! Проверяли меня?

Петренко изобразил полное непонимание.

– Вы о чем это?

– О письме со строчками из газеты, о разбитой автомодели среди могил!

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Впоследствии, в каких бы прекрасных отношениях они с Петренко ни находились, он никогда ей так и не признался: все, что с ней творилось, было его игрой и ее испытанием. А она ни капли не сомневалась, что за этим стоит он (или его начальники).

Недаром церковь Успения в Вешняках расположена, как оказалось впоследствии, в двух шагах от штаб-квартиры комиссии. «Халтурщик Петренко, – думала она, – поленился подкинуть коробку и разбитую «Волгу» в другое, более далекое и романтичное место!»

Да, именно ради того, чтобы отыскать убийц родителей, Варвара некогда пошла служить в комиссию.

* * *

Место службы у Вари оказалось легендированным. Никто – ни бабушка, ни близкие родственники, ни тем более друзья – не должны были знать, чем она на самом деле занимается. Для всех она трудилась в компьютерной фирмочке «Ритм-21»: решала задачи, писала программы.

– Зачем такая конспирация? – спрашивала она у Петренко.

– Само существование нашей комиссии составляет предмет гостайны, – пожимал он плечами. – Меньше люди знают – крепче спят.

Потом выяснилось, что есть еще одно объяснение работы под прикрытием: на случай особого периода (сиречь войны) сотрудникам комиссии полагалось действовать как диверсантам на территории главного противника (то есть США и стран НАТО). А для того им следовало туда инфильтровываться.

Но, как известно, офицерам российских спецслужб западники визы всегда давали неохотно. А простым программистам – пожалуйста.

Это и для службы удобно: Варя некогда американскую визу получала и ездила в невадскую пустыню, когда расследовала дело об избиении футбольного центрфорварда Сырцова. А потом в Нью-Йорк и на берега штата Массачусетс – когда за олигархом Корюкиным охотилась.

Но, несмотря на прикрытие, в самой штаб-квартире КОМКОНа Варя, конечно, бывала часто.

А вот военную форму надевала всего несколько раз – буквально на пальцах одной руки можно пересчитать. На первых порах, например, когда присягу принимала и для личного дела фотографировалась.

Форма ей шла – бравый такой, румяный лейтенант, из серии «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». А может, ручищей своей сожмет ворога за шею и кислород ему перекроет. Или, хм, с любимым затеет игру с применением наручников.

Даже жаль, что никому нельзя те фоточки показать.

Когда она начала работать, первым делом спросила у Петренко: как подступиться к поискам виновных в смерти родителей? И почему его самого (или КОМКОН) этот инцидент, случившийся почти десять лет назад, интересует? А если такой интерес у комиссии имеется, почему они сами смерть Кононовых не расследуют?

Начальник (тогда он был не полковником, а всего лишь капитаном) ответил ей откровенно. Ну или ей показалось, что звучал его голос искренне.

– Как по мне, само по себе дело о смерти ваших родителей – загадочное и странное. Да и занимался ваш батюшка такими делами, что находились на переднем крае науки, причем не только военной.

– А над чем именно он работал?

– Знаете ли, Варвара Игоревна, – тогда они еще были на «вы», – по какому принципу режим, то есть секретность, организован? – ушел от прямого ответа Сергей Александрович. – Отсеков на корабле или в подводной лодке. Ты служишь в назначенном тебе месте и в курсе только тех дел, каковые надобно знать по службе. Что творится за переборкой, в соседнем помещении, не видишь и понятия не имеешь. Знаете ли, к примеру, что в ОКБ-1 у Королева Сергея Павловича в самом начале шестидесятых существовал отдел, который проектировал ни много ни мало – марсианский корабль? Но его сотрудники молчали себе в тряпочку и не болтали. Поэтому для всех это стало абсолютной новостью, когда срок секретности вышел. Вот и я тоже ни капли не осведомлен, чем конкретно ваш папенька занимался. Но я исхожу из наименования института, в котором Кононов Игорь Павлович был начальником. А открытое именование его – Институт прикладных психологических исследований Министерства обороны, сначала СССР, до девяносто первого года, а в дальнейшем – России. А какими такими прикладными психологическими исследованиями может заниматься доктор медицинских наук, как ваш отец? Или кандидат меднаук, как ваша маменька? Вопросы, думаю, риторические. Кстати, закрытое название ИППИ было, как я знаю, таким: «Институт ментального программирования».

– Почему же ваша комиссия смерть моих родителей сама не расследовала?

– Приказа не было, – пожал плечами Петренко. – У нас в службе дисциплина военная: все по приказу.

– А сейчас почему взялись?

– Мы и не взялись. Это вы, Варвара Игоревна, возьметесь, потому что у вас имеется свой, личный интерес.

– А что с отцовским институтом стало? После гибели моих родителей?

– Вскоре после смерти вашего батюшки он был, согласно приказу министра обороны, закрыт и расформирован.

– Вот как! А его архивы?

– Уничтожены.

– Варварство какое-то… – пробормотала Варя. – Или диверсия.

– Что вы хотите! Девяностые! Тогда вон огромный проект «Буран», вместе с ракетой «Энергия», над которым вся страна трудилась, погубили, и то никто не вякнул.

– А меня к делу о смерти родителей допустят?

– У вас будет серьезное оружие: допуск всюду. К любым документам, любого уровня секретности, в любом ведомстве нашей страны. Образно говоря, вы (как и я, и другие наши сотрудники) теперь в любой отсек вхожи, и любой секретчик обязан вам поставлять информацию. Комиссия наша за этот допуск и осведомленность долго и небезуспешно боролась, начиная с момента создания, в самом начале шестидесятых. Поэтому вперед, Варвара Игоревна, и с песней. Но считаю своим долгом предупредить, что делом о гибели ваших родителей вы станете заниматься в свободное от непосредственных служебных обязанностей время. В порядке личной инициативы.

«Хорошо Петренко устроился! – подумалось, помнится, ей тогда. – Нашел интересанта, который важную (почему-то) для него тему станет разрабатывать. Да еще в свободное время».

Но потом поразмыслила и решила: «Но мне-то это нужнее и важнее, чем Петренко».

В первый же день, свободный от посещения штаб-квартиры комиссии (и обустройства фирмы-прикрытия «Ритм-21»), Варя отправилась в архив главной военной прокуратуры.

Дело было летом две тысячи первого года. Тогда она начала работать там, где говорить нельзя. И занималась тем, о чем никому не рассказать.

Петренко произвел на нее неизгладимое впечатление, поведав, чем занимается комиссия. Более всего, помнится, на нее подействовали истории о Посещениях, которые, как оказалось, и в самом деле случались.

Кто мог тогда знать, что пройдет десяток лет, и ей