Читаем без скачивания Колесо племени майя - Александр Дорофеев

Жрец долго молчал, и Шелю начало казаться, что ничего нет в мире, кроме этой темноты. Он уже забыл, что рядом с ним Эцнаб, и вздрогнул, когда раздался голос.

– Не существовало ничего, – произнес жрец, – не было ни людей, ни зверей, ни птиц, ни рыб, ни крабов. Ни деревьев, ни камней, ни пещер и ущелий, ни трав и лесов. Ничто не двигалось и даже не дрожало. Ничто не могло произвести шума. В темноте было только лишь неподвижное молчание…

Эцнаб надолго умолк, и Шель попытался ощутить молчащую бесконечную пустоту.

– Не мучайся, – донесся голос Эцнаба. – Ты пока не можешь этого представить, как не вообразишь и смерть.

Слова долетали издалека, но рука жреца мягко легла на голову Шеля.

И вдруг он увидел, как немая пустота содрогнулась, пришла в движение. Все просветлилось в миг!

Вспыхнули миллиарды звезд, и Вселенная, возникнув, начала вращаться, подобно огромному колесу, которое описать невозможно. А внутри нее потекло, закручиваясь водоворотом, время.

Но прежде в Сердце Небес было сказано магическое слово, которое Шель – увы! – не расслышал.

Зато он понял, что это слово Цаколя-Битоля – Творца и Создателя – отца и матери всех богов и всех людей, который сотворил и самого себя и саму жизнь.

Невидимый Цаколь-Битоль еще раз воскликнул, как мореход, заметивший берег, – Земля!

И она немедленно возникла. Сначала в виде тумана. Вроде серебристого облака пыли.

Шель коснулся его пальцем и почувствовал, что оно живое. Вот разделились воды неба и земли. И отвердело облако, покрывшись океаном.

Цаколь-Битоль уже создал так много – свет, и зарю, и твердь земную.

Однако не хватало вершины – смысла всего творения. Ведь каждый Создатель желает, чтобы его любили и помнили. А для этого необходимо подобное по духу существо!

И Эцнаб прошептал прямо на ухо Шелю, как великую тайну:

– Да, люди созданы потому, что Цаколь-Битоль нуждается в них. Сначала Он слепил человека из земли и глины. Но получилось неудачно. Глина расплывалась и не имела силы. Хоть тот человек и говорил, но глуповато, будто попугай.

И был создан второй – из дерева. Деревянные люди плодились – имели дочерей и сыновей, таких же деревянных, без души и разума. Они не помнили своего Создателя.

– И где же теперь эти люди? – спросил Шель.

– Да как сказать, – замялся Эцнаб. – Пожалуй, если повстречаешься, сразу поймешь – деревянный он или глиняный…

Лучше прежних удался третий человек – из стеблей и початков маиса, – потому что Цаколь-Битоль вдохнул в него частицу самого себя.

Но даже маисовый человек в ничтожных хлопотах постоянно забывал о своем Творце.

– А кто бы это вытерпел, когда его творение ведет себя так, будто бы само себя сотворило?! – воскликнул Эцнаб. – И разве много просил Цаколь-Битоль от человека? Только любви!

Он вывел Шеля за руку из темной комнаты во внутренний дворик, куда, казалось, устремились разом все солнечные лучи. Было так ярко, что глаза едва видели.

– Прежде сгорели четыре солнца, – указал Эцнаб на золотое небо. – И Цаколь-Битоль сотворил это – пятое по счету. Чудесное солнце! Да только оно не двигалось. Зачем, если на земле к той поре не осталось людей?

Тогда Цаколь-Битоль послал своего сына Кукулькана – Пернатого змея – в загробный мир, чтобы он возродил людей. Кукулькан окропил кости умерших собственной кровью, и люди воскресли, а Пятое солнце начало свой путь.

– Как говорят наши древние книги, оно светит вот уже четыре тысячи шестьсот тридцать шесть лет, и осталось ему чуть более десятой части от прошедшего времени. Если человек не поддержит его своей любовью, оно погаснет, – вздохнул Эцнаб, заканчивая рассказ. – Помни, мальчик, что мы – люди, заслуженные Творцом. А теперь иди, да постарайся не заблудиться.

Шель растерянно двинулся по лабиринту, полному отзвуков, совершенно не понимая, куда идти, где сворачивать. Вдруг ему показалось, что стены ожили, став зеркальными, и в них отражался он сам, превращаясь то в койтота, то в ягуара, то в колибри, то в цесарку.

Напугавшись, он побежал и обернулся холодным ветром, который оставлял на зеркалах изморось. Шель замер и увидел, что превратился на сей раз в знакомый с детства горшок.

Точнее, в того зверька, в виде которого его любимый горшок был вылеплен. Носатый и длиннохвостый, он спокойно шел, посвистывая, будто очень хорошо знал дорогу.

Шель догадался, что это отразилось в лабиринте его второе «Я» по имени Уай.

И, доверившись ему, быстро выбрался на улицу, где его поджидал Эцнаб.

Генерал и губернатор

Чикчан

Гереро, конечно, радовался рождению сына, любил его, но видел редко. Он проводил время в сельве с охотниками майя, и порой они возвращались через целый виналь. Хорошо еще, что в одном винале всего двадцать кинов, то есть дней.

Отличить весну от зимы или осень от лета не так-то просто в этом Новом свете, где круглый год тепло, и деревья не роняют листьев, а плодоносят, когда им заблагорассудится. В голове Гереро немного перепутались времена года, но он уже знал, что в июле начинаются ливни, стоящие стеной, как запрокинутое море. А с октября – два месяца подряд – бродят там и сям ураганы.

Именно в начале октября один единственный раз ахав Канек получил военный совет от Гереро.

Тогда, в 1525 году, Эрнан Кортес, генерал-губернатор Новой Испании, направлялся с отрядом всадников в Гватемалу – усмирять непокорного наместника дона Альварадо, возомнившего себя полноправным правителем доверенных ему земель.

Путь Кортеса, случайно или нет, вывел к озеру Петен-Ица.

Подбиравшийся к самому лагерю испанцев разведчик в шкуре питона доложил ахаву Канеку:

– Их много! Бородатые, в сияющих панцирях! На ужасных зверях, которые смеются так, что кровь стынет в жилах!

Гереро понял – это конный отряд. На остров доходили слухи, что многие кланы майя уже покорены белым вождем, что далеко на севере разгромлена великая империя ацтеков. Он представил, что может произойти в ближайшие дни с тихим Тайясалем, если испанцы захотят его разграбить. И посоветовал Канеку принять белых пришельцев как желанных гостей, послав навстречу лодки с дарами.

Ахав так и поступил. Он встретил Эрнана Кортеса очень дружелюбно. Его воины, отложив луки, стрелы и короткие дротики, коснулись земли пальцами, а затем, поднеся к лицу, поцеловали их – в знак уважения к гостю.

Черноволосый, с белым, как гипс, лицом и седой бородой, одетый в темные доспехи, Кортес ступал по улицам города мрачно, как тень предстоящих бед. Его не радовали праздничные знамена, затканные разноцветными перьями, и бумажные флажки, шелестящие под ветром. Глаза его застилали туманы забот, тяжелая пелена власти.

Дворцовые комнаты выглядели в тот день скромно, без привлекающей внимание пышности. Так, дерюжные коврики на стенах. И все в каком-то мареве – то ли есть, то ли нету. Но пир Кортесу устроили славный – подали жаркое из черепахи и запеченного в глине павлина, тушеную курицу под шоколадным соусом моле, с перцем, фасолью и маринованным кактусом нопалем, паштет из крокодильей печенки и жареные в пальмовых листьях язычки игуан. И в заключении – напитки из бобов и тыквы, а также ананасы, сердцевина которых была вырезана и заполнена брагой на меду. После чего настало время курения табака.

Суровое гипсовое лицо генерал-губернатора порозовело, как абрикос, и смягчилось. Он попросил у ахава Канека проводника до Гватемалы и позволения оставить на время в городе свою лошадь, поранившуюся об острые корни красного дерева.

Белого жеребца привезли с берега на плоту. Весь город Тайясаль сбежался поглядеть на это диковинное создание – огромное, с расчесанной гривой, завитым хвостом и гордым взглядом свысока.

Насколько Канек был любезен с Кортесом, настолько же почтителен с его конем. Пожалуй, лошадь произвела на ахава куда большее впечатление, чем ее хозяин. Вообще-то всегда есть сомнения, кто хозяин на самом деле.

Коня звали Хенераль, и облик его был вполне генеральский, если не царственный. Так Канек и решил для себя, что конь, бесспорно, – генерал. А Эрнан Кортес просто губернатор. То есть пониже чином.

Млечный путь Гереро

Сими

Среди сопровождавших Кортеса людей Гереро заприметил знакомую особу.

Он сразу вспомнил пять дней и ночей в море после крушения корабля, даже вкус сырых щупалец осьминога. Конечно, это был Агила! Хотя очень раздобревший, полысевший и кривой, напоминавший теперь молчаливого пеликана с тройным подбородком.

Они обнялись. Видно было, что Агила рад, но и смущен. Не глядел прямо в глаза, когда рассказывал о своей жизни.

«Наверное, я стал похож на неотесанного охотника-туземца», – с горечью подумал Гереро.

Но ах! – как много случилось за четырнадцать пролетевших лет! Гереро будто бы проспал эти годы в каком-то уютном коконе или гамаке – на острове среди дикой сельвы. Его охватила тоска по морским ветрам, по скрипу корабельных мачт и дыханию широких парусов, по запаху пороха и протяжным командам капитана.